Жан Кавалье

– Я соврал тебе, о, скромный и простодушный ученый, чтобы получить от тебя, не возбуждая подозрений, необходимые познания, способные послужить осуществлению моих замыслов. И я достиг своей цели, – проговорил дю Серр с горделивым волнением. – И теперь, видишь ли, мне так же легко заставить звучать в наших горах Божественный голос, как затрубить в рожок.

– Авраам, ты меня пугаешь! – сказал, побледнев, Клодиус.

Он начинал догадываться о страшной истине.

– Вот как я это сделал, – начал стекольщик. – По новому королевскому указу, все дети гугенотов должны быть заключены в монастыри для подготовки к отречению. Этот жестокий указ привел в отчаяние наших севенцев. Моя жена, которая всегда отличалась благотворительностью...

– Не найти женщины более богобоязненной и добросердечней! – прервал Клодиус.

– Моя жена, – продолжал дю Серр, – объездила в глубочайшей тайне, все наши приходы. Она предложила родителям, боявшимся лишиться своих детей, отдать их ей, обязуясь сохранять это в тайне. Они не поколебались отдать их нам: мы обязались воспитывать их в нашей религии; паписты, напротив, принуждали бы их к отречению. Но раз дети очутились в нашей власти, я пустил в ход твои редкие наставления, Клодиус. Они дали хорошие результаты. Вот почему я сказал тебе, что создаю пророков.

Добряк доктор смотрел на дю Серра с изумлением и испугом.

– Авраам, это невозможно, ты этого не сделал, – сказал он ему. – Ты не злоупотребил так безбожно наукой, в которую я тебя посвятил. Ты не произвел над Божьими творениями такого страшного опыта... Ты не...

– Молчи! – прервал дю Серр доктора. – Они поют свой вечерний псалом. Послушай их.

Действительно, тот же хор детских голосов, то же жалобное подземное пение, так сильно напугавшее Селесту и Габриэля, доносилось до собеседников.

– Если бы ты, как я, привык прислушиваться к их тону, – сказал стекольщик, – ты отличил бы среди них еще свежие и серебристые голоса сына и дочери старика Жерома Кавалье, жена и мать которого отбыли наказания на заборе. Он сам в настоящую минуту заключен в Зеленогорском монастыре. Его дети – два мои последних ученика.

– Твои последние две жертвы, Авраам!

Точно не слыша замечания доктора, стекольщик продолжал:

– Никогда не попадалось мне более послушных моему влиянию организмов; никогда еще не встречал я более мечтательного воображения, более склонного к скорби, более впечатлительного и пугливого. Только вот что странно. Напрасно старались мы научить их, как всех остальных детей, наиболее кровавым стихам из Св. писания. В своем болезненном возбуждении (они уже достигли припадочного состояния) они произносят только слова сострадания и утешения. И оба в эту минуту становятся ангельски-прекрасны.

Доктор порывисто встал, приложил руки ко лбу и с ужасом проговорил:

– Боже мой, Боже мой, не бред ли это? Не стал ли я игрушкой адского сна?

– Нет, нет, Клодиус, ты бодрствуешь. Но садись и удвой внимание.

Доктор, бросив на небо взгляд, полный отчаяния и грусти, бессознательно сел и оперся головой на руку.

– Все остальное просто, – проговорил дю Серр. – Я подверг всех этих детей особому образу жизни, соответственно подробным указаниям твоих заметок – продолжительному посту, лишению сна, совершенному уединению, нарушаемому только невидимыми и ужасающими голосами. Все это действовало на детское воображение. Несколько капель белены и опиума способствовали возбуждению. Тогда, в один прекрасный вечер, среди сверкающего облака и грохотанья грома, я, новый Моисей, прочел им из пророчеств Амоса: «из среды ваших детей я создал себе пророков». Я сказал им, что Господь сподобил меня дара Св. духа и что я имею возможность сообщать его другим. Я сказал им, что Господь отличил их, как наиболее достойных воспринять от меня этот великий дари распространить его среди Его народа. И вот – ужас, сверхъестественная обстановка, меня окружавшая, чувство гордости видеть себя избранными для такого святого предназначения помутили их разум. Я стал для них чем-то выше человека – грозным существом, посредником между Творцом и Его миром. Спустя некоторое время, им достаточно было меня видеть, чтобы впасть в болезненное возбуждение и бред, испытывая безграничный ужас. Когда они несколько успокаивались, жена моя заставляла их выучивать наизусть (читать они не умели) известные выдержки из пророков, в особенности из Апокалипсиса. Вскоре эти страшные видения превратились в действительность для их омраченных умов.

– Но разве вы не понимаете, что это хуже, чем убийство! – вскрикнул Клодиус, с негодованием воздевая руки к небу. – Это значит жестоко обезобразить драгоценнейший Божественный дар! – Это – святотатство!

– Ты старый ребенок, – ответил стекольщик невозмутимо. – Я теперь заставил моих учеников выучить наизусть те места из Св. писания, в которых упоминается об антихристе, Вавилоне, его власти и падении. Я объяснил им, почему римская церковь – Вавилон, почему папа равен антихристу, рассказал, что приближается день Божьего суда. В данную минуту они все считают, что Бог призвал их возвестить своему народу: «К оружию, Израиль!»

– О, я понимаю, я все теперь понимаю! – вскрикнул Клодиус и с ужасом закрыл лицо дрожащими руками.

– Но этого было недостаточно, – продолжал дю Серр. – Необходимо было, чтобы и зрение было так же поражено, как и мозг, этими страшными видениями. Вот я и велел нарисовать на стекле некоторые из самых страшных видений св. Иоанна. Что было бы игрушкой для других, – проговорил дю Серр с дьявольской улыбкой, – обыкновенным волшебным фонарем, превратилось для этих полудиких, почти безумных детей в одно из страшнейших испытаний. Ночью, среди лихорадочной бессонницы, им вдруг мерещились неясные, неуловимые, прозрачные существа, в которых они узнавали чудовищные призраки, пугавшие их воображение.

– Нет, нет! Никогда замысел более страшный, более адский не вдохновлял человеческого ума! – воскликнул доктор.

– Он равносилен преследованиям, которые его создали, – сказал дю Серр. – Читай указы Людовика Великого, касающиеся реформации, и сравни... Но обожди, ты еще недостаточно ужасаешься. Чтобы довести до конца мой замысел, я воспользовался всем тем, чему ты меня научил относительно падучей... Страшная болезнь, заразительная при одном взгляде, сообразно твоему описанию, достойнейший ученый!

Клодиус с отчаянием поднял глаза к небу.

– Судороги, все нервные проявления этой болезни должны сильно действовать на простолюдина. Я хотел снабдить моих пророков и этим новым средством воздействия. Сын дровосека Самуила страдал падучей. Моя жена предложила Самуилу излечить его. Как только этот ребенок очутился в замке, мы заставили детей присутствовать при его первом припадке, лишив их заранее пищи и сна в продолжение нескольких дней. Ты легко поверишь, Клодиус: трое детей тут же стали биться в припадке, подобном припадку сына Самуила. Мало-помалу и остальные более или менее впали в состояние падучей, и, согласно твоему же объяснению, когда припадок их достиг своей крайней; степени, я не знаю силой какого внутреннего чуда все видения Писания вставали в их мозгу так, как оно их описывало, с удивительной и страшной правдивостью.

– Теперь ты понимаешь мой замысел? – восторженно проговорил дю Серр. – В первую же бурную ночь я спускаю с цепи моих пророков... Они покидают гору и рассыпаются по долине с криком: «К оружию, Израиль!» Разве для наших севенцев этот голос не будет равносилен гласу Господню, которого они ждут уже так долго? Лангедок восстанет от Жеводана до Лозьеры, и мы надолго обнажим наши мечи!

– И вот, настанет вновь междоусобная война, со всеми ее ужасами! – вскрикнул Клодиус. – Но вас раздавят: частное движение нигде не встретит отклика, а королевские войска многочисленны!

– Все севенцы восстанут сообща, – сказал дю Серр. – Я принял меры. Жители долины соберутся под начальством Жана Кавалье, молодого, решительного, предприимчивого партизана, обожаемого молодежью. Горцы выступят под начальством Ефраима, лесничего эгоальского леса, безжалостного фанатика.