Страница 59 из 71
Я медленно перебирал их в руке и смотрел на проплывающую мимо башню фильм-центра с огромным, во всю высоту, портретом Ван Гога на другом берегу реки Эй. Внезапно я поймал себя на мысли, что город прощается с нами ослепительным солнцем, которое взорвало пасмурный полдень, оживило небо и наконец стало ясно: пока невидимое, но рядом – море. Светлое и ласковое. Такое любимое море.
Через четыре часа Оксана высадит нас возле железнодорожного вокзала Хайльбронна, будет смотреть нам вслед со слезами, сидя в своей «Астре». Мы оставим ее за поворотом, чтобы вряд ли когда-либо еще встретиться в этой жизни.
мая 2013 г. Штутгарт, Германия
– Может, ну к черту этот самолет, работу и Россию, останешься? – мы сидим в крестьянском ресторане рядом с вокзалом Штутгарта. Скоро выезжать в аэропорт. Несмотря на проливной дождь, я уверен, что рейс не отменят. Он идет уже два дня с редкими перерывами. Гаусс погрустнел. Треть жизни он уже провел в Германии, он здесь свой, но все-таки чужак. И не только в своей ностальгии по прошлому и чудовищном русском акценте, который никуда не делся за прошедшие годы на исторической родине. Чужак по своему внутреннему складу.
– Нет, Серега, мне пора. Мысль, конечно, интересная – подать резюме, поскитаться по конторам и собеседованиям, да и воткнуться куда специалистом по Восточной Европе. Но... как ты любишь говорить, это, конечно, да, но нет. Я не смогу тут жить, разве что в мансарде манхаймского борделя, как водится, в нарукавниках и со старым ундервудом. А так, Бог даст, скоро увидимся, приеду в очередной отпуск и махнем с тобой в Баден-Баден, в старые римские термы или в Баденвайлер – испить шампанского и преставиться как Антон Палыч. Так что не скучай, да и чего тебе не хватает, все есть.
– Наверное, родных и светлых людей.
Дождь становится реже и в облаках появляются первые просветы. Холодное ненастье накрыло нас еще рано утром в аббатстве Комбург. Это рядом с «Кошачьей головой» Гаусса. Туда приезжают молодожены, и кто-то из них забыл два хрустальных фужера на влажном каменном подоконнике. Они стояли покрытые росой, празднично-сиротливые как Новый год в одиночестве. На каменной брусчатке рядом с плакатом «Галки Комбурга», раскрыв желтый клюв, лежал мертвый птенец. Я бегло прочитал про то, что тут живут около тридцати пар этих «пасторских черных голубей». Дождь и жизнь на излете: в тишине, в нашем времени и странных днях, улетающих прочь в предчувствии больших перемен. Оно всегда возникает, когда мир подобен горному обвалу. Камни осыпаются с края в пропасть, и неизвестно, какой ширины она станет, когда все закончится.
В аэропорту Штутгарта мы прощаемся. Грустно. Как-то безотчетно, безнадежно, беспросветно. На досмотре девушка в фуражке спрашивает, что это у меня за металлическая полоса в рюкзаке. Я достаю губную гармонику и наигрываю простую мелодию. Мы улыбаемся друг другу.
Уже в самолете я смотрю в окно и вижу, как на краю поля к забору подъезжает микроавтобус. Из него выходят хорошо одетые люди, раскрывают черные зонты и смотрят, как запускаются двигатели лайнера. На автобусе написано, что это церковная миссия, нас в салоне всего пятеро – пустой техрейс с самыми дешевыми билетами: пожилая русская пара, я и три молодые девушки, которым едва ли двадцать. Мы начинаем руление, люди за сеткой забора машут руками и улыбаются. Я в ответ прислоняю руку к стеклу. Через мгновения мы растворяемся в дожде, оставляя позади продрогшую туманную землю, мертвых птиц и лязг оружейных кузниц Эссена, который с каждым днем звучит все громче и сильнее.
18 августа 2013 г. Прага, Чехия
Я снова в Праге 68-го, и в душный полдень снова и снова думаю – неужели через каких-то сорок лет у поколения не останется внутри боли. Как же болит порой сердце. Какой-то внетелесной, фантомной болью. От этого жар разливается по всему телу и превращает многотонные глыбы льда в воду.
Интересно, каким выдался тот август, таким же влажным и жарким? Я слышу, как стихи Евтушенко недалекими десятилетиями прокручиваются в механизмах старых часов на Староместской хрустально-зубчатым переливом, я вижу глаза и чувствую пристальный и грустный взгляд поэта. Хочется поймать его в толпе и ответить: я так же, как и Вы раздавлен русскими танками в этом красно-черном городе.
Я хочу подплыть или подлететь вместе с чайками к деревянной матрешке в цветах национального флага, распятой посередине Влтавы и проверить, из какого она материала – неужто и вправду деревянная. Бронзовый Господь смотрит ей прямо в глаза с креста на мосту, где древним арамейском слогом обещано его пришествие при жизни и в ближайшее время… Читал, что надпись сделал в качестве штрафа за богохульство пражский еврей, и ненависть запятнала подвиг того самого парня, пытавшегося научить всех любить, уже и неважно, как его звали.
Тогда, 317 лет назад, был сделан замер человеческой сущности. Она не изменилась и до сих пор. Время этого города остановилось еще тогда, оно стоит на улицах и до сих пор вместе с бездушными призраками танков Варшавского договора, вместе с разноязыкой толпой и вечной легкостью бытия, ставшей невыносимой.
Я спиной чувствую взор поэта и взгляд на другую сторону Карлова моста, где Шопен из окон консерватории и символы Духа Святого на фасадах. Здесь нет человеческой ипостаси Бога, которая распласталась со стодолларовой трубочкой в бумажнике в ближайшей харчевне с уткой, кнедликами, кислой капустой и белым моравским. Есть только грустный и светлый незримый Спаситель в облаках.
Нужно всего несколько дней, чтобы понять: та давняя, еще подростковая дружба уже никогда не разбавит нашего груза таких параллельных и совершенно разных жизней.