Мой жизненный путь

Я должен быть благодарен судьбе за то, что она столкнула меня с такой жизненной ситуацией. Ибо я приобрел живое знание о человеческом существе, знание, которое, как мне кажется, я не смог бы приобрести на ином пути. Кроме того, в этой семье ко мне относились с необычайным радушием; между нами установились прекраснейшие отношения. Отец мальчика служил агентом по торговле индийским и американским хлопком. Я имел возможность ознакомиться с ходом торгового дела во многих его аспектах и благодаря этому многому научился. Я составил себе представление о работе чрезвычайно интересного отдела импортных операций, мог наблюдать отношения между компаньонами, связь между коммерческой и промышленной деятельностью.

Мой воспитанник получил возможность пройти курс гимназии; я оставался с ним до первого старшего класса. В дальнейшем он уже не нуждался во мне. По окончании гимназии он поступил на медицинский факультет, стал врачом и уже как врач пал жертвой мировой войны. Мать его, относившаяся ко мне, благодаря моим заботам о нежно любимом ею сыне, как верный друг, вскоре последовала за ним. Отец еще раньше покинул землю.

Добрая часть моей юности тесно связана с этой выпавшей на мою долю задачей. В течение нескольких лет каждое лето ездил я с семьей моих воспитанников на озеро Аттерзе, расположенное в горах Зальцкаммергута, и благодаря этому познакомился с чудесной альпийской природой Верхней Австрии. Продолжавшиеся в начале этой моей воспитательной деятельности частные уроки с другими учениками мне пришлось прекратить, и у меня оставалось много времени для личных занятий.

До того, как я поселился в этой семье, мне редко приходилось принимать участие в детских играх. Случилось так, что "пора игр" наступила для меня только тогда, когда мне было уже около двадцати лет. Я должен был научиться играть, чтобы уметь руководить играми. И я делал это с большим удовольствием, и думаю даже, что в своей жизни играл не меньше других людей. Однако то, что в этом направлении обычно совершается до десятилетнего возраста, я прошел в период от двадцати трех до двадцати восьми лет.

На это же время приходятся мои занятия философией Эдуарда фон Гартмана[44]. Я изучал его "Теорию познания", которая вызывала во мне непрекращающийся протест. Для меня было совершенно неприемлемым мнение, согласно которому истинная действительность, как бессознательное, лежит по ту сторону переживаний сознания, а эти последние суть не что иное, как нереальное, образное отражение действительности. Этому я мог противопоставить мнение, что благодаря внутреннему усилению душевной жизни переживания сознания могут проникать в истинную действительность. Мне было ясно, что в человеке раскрывается божественно-духовное, если человек благодаря своей внутренней жизни делает возможным это откровение.

Пессимизм Эдуарда фон Гартмана казался мне результатом неверной постановки вопроса о человеческой жизни. Я воспринимал человека как существо, цель которого почерпнуть из своего внутреннего источника то, что наполняет жизнь, принося ему при этом удовлетворение. Если бы человеку, говорил я себе, с самого начала была предуготована мировым порядком "лучшая жизнь", как мог бы он дать этому источнику в себе излиться в поток? Внешний мировой порядок достигает такой стадии развития, при которой вещи и факты наделяются им добром и злом. И тогда существо человека пробуждается к самосознанию и продолжает ведущее к свободе развитие не от вещей и фактов, а только от источника бытия. Уже сама постановка вопроса о пессимизме и оптимизме была направлена, как мне казалось, против свободного существа человека. Как мог бы стать человек, часто говорил я себе, свободным творцом своего высшего счастья, если внешним мировым порядком ему была бы предопределена некая мера счастья?

В то же время "Феноменология нравственного сознания" Гартмана привлекала меня. Я увидел, что нравственное развитие человечества рассматривается в ней при помощи эмпирического наблюдения. Умозрительная мысль направлена здесь не на лежащее за сознанием неизвестное бытие, как это происходит в гартмановской теории познания и метафизике, а на то, что может переживаться в его проявлении как нравственность. Мне было ясно, что никакое философское умозрительное рассуждение, если оно желает приблизиться к истинно действительному, не вправе выходить за пределы явленного. Явления мира сами раскрывают это истинно действительное, как только сознательная душа подготовит себя к их пониманию. Тот, кто доводит до сознания лишь чувственно воспринимаемое, может искать истинно сущее по ту сторону сознания; тот же, кто постигает духовное в созерцании, говорит о нем в познавательно-теоретическом смысле как о лежащем по сю сторону, а не как о потустороннем. Взгляды Гартмана на нравственный мир вызывали у меня симпатию, потому что, оттесняя потустороннюю точку зрения на задний план, он придерживается здесь наблюдаемого. Я стремился достичь такого познания сущего, когда сами феномены раскрывают свою духовную сущность именно через углубление в них, а не при помощи размышления о том, что лежит "за" феноменами.

Так как я всегда стремился воспринимать всякое человеческое деяние с позитивной стороны, философия Эдуарда фон Гартмана приобрела для меня важное значение. Многое в явлениях она объясняла довольно убедительно, хотя именно основное ее направление и жизневоззрение были неприемлемы для меня. Но и в тех сочинениях "философа бессознательного", к которым я в принципе относился отрицательно, было немало чрезвычайно интересного. Это относится и к популярным трудам Гартмана, в которых обсуждаются культурно-исторические, педагогические и политические проблемы. Я находил у этого пессимиста "здоровое" жизневосприятие, не встречавшееся даже у многих оптимистов. Именно по отношению к нему я ощущал то, в чем нуждался: уметь уважать мнение, которое несовместимо с моим собственным.

Немало поздних вечеров провел я на озере Аттерзе за изучением "Феноменологии нравственного сознания" и "Религиозного сознания человечества в его поступательном развитии". Предоставив моих питомцев самим себе и налюбовавшись с балкона звездным миром, я принимался за чтение этих сочинений, которые еще более укрепляли мою уверенность в собственных теоретико-познавательных точках зрения.

По рекомендации Шрёэра в 1882 году я был приглашен Йозефом Кюршнером принять участие в издании естественнонаучных трудов Гете с введением и комментариями, включенных в задуманную им серию "Немецкая национальная литература". Первый из редактируемых мной томов должен был содержать предисловие Шрёэра, который взял на себя издание драм Гете. В предисловии он говорил о месте Гете как поэта и мыслителя в Современной духовной жизни. В мировоззрении, которое принесла с собой следующая после Гете естественнонаучная эпоха, Шрёэр видел как бы падение с той духовной высоты, на которой находился Гете. В этом предисловии исчерпывающим образом была охарактеризована задача, выпавшая на мою долю в связи с изданием естественнонаучных трудов Гете.

Для меня эта задача заключалась в следующем: с одной стороны, нужно было представить проблемы естествознания, с другой, — все гетевское мировоззрение. С этой работой я должен был предстать перед общественностью, и это вынуждало меня довести до известной степени завершенности все то, что было выработано мной до сих пор как мировоззрение.

До этого времени мне приходилось выступать в роли писателя лишь в немногих газетных статьях. Мне было нелегко излагать то, что жило в моей душе, таким образом, чтобы я считал это достойным опубликования. Во мне всегда жило чувство, что внутренне проработанное мной приобретает какой-то жалкий вид, когда я пытаюсь довести его до готового к печати изложения. Все писательские попытки становились поэтому для меня постоянным источником внутреннего недовольства.

Образ мышления, господствовавший в естествознании с того времени, как началось его сильное влияние на цивилизацию XIX столетия, казался мне непригодным для понимания того, к чему стремился Гете в природо-познании и чего он в значительной степени достиг.

44

Гартман, Эдуард фон (1842–1906) — немецкий философ, последователь