Страница 32 из 46
— Значит, четверых из пяти вы исключаете?
— Да… — И, вспомнив слова Кулябки, смущенно заметила: — Не так-то просто решить одно уравнение с пятью неизвестными, никто такого уравнения не решит.
— Но раз вы исключили четверых, остается одно уравнение с одним неизвестным — ничего трудного. Кто же этот неизвестный? Где он сидит?
— Он сидит первым слева.
— Первый слева? — переспросил Дорофеев и бросил быстрый взгляд на Дробова. — Вы твердо уверены, что именно этот человек вышел тогда из ложи?
— Я твердо не уверена… Я же говорила… Может быть, тот был только похож на этого: тоже такой старый…
— Милая Надя, разве человек, на которого вы указали, старый? Ему же всего пятьдесят лет.
— А разве это не старый — пятьдесят лет? Вспомните, что говорил в повести Пушкина Дубровский о князе Верейском: «Хилый развратный старик» — вот что он говорил. Старик!
— Но при чем здесь князь Верейский?
— При том, что князю Верейскому было как раз пятьдесят лет!
— Да-а… — протянул Дорофеев. — Все правильно и закономерно. Лилипутам Гулливер казался чудовищным великаном, а жителям царства великанов — букашкой. Да… — И он опять взглянул на Дробова.
— Ну что же, Надя, спасибо. Надеюсь, родители не сердятся?
— Мама вначале испугалась, хотела сама пойти со мною, но папа сказал, что это просто смешно — бояться милиции и что мы все обязаны помогать ей, ну мама и успокоилась…
— Я же говорил вам. Еще раз спасибо. Не сомневаюсь, что за контрольную получите пятерку!..
Надя торопливо направилась к выходу. Дорофеев иронически усмехнулся и развел руками.
— Интересно, что скажет Денисов, — проговорил Дробов, не реагируя на усмешку Дорофеева.
— Сейчас узнаем…
Едва закрылась дверь за Надей, как вошли Кулябко и Денисов.
— Прошу садиться, Владимир Иванович, — приветствовал его Дробов. — С нетерпением ждем вашего ответа.
— Затрудняюсь, уважаемый Василий Андреич. Испытываю большое чувство ответственности. Сами понимаете…
— Понимаю и ценю вашу осторожность.
— Что я могу сказать? Стопроцентной уверенности не имею. Пожалуй, наиболее похож тот, что первый слева, но повторяю: настаивать не мору, не уверен, что именно этот молодой человек вышел тогда из ложи.
— Вы его считаете молодым человеком, — вмешался в разговор Дорофеев. — А, между прочим, ему через три месяца стукнет пятьдесят.
— А по-вашему, человек в пятьдесят лет — старик?! В таком случае кем прикажете считать человека, которому семьдесят два года? Мафусаилом?
Дорофеев понял, что Денисов говорит о себе, и, боясь, что тот обиделся, поспешил переменить тему:
— Значит, остальных вы никогда не встречали?
— Не припомню.
— В таком случае нам остается только поблагодарить вас, Владимир Иванович. Извините, что побеспокоили, — сказал Дробов.
— К вашим услугам, счел своей гражданской обязанностью…
— Ваше свидетельство, Владимир Иванович, быть может, снимет подозрение с человека, неповинного в этом преступлении. Надеюсь, понимаете, как это важно?
— О да, разумеется, понимаю. Не помню, какому великому гуманисту принадлежит замечательное изречение: «Лучше помиловать сто виновных, нежели осудить одного невинного».
Дорофеев рассмеялся:
— Монархические историографы приписывали это изречение Екатерине Второй, той самой великой «гуманистке», которая отдала в рабство дворянам миллионы крестьянских душ.
— К счастью, идеи не тускнеют оттого, что ими прикрываются недостойные люди, — парировал Денисов.
— Не согласен, — жестко сказал Дробов. — Негодяи могут скомпрометировать самые возвышенные идеи. История знает такие примеры. — Он встал. — Вы позволите, в случае необходимости, еще раз побеспокоить вас?
— Всегда к вашим услугам. Честь имею кланяться…
— Два пирожка с ни с чем, — сказал огорченный Дробов, когда закрылась дверь за Денисовым.
— Это как сказать, вернее, как смотреть на вещи. Ученые утверждают, что некоторые неудачи в научных экспериментах тоже двигают науку вперед. Кое-какие полезные для дела выводы из этой неудачи можем сделать и мы.
— Например?
— Оба свидетеля без колебаний исключили из числа подозреваемых Куприянова. Оба с оговорками указывают на Федорова, который, как вы знаете, только вчера вернулся из круиза вокруг Европы. Это дает нам основание предполагать, что убийца своей внешностью чем-то напоминает Федорова, что возраст убийцы в какой-то степени совпадает с возрастом Федорова. Если это так, то напрашивается неожиданный вывод. Догадываетесь, какой?
Дробов чувствовал на себе нетерпеливый взгляд Дорофеева, но не торопился с ответом, рука машинально полезла в карман за сигаретой.
— Я думаю, — сказал он, закуривая, — что результаты опознания не дают нам возможности судить даже о возрасте преступника. «Старый», «молодой», «пожилой» — все эти понятия для обывателя весьма относительны, расплывчаты, возрастной градации, принятой в науке, они не знают, а если кто и знает — все равно в быту ее не придерживается.
— Замечание справедливо, я его учитываю, но речь не об этом. Теперь мы знаем, что человек, которого увидела Кузьмина, и человек, которого заметил Денисов, приблизительно одного возраста, поскольку оба опознавателя показали на одного и того же человека. Во всяком случае, основания для такого вывода у нас есть. С этим ты согласен?
— Пожалуй…
— Теперь напомню еще одно их утверждение, причем категорическое утверждение. Оба запомнили, как были одеты вышедшие из ложи. Оказывается, и на том и на другом были надеты коричневая болонья, темная шляпа, и оба… — Дорофеев сделал паузу и наставил на Дробова указательный палец: — Что у них еще было одинаковое?
— Перчатки.
— Правильно! Словом, оба субъекта были одеты одинаково, наподобие униформистов в цирке. Тебе не кажется это странным? Особенно перчатки в начале сентября?
— Но мы же знаем, почему они были в перчатках. Меня больше удивляет другое: почему они были в одинаковых болоньях и шляпах? Впрочем, учитывая стандартный ассортимент наших промтоваров, можно объяснить и это.
— Однако ты забыл о звонке таинственного Клофеса. Давай считать, кто был в ложе. Прежде всего, Кривулина. Затем двое одинаково одетых мужчин. Потом так называемый Клофес и, если верить ему, еще одна неизвестная женщина. Сколько же человек находилось в ложе?
— Получается — пять.
— А между тем ложа рассчитана на четвертых, и в ней было, как мы сами убедились, всего четыре стула. Значит, один человек простоял весь сеанс на ногах? Абсурд!
Дробов кивнул головой:
— Согласен. Абсурд. Я думал над этой «арифметикой» и пришел к выводу, что либо никакого Клофеса в кино не было, звонок же его вызван заранее продуманной попыткой запутать следствие, либо Клофес был в кино, но второй женщины в ложе не было, она придумана, опять-таки для того, чтобы направить следствие по ложному следу.
— Но есть, мне кажется, еще одно решение этой простой на первый взгляд задачки. Как говорит Надя, здесь слишком много неизвестных. Давай забудем о звонке Клофеса. Будем исходить из тех данных, которые нам в той или иной степени известны. Итак, ложа четырехместная. В ней находились Кривулина, двое вышедших мужчин. Итого — три человека. Кто же был четвертый? Думал об этом?
— Конечно. Им мог быть Клофес, им могла быть женщина, о которой говорил Клофес, и, наконец, четвертого могло вообще не быть. Никто не мешал преступникам приобрести все четыре билета, а находиться в ложе втроем.
— Значит, допускаешь, что четвертого могло и не быть на этом сеансе? Теперь спросим себя, кто же был третьим?
— Не понимаю. В ложе находились жертва и два преступника. Два плюс один — три. Один известен, два неизвестных. Итак, одно уравнение с двумя неизвестными. Наша задача установить, кто был второй и третий.
— Недоумение понятно, если исходить из того, что преступников было двое, точнее, если быть убежденным, что из ложи вышли два человека. Такая уверенность подсказана нам Надей и Денисовым. Но ведь каждый из них видел только одного вышедшего из ложи. Разве ты не заметил, что после сегодняшнего эксперимента их показания противоречат первоначальным выводам. Понимаешь, о чем я говорю?