Страница 27 из 43
Нетрудно убедиться, что указанная парадигма распространяется на что угодно; можно, по желанию, выбрать любой пример из любой области знания и, профильтровав его соответствующим образом через самосведение к допредикативности, заново обрести его в качестве собственно знания. В дальнейшем мы обратимся еще к одному образцу радикального описания: случай будет взят из музыкальной сферы.
Предложенная процедура может иметь большие последствия в самых разнообразных и порою даже непредвиденных отношениях. Укажем хотя бы на сулимый ею чисто педагогический, пропедевтический эффект. Сумма знаний, приобретенных нами со школьной скамьи и приобретаемая до сих пор, претерпит решительное и существенное изменение. Изменится сама специфика приобретения знаний. Обычная педагогическая модель — все та же модель пресловутого "черного ящика". Знания имеют вход (сумма прочитанных книг, заученных учебников, слышанных лекций и т. д.) и выход (сумма написанных книг, прочитанных лекций и т. д.), и котируются они только входными и выходными данными (начиная со школьного вопроса–ответа: "Что хотел сказать Лев Толстой изображением дуба в Отрадном?" — "Лев Толстой изображением дуба в Отрадном хотел сказать, что…" и так, в более или менее модифицированной форме, на всю жизнь — по принципу: стимул–реакция и к вящей славе павловских четвероногих!). В промежутке разыгрывается обморочный детектив "черного ящика". Более полная модель ситуации: стимул — обморок — реакция. "Что такое причинность?" — обморок — "Причинность — форма взаимосвязи объективных явлений". "Что такое прекрасное?" — обморок — "Прекрасное — категория эстетики для явлений, обладающих высшей эстетической ценностью". "Что такое истина?" — обморок (глубочайший) — "Истина — целесообразная степень нецелесообразной степени фикции". Удивительные знания, приобретенные путем транса. Не оттого ли они так чураются всяких вопросов, связанных с самой темой "транса"? "Что такое транс?" — транс — "Транс — необычное состояние сознания, еще не познанное наукой, но доступное познанию". Вот что верно, то верно: вполне доступное, если познание будет не впадать в транс, а осмысленно и трезво в него погружаться. Тогда познанным окажется не только сам феномен "транса", но и все полученное "в трансе".
Вернемся, однако, к непосредственной нашей теме. Нам придется еще раз погрузиться в нее и прояснить ее данные в ином ракурсе. Дело в том, что приведенная выше парадигма касалась специфики переживания фактов, уже имевших место, и, следовательно, реальных. Суть не меняется от того, что, редуцируя их, мы переживаем их как горизонт потенциальности, словно бы они еще не имели места. Они как раз уже имели место, но, исключая "уже", мы лишь временно налагаем запрет на их фактичность, чтобы дать возможность рефлексии предварить самый миг их осуществления, переживая их пророчески вспять. Временной модус этой операции может быть обозначен как настоящее в плюсквамперфекте (т. е. более–чем–прошедшем), переходящее в будущее перфекта (т. е. прошедшего совершенного). Как же обстоит дело просто с будущим, с фактами, еще не имевшими места? Не возникает ли здесь своеобразный "парадокс редукции", где она оказывается неуместной за отсутствием самих элементов, подлежащих "заключению в скобки"?
Прояснение ситуации устраняет возникшие затруднения. Прежде всего, надо отметить, что само будущее, даже в ходе простой и несколько внимательной рефлексии, не может мыслиться как некая пустота, которую мы заполняем последовательным продвижением жизни. Будущее неразрывно связано с прошлым, и вышеозначенный парадокс, снимается уже на уровне этой тривиальности, так как "заключая в скобки" имеющееся, мы тем самым оказываем существенное влияние на имеющее быть. И однако переживание будущего в редуцированном со(знании) решительно отличается от переживания прошлого. Это и должны мы выяснить.
Первый и существенный признак отличия заключается в изменении модуса онтологии. В одном случае мы имеем дело с реальными объектами, в другом случае — с идеальными, в смысле еще–не–существующими. Интенция, обращенная в прошлое, организует возможности уже–бывшего; интенция, направленная на будущее, сталкивается с возможностями еще–не–бывшего. Но при всем том обоим типам направленности присуще некое общее качество, идентифицирующее их во всей очевидности их различия. Это — переживание будущего из прошлого в настоящем и переживание будущего из настоящего в настоящем. Со(знание), образующее горизонт возможностей в случае переживания прошлого факта, уже проникнуто опытом будущего, так как в самом акте предварения прошлого это прошлое переживается им как будущее и есть будущее. Разница, собственно, сводится теперь лишь к тому, что в первом случае интенция отталкивается от действительности, чтобы затем осмысленно и адекватно пережить всю полноту ее становления и вернуться к ней путем раскрытия скобок, а во втором случае ожидает ее, чтобы, по существу, совершить тот же процесс. Но ожидать значит, ожидать что–то (пусть в самом неопределенном смысле); при этом не "что–то" определяется ожиданием, а ожидание — им (даже если ожидается рай, всеобщее согласие философов или некий Годо); стало быть, и в этом случае интенция обусловливается фактом, модус которого несколько необычен за его реальным отсутствием. Его еще нет; но в редуцированном со(знании), мы знаем уже, нет вообще ничего, ни "еще", ни "уже", а есть только "как", или универсальная полнота смысловых интенций. Поэтому "еще–не–бывшее" присутствует в модусе "как" на равных правах с "уже–бывшим"; различие начинается лишь при введении модуса "что". Это значит: горизонт со(знания) включает не только прошлое, но и будущее, и локализация интенциональных возможностей осуществима в обоих направлениях. Натуралистическому (со)знанию подобного рода опыт может показаться нелепым. Мы находимся здесь в самом средоточии проблемы "оснований" и всяческих парадоксов. Что же такое "парадокс", сделавший за последнее столетие столь ослепительную карьеру на поприще наших триумфальных знаний? Он — неизбежная реакция вытесненного сознания на всякое самоуглубление знаний, некий невроз сознания в ответ на репрессивные меры формалистики. Механистически выражаясь, он — аварийный сигнал, свидетельствующий о неполадках системы и требующий решительного принятия мер. Радикально проясненный, сознательный, сообразный действительности подход исключает какие–либо парадоксы; их просто принципиально не может и не должно быть. Вещи — следует это напоминать себе до изнеможения, чтобы пробить, наконец, костяной заслон непонимания, — вещи требуют адекватного восприятия, восприятия их самих, как они есть, а не как они представляются априорным вельможам "нашей" так или сяк устроенности; познание не есть кантовская двенадцатизубчатая мясорубка, в которую "входит" мир, а "выходит" трансцендентальная таблица категорий; познание и есть сам мир в процессе собственного осознания через человеческое сознание. Всякое нарушение этой "ясной, как солнце" очевидности является, по существу, разрывом отношений с миром (в статусе установки субъект — объект) и объявлением миру войны со стороны "познающего субъекта"; история философии, прочитанная в этом ракурсе, демонстрирует любопытную сводку военных действий, где либо "субъект" упраздняет "объект" в логико–психологической героике феноменализма, либо "объект" упраздняет "субъект" в эпистемологии без познающего субъекта. Лавры достаются "парадоксу". Натуралистическое (со)знание не способно понять описанную выше включенность в горизонт со(знания) будущего. Для него будущее — это то, чего нет, соответственно и прошлое — это то, чего уже нет, а настоящее — это то, чего еще нет, пока мы его не фиксируем, и то, чего уже нет, когда мы его фиксируем, — очаровательный парадокс времени, в котором уже нет прошлого, еще нет будущего и уже–еще нет настоящего. Синопсис со(знания) исключает этот парадокс. Здесь наличествует полнота времен, данная в троякой вытянутости интенций, — переживание, впервые непревзойденно описанное Августином в 11‑й книге "Исповеди". Подобно тому, как прошлое "осовременивается" в сознании через интенцию воспоминания, так "осовременивается" и будущее через интенцию ожидания, и поскольку сами реалии прошлого и будущего находятся здесь под запретом редукции, реальным оказывается текучесть извечно настоящего, данного не в модусе "теперь", а во всей полноте горизонта. Поэтому, интендируя прошлое, со(знание) в равной степени свободно интендирует и будущее". Если же учесть, что интенция всегда предметна (будь этот предмет — стаканом воды или кентавром) и что сама ее направленность обусловлена тем, на что она направлена, то будущее оказывается не менее богатым событиями, чем прошлое, и — что важнее — не менее определенным. Разница между ними в том, что если интенция воспоминания сама редуцирует прошлое, чтобы "осовременить" его в статусе необходимости ("это" было так, а не иначе), то интенция ожидания направлена на уже саморедуцированное будущее, "осовременивая" его в статусе свободы ("это" может быть так или иначе). Вот сейчас, пишучи эти строки, я локализую некий микрогоризонт возможностей, из которых лишь ничтожной доле суждено стать действительностью. Их еще нет в реальности, но они всегда есть как чистое гравитационное поле смысла, притягивающее мои переживания, и в этом смысле они "выбирают" меня не в меньшей степени, чем я "выбираю" их. Чем же обусловлен сам выбор? Он — сколь бы странно это ни звучало — обусловлен не столько ожиданием, сколько воспоминанием. Ожидать можно чего угодно; "выбор", несущийся из будущего, не считается с субъективистическими прогнозами синоптических служб нашего опыта. Его критерий коренится в прошлом. Поэтому радикально настроенное воспоминание всегда работает "пророчески вспять", и некоторые психологи (Курт Коффка) характеризуют его не только как обращенность к прошлому, но и как устремленность в будущее. Направленное "вспять", оно "пророчески" предвидит перспективы; с ним в этом смысле не может произойти ничего "случайного" и "неожиданного", и когда оно становится ожиданием, в нем обнаруживается не только упование, но и магнитная сила, интерферирующая с потоком возможностей. Сознание, осуществившее редукцию прошлого в модусе самовоспоминания, интендирует будущее не в пассивном ожидании, а в модусе эвристического сотрудничества, уготавливая миру из будущего не надгробный камень с теоретико–познавательными эпитафиями, а переходы через Рубикон…