Страница 14 из 42
Если некоторые числа (на самом деле это – не числа!) поставить в соответствие каждой такой мордочке и предположить, что эти мордочки связаны некоторыми функциями, можно сразу построить очень простую психологическую модель человеческого существа. Просчитать всю эту картинку – это будет некоторый акт поведения. Тот просчет, который относится к картине, как-то описывает образ себя, а просчет, относящийся к образу другого человека, – что человек думает о другом.
Но я сразу же понял, что вот такая, на самом деле, банальная эвристическая интерпретация, когда мы предполагаем какие-то рациональные рассуждения, оказалась базовой. Стало ясно, что эти «вычисления внутри» есть некоторые порождения внутренних эмоций. Это вторая идея, которая была заложена. И наконец, третья: необходимо найти правильные «функции». Я сейчас чуть-чуть расскажу об интуитивном подходе. (Я не хотел тратить жизнь на возможный подход: заниматься математикой, придумывать функции, как это делается очень часто. Дальше возникают интересные теоремы, которые можно доказывать и которые в конце концов выбрасываются, потому что не объясняют что- то в реальных отношениях.) Я поставил задачу найти те единственные функции, потому что если эта идея верна, то вряд ли здесь есть большой набор функций. Это – интуитивно. Самонаблюдение и дискуссии с одним приятелем, очень религиозным человеком, в конце концов привели к некоторой гипотезе, какими именно эти «функции» могут быть.
Первая модель была чисто булевой. Что это значит? Значения переменных – значения этих мордочек:«1» и «0». Интерпретация была «этической»: «1» соответствует «выбору добра», а «0» – «выбору зла».
Вычисления, которые соответствуют выбору, – те же самые правила: «положительный образ» – «1», а «0» – в вычислении картинки, которая нарисована в голове другого, дает картину страданий…
Дальнейшие размышления привели к мысли, что возникает не одно, а два «соответствия»! «Так» и как раз «наоборот»! Тут у меня возникло математическое ощущение, что могут быть два различных алгоритма. Вернее, две различные интерпретации одного и того же алгоритма: одна операция (для одних людей) соответствует конфронтации и та же самая операция (для других людей) – наоборот.
Так возникла идея двух этических систем. Оказалось, что эти операции несимметричны вот в каком смысле: если предположить, что субъект обладает способностью произвести выбор отношения, то при выборе одной из этих операций его образ всегда был «лучше», чем при выборе другой. Это означало, что, выбрав одну из этих операций, он будет подниматься в собственных глазах, а выбрав другую, не будет. Итак, теорема: если он поднимается в собственных глазах, выбрав это отношение с другим человеком, то он сам становится «лучше», то есть формула чаще выдает «единицы», чем в том случае, когда он выбирает другую операцию. И в этот момент мне стало более или менее ясно, что это – некая важная формула, что существуют две этические системы, и «машина» вообще никак не связана с какими бы то ни было практическими проблемами, с которыми связана активность субъекта! Что в этом отношении выбор диктуется не «пользой», не какими-то «стремлениями», а только регуляцией образа самого себя, стремлением повысить этический статус образа себя.
При этом возникла еще одна теорема. Оказалось, субъект поднимается в собственных глазах, выбирая другое отношение: если мы просчитаем всю ситуацию в голове субъекта, то она реже принимает значение «1». Итак, в результате выясняется: выбирая другое отношение, он создает «плохую» ситуацию! Он помещает себя в плохую ситуацию, также стремясь подняться в собственных глазах. А это естественно интерпретировать как некий формальный аналог «жертвенного поведения».
Это совершенно новая идея, потому что жертвенное поведение обычно рассматривается как альтруистическое. То есть жертва осуществляется «во имя» близкого человека, идеи, внешнего духа… А здесь оказывается, что единственный смысл жертвенного поведения заключается в том, чтобы гасить негативные импульсы в образе себя, то есть напрашивается гипотеза, что человек старается минимизировать чувство вины. Естественно интерпретировать эти «импульсы» как импульсы вины.
И вот история с бумажными человечками как раз и есть литературное пояснение к тому механизму, который был в этой модели. Это отражение. Не то что я сначала придумал эту историю, а потом стал искать какие-то формализмы, ей соответствующие. Нет. Как наиболее ясно и достаточно компактно объяснить вот эту идею? Один герой поднимается в собственных глазах, когда он идет на жертвенный союз, другой поднимается, когда он идет на жертвенный конфликт.
Представим, например: субъект мог уменьшить свои страдания, и для этого он должен был бы выбирать иное отношение. И сразу возникла картинка, обладатель которой ценой минимизации стремится попасть в лучшую ситуацию, но при этом ухудшает свой образ.
Наконец, выяснилось: есть еще два типа (модели) персонажей. Первый – это «святой». Это субъект, который идет на жертву, однако при последующих актах рефлексии видит себя не идущим на жертву, а исполняющим свой долг, работу. А следующий оказался «лицемер». Это субъект, который не идет на жертву, а только видит себя идущим на нее.
Теперь возникает гипотеза: нужно просчитать статусы индивидов, обладающих этими свойствами. Оказалось, что они упорядочились по своему статусу. Наивысший статус – у «святого», потом – у «героя», следующий – у «обывателя» и потом – у «лицемера». Оказалось даже возможно промерить статусы!
Довольно быстро я написал книгу. За четыре месяца.
В композиции использован рисунок Насти Траковсиой
Зеркальные нейроны
Михаил Вартбург
«Человек один не может» – заклинал в предсмертном полузабытьи любимый герой Хемингуэя.
«Не может, не может» – вторят ему культурологи, социологи, психологи, нейрофизиологи. И вот – удивительная серия экспериментов по изучению так называемой зеркальной рефлексии.
В «Главной теме» этого номера рассказывается о рефлексии коммуникаций и взаимопонимания на уровне стран, народов, обширных групп людей. В экспериментах, о которых пойдет речь ниже, исследуются явления рефлексии на уровне групп нейронов и локальных зон в коре головного мозга высших млекопитающих.
Примечательно вот что: хотя действие и начинается с нейронов, заканчивается оно выходом на проблему зарождения речи у человека, затрагивая попутно весьма популярную в свое время и остро дискуссионную «теорию жеста» – связи первоначальных звуковых высказываний с жестами. Речь – это та самая особая способность нашего вида, которая порождает его поистине необъятные коммуникативные возможности. И которая делает возможным эффективное решение проблем и конфликтов в пространстве рефлексивных отношений.
С рефлексии (нейронной) начинаем – рефлексией (общечеловеческой) кончаем.
Кому не случалось наблюдать, как другой человек пытается повернуть неподатливую гайку или продеть нитку в неухватнос ушко иглы? И кто при этом не испытывал странное ощущение в мышцах – будто они напрягаются в попытке повторить движения этого человека, как бы стараясь ему помочь? Что же это в нас так внимательно следит за этими движениями и так точно, хотя и мысленно, воспроизводит их?
Вопрос этот, давно интересовавший многих нейробиологов, недавно получил неожиданное решение, которое, в свою очередь, породило целый спсктр новых вопросов и привело к появлению любопытных и интригующих гипотез. Оказалось, что всему виной особые нейроны, которые, в силу специфики своего действия, получили название «зеркальных».
Эти нейроны были впервые обнаружены итальянскими учеными Галлезе, Риицолатти и другими из Пармского университета. В начале 1990-х годов они начали изучать мозг мартышек. Вживляя в него электроды, они изучали активность нейронов в одной определенной зоне обезьяньего мозга – зоне Ф5. У человека ей соответствует зона Брока в левом полушарии, связанная, как сегодня считается, с процессом речи. Зона Ф5 у мартышек расположена в той части коры, которая заведует обдумыванием и осуществлением движений, и нейроны в зоне Ф5 становятся активными («выстреливают» сигналы), когда обезьяна выполняет какие-либо целенаправленные моторные действия.