Покупатели

— Местность!.. Море!.. Все это, мальчик, приедается! Так приедается! Мы продадим дом и уедем к моему папе. Он очень крупный генерал, и у него казенный дом, это большое удобство. И служебная машина. И сад казенный, с казенными яблонями и всякими фруктами. И собака служебная, Янычар. А теперь, пожалуйста, отойдите, мальчик, не заслоняйте мне солнце.

Конечно, я ничего не заслонял, тем более что солнце ушло и начинал накрапывать дождь. Нас позвали в дом. Дедушка сидел красный как рак, и я сразу подумал, что ему, наверное, пришлось-таки торговаться. Дождь усиливался так быстро, будто кто-то стоял на улице и поворачивал ручку душа. Скоро стало невозможно даже высунуться на улицу. Хозяин Гаврилов предложил нам остаться заночевать. Мы немножко поотказывались и остались.

Зажгли лампу. Девочка пошла на кухню растапливать плиту. Запахло дымом, дрова в плите затрещали на весь дом, как в костре. Кругом темнота, море шумит под дождем, и ты себя чувствуешь, как в каком-нибудь вигваме или в геологической экспедиции в тайге, и тебе уютно из-за того, что идет дождь. Разве можно такую жизнь сравнить с городской? В городе погоду просто не замечаешь. От нее никакого удовольствия. Надеваешь калоши или поскорей залезаешь в троллейбус — и все.

Я сидел один в темном углу на диванчике с продавленной пружиной, а дедушка за столом продолжал разговор с хозяином Гавриловым. Раньше я не обращал внимания, что дедушка небольшого роста. А теперь, рядом с Гавриловым, он мне показался вдруг маленьким старичком. Гаврилов был крупного роста. Он был постарше дедушки, но уж старичком его никак нельзя было назвать. Лицо у него было большое, в морщинах. Теперь на нем не было соломенной шляпы. Он надел выгоревший синий китель с форменными пуговицами и стал похож на капитана или летчика.

Когда разгорелась плита, они с дедом пошли на кухню — осматривать дымоходы. А я не пошел. Мне как-то стыдно было в чужом доме ходить и осматривать, как в магазине. И мне все хотелось с дедом поговорить и сказать, что я больше не хочу никаких домов, пускай они продают кому-нибудь другому.

Мы сели ужинать все вчетвером. Свои припасы мы разложили на столе, но я заметил, что наших котлет ни девочка, ни Гаврилов не брали. И колбасу тоже.

Гаврилов сказал, что обои в комнатах у них плохие, давно надо бы сделать ремонт, все собирались, да вот так и не собрались. Он вроде как будто извинялся. Тут у меня сердце замерло: вдруг дедушка вспомнит о бабушкиной инструкции, чтоб все ругать, и начнет качать головой и говорить, почем нынче ремонт. Но дедушка объявил, что обои — это глупости, важно, что дом отличный, а плита прямо замечательно тонко обдумана, такие хитрые дымоходы, что даже комнаты обогревают, вот что главное. Да и обои-то еще совсем ничего. Тут у меня на сердце отлегло, и я подумал, вот услыхала бы бабушка!..

После ужина девочка сразу же ушла к себе в комнату и захлопнула дверь. А меня уложили спать тут же, в столовой, на диванчике. Я умостился в промятом месте так, что выпиравшие пружинки возвышались вокруг меня, как горы, а я лежал в извилистой глубокой долине. Если не шевелиться, то было даже удобно так лежать. А когда не шевелишься, то сразу засыпаешь, и я заметил, что заснул, только когда начал опять просыпаться. Сквозь сон услышал, как дед возмущенно восклицал:

— Да за кого же это вы меня принимаете?..

Гаврилов тихо что-то гудел ему в ответ, и дедушка опять его перебивал:

— …Не-ет, знаете ли, дражайший Павел Антонович, так не пойдет!..

Гаврилов опять гудел в ответ, не повышая голоса, точно читал по книге, и я опять стал засыпать и сразу увидел во сне, как дедушка топает ногами на Гаврилова и кричит: «Почему вы такой дрожащий?..» И тут я понял, почему он дрожит: из-под камня высунул голову толстый удав, но белка сердито застрекотала на удава, и он, испуганно заморгав, сказал: «Пожалуйста, очень приятно!» — и попятился, а девочка засмеялась мне прямо в лицо…

Когда я опять проснулся, мне еще страшно хотелось спать, и я приоткрыл только один глаз. Дедушка сидел один за столом в подтяжках и, низко нагнувшись, подпарывал перочинным ножичком шов на подкладке толстовки, где у него были зашиты аккредитивы. «Ну все, — подумал я, — значит, сговорились. Дедушка купил дом». И зажмурил глаз.

Совсем проснулся я утром один, в пустой комнате. Даже голосов ничьих не было слышно в доме, как будто меня бросили тут одного и уехали. Я поскорее оделся и вышел в сад. Небо было хмурое, сад весь мокрый, и на дорожках большие лужи. Но удивительно, что где-то далеко в море светило солнце. Я не знал, что так бывает.

Девочка полола морковку на огороде, а собака сидела против нее и водила носом, внимательно присматривая за ее пальцами, точно собиралась муху поймать. Я спросил, куда все девались. Девочка ответила, что ей не докладывали, но, наверное, уехали все оформлять. Я погладил собаку, и та оглянулась и вежливо повиляла мне хвостом. Славная такая, приветливая собака.

Вдруг девочка повернулась ко мне:

— Если ты, мальчик, будешь обижать нашу собаку, когда мы уедем, я это узнаю, вернусь и тебя убью. Понял? И кроме того, ты будешь подлецом. — Она сделала гримасу, я сперва подумал, она меня дразнит, но вдруг понял, что она сейчас заплачет, но она удержалась, презрительно выпятила нижнюю губу и отвернулась к своей морковке.

Она в первый раз сказала мне по-человечески «ты».

— Брось ты, — сказал я. — Зачем мне ее обижать?! Мне самому собаки нравятся. Пускай даже самый урод какой-нибудь, а мне правится. Я бы свою собаку не оставил, а взял бы с собой.

— Куда?

— Ну, куда вы едете. К Янычару.

Девочка внимательно на меня посмотрела и спросила:

— Ты это серьезно?

— А что?

— Ты всему поверил, что я тебе говорила? Не подумал, что я вру?

Я постарался загадочно усмехнуться.

— Может, поверил, может, нет!

Это я так сказал. А на самом деле ни черта я не подумал, уверен был, что она правду сказала, и все.

— Так, значит, Янычара нет? — спросил я погодя немного. — А казенный сад?

— Ничего нет, — сказала девочка. — Отстань от меня. Тебе даже врать неинтересно, потому что ты всему веришь.

Я все-таки толком не мог еще ничего понять и спросил, зачем же они продают дом и уезжают, раз так? Это уж было глупее глупого, я сразу это увидел. Когда я что-нибудь такое ляпну, я сразу вижу, что получилось не то. А пока не скажу, не вижу.

— Затем, что нам деньги нужны, вот зачем! Это ты можешь понять?

Конечно, это я мог. Девочка еще сказала:

— Получилось так, что нам много денег понадобилось. Срочно. Поэтому мы так дешево продаем. Вам повезло, можете радоваться.

У меня такая тоска сделалась, что все сразу опротивело. И море. И дедушка, который сейчас все это «оформлял». И бабушка с ее инструкциями. Так бы все и бросил и ушел куда глаза глядят.

Я долго ходил вдоль берега моря. И ушел далеко. Камушков было сколько угодно, но я ни одного даже не подобрал. Потом я услышал, как дедушка издали кричит на все стороны, зовет меня. «А, отстань ты от меня!» — сказал я со злостью и не торопясь пошел обратно к дому.

Дедушка обругал меня за то, что я без спросу болтаюсь неизвестно где, когда мы опаздываем на автобус. Девочки нигде не было видно. Мы второпях попрощались с Гавриловым у калитки. Гаврилов на прощанье говорил дедушке:

— Вы только не подумайте, мы все урегулируем!.. — А дедушка не давал ему договорить, все уверял, что он ничего не думает.

Во время этого разговора Гаврилов ласково положил свою тяжеленную ручищу мне на голову и потрепал волосы, а я стоял перед ним, нагнув голову, как упрямый бык, и только тужился, чтобы не зареветь. Я даже на собаку старался не смотреть, мне и перед ней было стыдно. Если б она знала, зачем мы явились, не виляла бы тут хвостом. Наверное, тяпнула бы нас как следует. И правильно бы сделала…

Наконец мы очутились на автобусной станции. Машина стояла еще пустая, с раскрытыми дверцами. Мы сели первыми и стали ждать отправления. Друг на друга мы не глядели.