Северный сон

— Ваша милая подруга, — сказал он, мягко улыбаясь, — была подобна гусенице, которая за всю жизнь проползла только один сад и спрашивала у бабочки: «А там за забором что?» Бабочка отвечала ей: «Там еще сад». «А потом?» «А потом еще...» И тот, третий сад гусеница уже не могла воспринять своим бедным воображением... Но поверьте мне, что есть люди в наш век, настоящие ученые, которые сейчас уже могут увидеть внутренним зрением то, чего мы с вами не можем... Кстати, с чего мы начали этот космический разговор?

Они помолчали, вспоминая.

— С моряков, — подсказала Надя.

— Да, с воображения моряков. Так поверьте мне, что у моряков тоже иное представление о водном пространстве, чем у людей сухопутных. Или речников.

— Вы не любите речников.

— Ну что вы! Я просто отдаю предпочтение морякам.

С мостика по трапу спустился Андрей.

— Беседуете? — сказал он, подходя. — Простор-то какой! Море, да и только.

— Кто наверху? — вместо ответа спросил Лучников.

— Второй помощник.

— Хорошо идем.

— Так бы всю дорогу.

Они стояли рядом, и Надя невольно взглядом сравнила их. Андрей был моложе Лучникова лет на десять, и сейчас, когда на залитой солнцем палубе они стояли рядом, это резко бросалось в глаза. Андрей был и красивей Лучникова и молодцеватей. И вообще Андрей был лучше. Он был ее мужем.

— Впервые на Ладоге? — спросил Лучников у Андрея.

— Впервые.

— Я здесь воевал. Недолго. Потом на севере, на Баренцовом...

— Жуткое дело здесь было? — полуспросил Андрей.

— Да, веселое дело! До сих пор мины вылавливают...

Надя слушала разговор мужчин. Платок упал ей на плечи, и ветер играл ее светлыми тонкими волосами. Она, не отрываясь, смотрела на воду, и глаза ее пристально вглядывались в ласково журчащую, бегущую от теплохода волну, где до сих пор, подстерегая корабли, прячется смерть.

Ее мрачные мысли прервал голос Лучникова:

— Я приглашаю вас обоих в честь праздника пообедать вместе со мной. Я просил Марию Петровну, буфетчицу, накрыть в салоне. — Он дотронулся до козырька и взглянул на Надю. — В двенадцать ноль-ноль жду...

Он поднялся по трапу в рубку, а Надя и Андрей еще походили по палубе, любуясь озером.

— И долго нам идти Ладожским? — спросила Надя.

— Под вечер войдем в Свирь. Говорят, красивая река.

И вдруг спросил:

— О чем ты говорила с ним?

Надя вспомнила космический разговор, как назвал его Лучников, и улыбнулась. Рассказывать о нем было долго.

— Я сказала, что он не любит речников.

Андрей нахмурился. Когда он хмурился, светлые густые брови его смешно топорщились.

— Это ты зря. Теперь он подумает, что я тебе жаловался. А мне наплевать — любит, не любит. Я не красна девица...

Надя взглянула в озабоченное лицо Андрея и впервые после своего приезда испытала чувство раздражения.

— При чем тут ты? Я говорила то, что думаю.

— В общем, прошу тебя впредь не говорить с ним на эти темы. — Глаза Андрея упрямо посверкивали из-под светлых коротких ресниц. — Поняла?

— Ладно. — Надя примиренно улыбнулась. — Дашь мне темник, и я буду в него время от времени заглядывать.

Ей не хотелось ссориться. Хотелось шалить, нахлобучить на глаза Андрею его форменную фуражку. Даже мины, темные таинственные тени войны, еще живущие в глубине этого чистого озера, не пугали ее больше.

В двенадцать ноль-ноль, прихватив с собой бутылку «Твиши», которую Андрей купил в Ленинграде, они постучали в дверь салона. Здесь было по-вечернему, горели лампы: стекла со стороны палубы были обиты досками на случай шторма. Один из столов был накрыт на пять человек. Лучников и морской помощник (Надя вспомнила запись о нем в «Судовой роли»: капитан малого плавания Жук) были уже здесь. Знакомясь с Надей, Жук покраснел так сильно, как умеют краснеть только совсем молоденькие девушки. Это было заметно даже при неярком электрическом свете.

Мужчины дружно занялись откупориванием бутылок и обменом мнениями о том, какой способ лучше.

«Кто же будет пятым?» — подумала Надя. И увидела Прямкова. Старик вошел, ступая нерешительно, словно не зная, туда ли попал. Но вид у него был торжественный, из кармана черного пиджака торчал аккуратно сложенный вчетверо носовой платок ослепительной белизны. Жидкие, с сильной проседью волосы были смочены цветочным одеколоном и торчали на затылке, как после мытья.

— Вот и Федор Григорьевич, — сказал Лучников и обратился ко всем: — Можно садиться.

На столе стояли три бутылки: водка, коньяк и «Твиши». Лежала закуска: соленые огурцы, лимон, посыпанный сахаром, ветчина.

За стеклянной перегородкой буфетчица Мария Петровна уже хлопотала, разливая в тарелки суп. «С бараниной», — по запаху определила Надя.

— Что будете пить? — спросил Лучников у старика.

— Водочки, пожалуй, — подумав и делая вид, что колеблется, негромко произнес Прямков.

— А вы? — Лучников повернулся к Андрею.

— Я — только вино, — подчеркнуто сказал Андрей.

— Что так? — удивился Лучников.

— Не пью. Не курю и не пью.

— А ради праздника? — Лучников испытующе посмотрел на него. — Немножко?..

— Все равно. Закон.

— Ну, что ж... Не будем сбивать человека с праведного пути. — Он налил водки себе, морскому помощнику и Прямкову и, наливая вина Андрею, спохватился: — Ну вот! Уже проштрафился. Надо было начинать с дамы...

— Я не дама, — сказала Надя. — И сейчас я вам докажу это...

— Что вам налить?

— Водки.

— Вот молодцом! — похвалил Лучников. Наде показалось, что он даже повеселел.

Надя не любила водку. Но почему-то ей стало неприятно за отказ Андрея. «Нехорошо, когда человек намеренно хочет выделиться, отличить себя от других, — думала ока. — Даже в хорошем».

— За победу, — сказал Лучников, поднимая рюмку. — Не знаю, как для кого, а для меня не было счастливей дня. Сколько не дожило до него из тех, кто заслужил дожить...

Он выпил не сразу: подержал рюмку в руке, глядя прямо перед собой. Потом все выпили, и Прямков закашлялся. На глазах у него навернулись слезы. Он вытащил из кармана платок, старательно отер их. Только Андрей еще цедил вино из рюмки, медленно, как бы смакуя. Он сидел рядом с Надей, Лучников и Жук — напротив них, Прямков — сбоку.

Буфетчица, выглянув из-за стеклянной перегородки, решила, что самое время подать суп.

Лучников и ей налил рюмку:

— Выпейте с нами, Мария Петровна.

— Ой, что вы, — жеманно ужаснулась она, — я водку не пью... Мне бы молочка.

На вид ей было лет пятьдесят, но губы она красила ярко. Голос у нее был надтреснутый, хрипловатый — то ли от простуды, то ли оттого, что часто пила «молочко».

— Берите, берите, — нетерпеливо сказал Лучников. Покосившись в сторону Нади, она заметила, что и та пила водку, и, уже не переча, взяла рюмку.

— С Днем Победы! Доброго здоровья, — и опрокинула залпом.

Лучников уже протягивал ей хлеб с ветчиной.

— Настоящая морячка, — сказал Лучников, когда Мария Петровна отошла от стола. — Как убило у нее мужа, боцмана, так она сама пошла на корабль. Поварихой попросилась. Всю войну на флоте провела и потом осталась... Где только ни была — и за границу ходила, в Атлантику, за сельдью... А потом попивать стала. Особенно, как на берегу побывает. Вспомнится все...

— А теперь она на «Машуке» останется? — спросила Надя.

— Нет, в Архангельске, слава богу, сойдет, — сказал Андрей.

Лучников налил всем по второй.

— А теперь, — он выразительно посмотрел на Андрея, — за капитана Аникина. За капитана нового типа — капитана, который не пьет и не курит.

Он сказал это серьезно, только складки возле рта обозначились резче.

— Сколько вам было лет, Андрей Иванович, в сорок пятом?

— Шестнадцать, — сказал Андрей.

— Мальчишка. — Глаза Лучникова потеплели.

Надя смотрела на него, на его темные густые, ежиком, волосы, на красный след от фуражки на лбу. Она подумала, что сейчас он и ей задаст тот же вопрос, и ей захотелось прибавить себе года, чтоб не ранить Лучникова еще раз. Чутьем она поняла, каким немолодым ощутил он себя сейчас. Именно немолодым, а это страшней, чем старым. Старый — уже сдался. Немолодой — еще хочет жить полной жизнью, наравне с молодыми. И если старым становишься постепенно, то немолодым — всегда вдруг.