Устройство

Василий Афонин

Устройство

На сто какой-то версте буксовавший грузовик поломался — Коржавин, толкавший его, помыл в канаве руки и, подвернув забрызганные штаны, жалея ботинки, пошел по раскисшей дороге к поселку, до которого оставалось всего полчаса езды.

Поселок стоял на супесчаном взгорье, дождь по улицам большой грязи не наделал, только там, где часто проходили машины, в выбоинах держалась вода.

Коржавин бывал здесь, поэтому без расспросов разыскал столовую — выехал он рано, без завтрака, и теперь хотел есть. В столовой снял сырой плащ и долго сидел возле окна, грелся чаем, глядя на мокрые деревья, прохожих, одетых по — осеннему, — август держался холодный, с частыми дождями. Потом он вышел, подобранной возле крыльца щепкой соскреб со штанин подсохшую грязь, постоял, вспоминая, где центральная улица, и направился по делам. Коржавину нужно было найти районо — он приехал устраиваться на работу.

Год Коржавин прожил с матерью в далекой деревне в северной стороне района. Деревня разъезжалась, осталось несколько дворов; в начале лета, посуху, Коржавин спустился километров на сорок вниз но речке Шегарке, на которой родился, побывал в нескольких деревнях, одна из них, Еловка, понравилась ему — сюда они и решили с матерью переехать. Они бы сразу и перебрались, да огород удерживал — договорились дождаться осени. В Еловке была школа — восьмилетка, требовался туда на новый учебный год историк — на это место Коржавин и рассчитывал.

— Ты мне подпиши заявление, — просил он директора школы, с которым виделся несколько раз и разговаривал, — подпиши, а то пришлют кого-нибудь но распределению, останусь я ни с чем.

— Я бы подписал, — упирался директор, — а что в районо скажут? Они скажут — что же ты, голубчик, с нами не посоветовавшись, на работу принимаешь. Ты поезжай, поговори там. Если они будут не против, я от своих слов не откажусь.

И Коржавин поехал в поселок.

Поселок — в прошлом небольшой купеческий городок — давно, когда через него проходил центральный тракт, был славен торговыми рядами, ежегодными конными ярмарками, на которые приезжали издалека. Осталась от тех времен обезображенная слишком усердными борцами с религией каменная церковь да двухэтажные под железом, деревянные на фундаментах особняки. В одном из таких особняков с высоким крыльцом, резьбой по карнизам и наличникам помещался районный отдел народного образования. Возле крыльца Коржавин вытер о траву ботинки, застегнул плащ и поднялся на второй этаж. В приемной беспрерывно стучала машинка, пожилая секретарша печатала быстро, скосив глаза в текст, возле дверей с табличкой «Заврайоно тов. Луптева» томилась очередь — человек около десяти, Коржавин встал в хвосте ее и, простояв не более часу, попал в кабинет. Заведующая, и строгом черном жакете, в белой с отложным воротничком кофточке, гладко причесанная, сидела возле окна под большим портретом Макаренко, положив руки на стол. Она не писала, не разговаривала по телефону, она принимала посетителей.

— Слушаю вас, — сказала Луптева, когда Коржавин сел по ее приглашению. Лицо заврайоно понравилось Коржавину. «Хорошее лицо, — подумал он, — добрая она, видно».

— Я в отношении работы, — начал Коржавин. — Мне известно, что в Еловскую школу требуется историк.

— Вы что же, живете в Еловке? — Луптева приветливо улыбнулась. Посетитель ей тоже понравился — спокойный, прическа аккуратная, и одет без вольностей. Угрюм, правда, несколько.

— Нет, я живу в другом месте, — пояснил Коржавин. — Но я был в Еловке и разговаривал с директором.

— С Волковым?

— Да.

— И что же он?

— Он не возражает. Как вы?

— Нам действительно нужен историк в Еловку. А вам раньше приходилось работать преподавателем?

— Я работал год в средней школе. Читал историю.

— Где вы работали?

— За Уралом.

— Простите… а как вы оказались у нас?

— Здесь моя родина.

— Хорошо, — голос Лунтевой был ровный, шел изнутри. — Документы при вас?

— При мне, — полез Коржавин во внутренний карман, сразу теряя интерес к делу. До университета он пожил в нескольких городах, работал на различных предприятиях не более года на каждом, и вся трудовая книжка его была уставлена печатями: «принят» — «уволен». Последнее время перед университетом его уже и грузчиком не хотели никуда брать, да и на учебу приняли только потому, что на вступительных экзаменах Коржавин получил самые высокие баллы.

Все еще улыбаясь сомкнутыми губами, Луптева взяла трудовую книжку, стала листать, вчитываясь в записи. Губы ее раздвинулись, сгоняя улыбку, бровь изумленно вскинулась вверх, опустилась и опять взлетела. Луптева дошла до вкладыша, отогнула два листка — там стояли такие же печати — и отложила трудовую. Минуту она молчала, не зная, что говорить.

— Последнее время вы жили… — Луптева подняла на Коржавина несколько изменившееся лицо, — жили в нашем районе?

— В Сусловке, — подсказал Коржавин. — Мне нужно было пожить зиму с матерью, отдохнуть.

— Вы что же… болели до того?

— Нет, не болел.

— И работали… — Луптева потянулась к трудовой.

— Почтальоном.

— С высшим образованием! — Заврайоно заметно прищурилась.

— Видите ли, — объяснил Коржавин, — в Сусловке не оказалось подходящей работы, пришлось взять эту. У меня характеристики… из школы и с последнего места…

Луптева заглянула в характеристики.

— А теперь вы хотите переехать в Еловку?

— Да, — коротко ответил Коржавин. Он уже понял, что ничего не выйдет.

Заврайоно не знала, как поступить. Сюда она была назначена недавно и боялась на первых порах сделать что-либо не так. Отказать сразу она не решалась — историк был нужен, но и принимать с такими документами… Странный человек! Все, кого ни направляли в Еловку, год проработают и бегут — дыра, а этот сам просится. Местный, может, поэтому… Почтальоном работал. Скрывает, видно, что-то. А посылать в Еловку кого-то нужно — до начала занятий осталось две недели. Кого пошлешь? Все, кто приехал по назначению, распределены по школам, и «передвинуть» никого нельзя. И облоно не обещает — нет людей. Придется, видимо, посылать кого-нибудь из бывших десятиклассников, не поступивших в институт. Так обычно и делали, когда позарез был нужен учитель. Толку, правда, мало. А этот с высшим образованием, год преподавал. Попробовать если?.. Послать его к Николину — как тот решит. В случае чего всегда можно сослаться на его решение.

— Вот что, — сказала заврайоно, возвращая Коржавину документы. — Вам необходимо поговорить с товарищем Николиным. Сама я этот вопрос решить не могу. Дело в том, что преподавателей общественных наук мы принимаем с его ведома и согласия. Если разговор закончится положительно — вернитесь за назначением. Здесь недалеко. За углом — большое кирпичное здание. Второй этаж.

Коржавин спрятал документы, попрощался и вышел. Возле здания, к которому он подошел, стоило несколько «газиков», крытых брезентом, в вестибюле сидела дежурная, спрашивая всех, кто, куда и зачем идет, она заставила Коржавина раздеться, осмотрела его ноги и только тогда пропустила в правое крыло, назвав номер кабинета.

Коржавин неслышно дошел до нужных ему дверей — шаги глушила ковровая дорожка, протянутая по коридорам и лестнице. Николин, казалось, ждал его.

— Вы от Луптевой? — встал он навстречу. — Прошу садиться.

Кабинет большой — в два окна, паркетный пол, натертый так или, покрытый бесцветным лаком, холодно блистал, от двери по нему мимо стола к стульям (как и в коридоре) брошена была узкая плетеная дорожка — Коржавин, сам того не желая, на носках прошел к стене, сел. За полированным столом, на котором белый телефон, бумаги, сидел Николин — молодой, худощавый, рыжеватые волосы отброшены назад, на длинном лице под белесыми бровями в белых ресницах — глубокие глаза, коричневый с искрой пиджак, светлая рубашка, галстук, на лацкане пиджака — вузовский значок.

Портретов в кабинете висело два, один над головой Николина, другой — на противоположной стене, напротив, во время разговора он подымал на него глаза — вдохновляясь, видно.