Страница 39 из 46
Пока я думал, на бульваре началось. Первого отказавшегося просто отмудохали. Второй метнул. Но - не попал. Судья неодобрительно покачал головой и предложил повторить. Ближайший боец за нравственность с нехорошей улыбкой протянул метателю второй камень. Взмах, крик жертвы. Попал.
И пошло. Первые камни шли как попало - попадал один из трех. Потом народ приноровился. И вошел во вкус. Азартные выкрики бросающих, тошнотворные звуки попадания в цель. И отчаянные, исполненные боли, женские вопли.
Я сполз с крыши. Картинка исчезла. Но остался звук. В нерешительности походив по двору, я приставил стремянку к дальнему забору, намереваясь 'свалить', но поднявшись на первую ступеньку, остановился - крики девки перешли в скулящий вой. Сойдя с лестницы я перебежал двор и сделал единственное что мог - швырнул гранату через ограду. На кого бог пошлет.
...И помчался к стремянке. Рвануло прямо в воздухе.
Я перемахнул в соседний двор и вытянул лестницу, кинув ее у забора, укрывшись за пыльным боком машины во дворе.
На бульваре заполошно орали и стреляли. Судя по перемещавшемуся визгу народ разбегался.
Опустившись на колени я лег и до половины засунулся под малолитражку. Не поместившееся прикрыл свернутый в бухту садовый шланг, что лежал неподалеку. Вытащив пистолет я принялся ждать.
Кто-то с воплями промчался мимо ворот. Потом еще. И еще. Слушая удаляющийся топот я ждал. Смолкла стрельба. Рявкнул, заводясь, самосвал. Звук отъезжающей машины затих, погрузив квартал в тишину. Я слушал ее пару минут.
Лязг со стороны ворот. Спина похолодела. Скрипнула калитка. Тяжелое дыхание нескольких человек. Я с немым вопросом посмотрел на свой пистолет. Что предпочитаешь? Пуля, камни?
Шорох заставил сердце подпрыгнуть и зачастить. Задерживая дыхание я уронил голову на горячий бетон и скосил глаза - в калитке стояли две пары ног.
Ой!
Ноги медленно двинулись во двор. Старясь не тревожить шланг я направил пистолет в их сторону. Ноги остановились. Всхип. Мужской голос побубнил и ноги возобновили движение. Прищурившись от яркого солнца, я разглядывал тени людей, медленно выходивших из-за машины. Кажется, одна пара ног была женская.
Наконец идущие показались из-за машины - ковыляющий мужик и поддерживающая его женщина. Одной рукой дядя опирался на спутницу, прижимая вторую к окровавленному лицу. Рубашка, распертая жирными плечами и обширным животом, пестрела красно-серыми разводами. Растрепанная тетка, придерживая мужика за талию беззвучно плакала. Обоих, не по-детски колотило.
Я чуть выдохнул. Местные.
Парочка медленно добрела до дома. Звон упавших ключей, возня на крыльце. Мужик тихо проскулил. Наконец щелкнул замок. Отворив, дама затащила мужчину в дом, захлопнула дверь и дала волю нервам - рыдания и крики пробились сквозь запертую дверь начиная терзать уши. Совесть ворохнулась. И утихла - на бульваре не было мирных. Жертва и палачи.
Выждав минут через пятнадцать я выполз из-под машины. В квартале стояла гробовая тишина. В доме - тоже. Отряхиваясь я машинально оглядел свое укрытие - пухлый кузов на тонких колесиках. Надпись на багажнике гласила - 'Кобальт'.
Такое слово испортили.
Подхватив лестницу я, стараясь не издавать лишних звуков отворил калитку и убедившись - на улице пусто, направился к бульвару.
Четверг. День, 16.05.
На бульвар я вышел походкой усталого работяги и, стараясь не вертеть головой, пересек его по диагонали, искоса посматривая на опустевшее место казни.
Не знаю, кого из лежащих следовало отнести на счет гранаты, а кого - на заполошную стрельбу. Но вместо одной жертвы, Аллах получил шесть. Бывшая подсудимая застыла посреди газона страшным памятником себе самой - вкопанное в землю, наклонившееся тело, склоненная голова, черные сосульки слипшихся волос. И камни вокруг.
Еще одно тело, как женское, я опознал по голым ногам. Четверо оставшихся лежали на асфальте неподвижными куклами непонятной половой принадлежности.
Челюсть дрогнула. Я стиснул зубы.
И отведя глаза продолжил путь деревянной походкой.
До ближайших высоток я добрался без приключений, если не считать мужика, выглянувшего с четвертого. Выразительно посмотрев на меня, он постучал себя по кумполу. Я развел руками - надо! Осуждающе покачав головой дядя скрылся за блеснувшей балконной дверью. Иди с богом.
Сценка слегка встряхнула, ослабив послевкусие от исламского правосудия и проявленного мной неуважения к суду. Нервяк отошел и я почувствовал, что устал.
А это может быть чревато. Небоскребы подождут. И миновав первый дом я завертел головой прикидывая место для постоя. Арабские высотки здорово отличались от привычных московских. В первую очередь - архитектурой. Открытые лестничные холлы без стен, лестницы, которые отделяли от улицы только перила. Ну да, тут же девять месяцев в году - жара. В таком климате проблемы отопления строителей не волновали - подрядчики экономили на стенах, стараясь обходиться минимумом.
Это плохо.
Я с тоской вспомнил отечественные подъезды изобилующие укромными местечками. Тут все было наоборот - подъезды и лифтовые просматривались насквозь.
Что делать?
Обозрев видимую отсюда часть улицы, задерживая взгляд на возможных укрытиях я притормозил. Высокие узкие дома белых и кремовых оттенков на один-два подъезда. Выложенные светло-серой плиткой тротуары начинались прямо от стен, заканчиваясь у края проезжей части. Первые этажи всех, без исключения домов были заняты магазинами. Естественно - запертыми. Ставни опущены, закрывая витрины от любопытных глаз и загребущих рук. Я задумчиво смерил глазами ближайшую.
Похоже, рольставни. Из металла.
На тротуарах и обочинах хватало припаркованных машин. Вскрыть? Представив прокаленные внутренности железного коня, простоявшего день на солнцепеке я содрогнулся. Куренок в духовке. Не айс.
Ломать двери квартиры на глазах всего квартала не хотелось. Но похоже, другого выбора не оставалось. Подойдя к ближайшему подъезду я задрал голову изучая видимые с улицы двери квартир. Добротно и прочно. Придется потрудиться. Возможно - пошуметь. Сняв лестницу с плеча я не успел прислонить ее к стене. Шум за спиной. Я обернулся - на плитке лежали обломки цветочного горшка. Новый удар - меня осыпало черепками посуды. Я задрал голову - из окон торчало полтора десятка голов, неприветливо размахивающих руками, а одна собиралась швырнуть вниз, что-то типа пивной кружки. Пантомима была совершенно беззвучной. Похоже, шуметь они опасались. Долбанный, хитрожопый мидл-класс, готовый на все ради собственного спокойствия.
Помахать стволом?
Явно не тот случай.
Я скрестил руки над головой и показал кулак мужику, швырявшемся посудой. Тот сделал энергичное движение рукой - 'уходи'. Плюнув на тротуар, под настороженными взглядами жильцов я отошел от дома и вытащил пачку. Твою мать!
Сигарета внутри оказалась последней. Я выматерился. Пивная кружка грохнулась на асфальт, послужив последней каплей. Башню сорвало...
Четверг. День, 16.25.
...в себя я пришел в каком-то закоулке. Пистолет в руке вонял свежим порохом - отвел душу, постреляв по бандерлогам. Увы, сверху никто не упал.
Бросив лестницу, я попетлял по прилегающим дворам в конце-концов устроившись в закутке у бетонной стены. Раскидистый платан прикрыл от солнца, белый фургон и голубой 'Гетц' - от посторонних взглядов. Усевшись на асфальт, я оперся спиной о теплую стенку и вытянув гудевшие ноги закурил последнюю сигарету.
И задумался - как меня постигла сия херня?
Началом стал отпуск. А причиной?
Наверно - мой христовый срок. Тридцать три, мать их. Недаром говорят про переломный возраст. Я тоже не избежал всеобщего поветрия, решив подумать за жизнь.
Хотя, чего там думать. Про себя я знал и так - баловень. По жизни все валилось на меня само, хотя я с нее ничего такого не требовал - не дотянул трех семэ до метр девяносто, не урод, здоров как бык. Пил и бегал, как лошадь (сейчас только пью). Папа с мамой подарили жизнь, здоровье, а напоследок - поднапрягшись, институт и пять лет веселого студенческого разгуляя.