Наследники

Многие сейчас завидовали Рябову. И вовсе не потому, что он разъезжает в генеральской машине — хотя и это было немаловажным обстоятельством, — и что ему не пришлось, как всем остальным солдатам, копать траншеи, укрытия для боевой техники, оборудовать блиндажи, наблюдательные пункты, патронные ниши, ячейки для стрельбы, пулеметные гнезда, и что ему потом не придется с полной боевой выкладкой бегать под палящим солнцем по дымящейся, пропитанной смертельными ядами земле… Нет, солдаты завидовали Петру Рябову прежде всего потому, что на его долю выпало счастье увидеть своими глазами почти всех Маршалов Советского Союза — такое бывает, конечно, нечасто.

Не всем только было ясно, почему именно Рябову лейтенант Ершов поручил такое ответственное дело: кажется, во взводе нашлись бы ребята и повыносливее и даже порасторопнее Рябова.

— Может, потому, что Петька у нас самый идейный. Как-никак комсорг роты, — высказал предположение Иван Сыч, в который раз осматривавший, хорошо ли замаскирована его машина.

— Кого-то же надо было послать, — отозвался из своего бронетранспортера Селиван Громоздкин, в душе завидовавший Рябову, пожалуй, больше, чем кто-либо другой, хотя и понимавший, что его, водителя, никак нельзя было снимать с машины и посылать в качестве автоматчика с командиром дивизии.

Кому-то вздумалось подсунуть горькую пилюлю Агафонову:

— Вот Алексея надо было туда направить. Этот подюжее Рябова…

— А для чего там его сила? На машине кататься? Для этого Рябов по своей комплекции больше подходит.

— Верно, Сидоренко. У Петра и грамотешки поболе, чем у меня! — малость сфальшивил Агафонов. — Десять классов парень окончил — дело не шуточное. И вообще…

Он запнулся, не найдя, похоже, что же разуметь под этим неопределенным «вообще». Махнул рукой и молча отошел к своему пулемету. Агафонову помог сам лейтенант Ершов, который обходил в это время свой взвод, проверяя позиции.

— Вы зря спорите, товарищи, — сказал он улыбаясь. — У меня просто не было выбора. Я знаю, что любой из вас справился бы с такой задачей. И Громоздкин тут справедливо заметил, кого-то же надо было послать. Ну пусть сегодня это будет Рябов, а в другой раз — Агафонов или еще кто-нибудь…

— А будет ли он еще, «другой-то раз», товарищ лейтенант?

— Я вас понимаю, Громоздкин. Думаю, что будет… Добро?

— Так точно, товарищ лейтенант! — хором ответили солдаты.

Каждый из них великолепно знал, что все, о чем они сейчас говорили и спорили, совсем не то, чем полнились их сердца, что действительно тревожило и беспокоило их сейчас, но о чем они, не сговариваясь, решили лучше не говорить. Некая таинственная штука, представшая недавно перед удивленными глазами Рябова в виде громадной черной груши, этим окопным солдатам рисовалась в более страшных формах и размерах, несмотря на то, что об атомном оружии им много-много раз говорили на занятиях. Солдаты отлично знали, как они должны будут преодолевать район взрыва, превосходно владели средствами защиты от радиоактивных частиц, знали и то, что их командиры приняли все меры, чтобы ни один человек не пострадал, — знали все это и все-таки волновались: мало ли что может случиться… вдруг подует, к примеру сказать, ветер не в ту сторону, в какую ему предписано дуть учеными головами, что тогда будет?.. Вот почему близость лейтенанта Ершова, который, по глубочайшему убеждению его подчиненных, был застрахован от всех бед, была так нужна им в эти минуты, всегда очень тягостные перед началом большого дела.

Вскоре появились с термосами за спиной старшина Добудько и его помощники: два солдата, выделенные в распоряжение старшины командиром роты.

— Ну, хлопцы, бравы молодцы, моральный дух к вам прибыл. Готовь котелки! — торжественно сообщил Добудько, присаживаясь и снимая с плеч брезентовые лямки, оставившие темный мокрый след на его гимнастерке. — Такими словами мы, бывало, на фронте батальонную кухню встречали, — пояснил он.

Одет был Добудько по-походному. Хлопчатобумажная гимнастерка выцвела: видать, она уже успела хорошо познакомиться с трудовым солдатским потом. На ногах тяжелые кирзовые сапоги — их еще ни разу не видели солдаты на своем старшине.

Перехватив удивленные взгляды, Добудько важно ухмыльнулся:

— Сапоги историчные, хлопцы. Я в них аж до самой Златой Праги дотопав, а потом до Порт-Артура. Щастливые они у меня. Так що, хлопцы, не пропадем!.. Гимнастерка теж заслуженная, фронтовая. Як жинка ни вымачивала ее, все одно солью отдает…

— Вы что же, товарищ старшина, языком ее пробуете? — спросил лукавый Сыч, сверкнув зеленым глазом.

— Языком не доводилось. Вин у меня не такой длинючий, як у некоторых… А вот лицо подолом гимнастерки утирать пришлось разив сто, мабуть, — с едва уловимым оттенком обиды ответил Добудько и тут же принялся разливать гороховый суп в выстроившиеся перед ним солдатские котелки.

Делал он это совсем простое дело с той степенностью и важностью, которая так хорошо отличала фронтовых старшин.

Вот так же, наверное, ссутулившись, серьезный-пресерьезный, ходил он когда-то по окопам где-нибудь на Курской дуге или за Днепром, разнося солдатам их нехитрую пищу да приданные ей неизменные сто граммов.

Добудько и сейчас по давней фронтовой привычке стал делить махорку, которая, как известно, во все времена представляет для солдат большой дефицит.

Разложив табак на кучки, по виду равные, но никем, понятно, не взвешенные, старшина приказал:

— Рядовой Сыч, отвернитесь!

— Слушаюсь! — обрадовался Иван, мгновенно оценив выгодную для себя сторону этого Добудькиного предприятия.

Солдаты оживились: им явно по душе новый метод дележки, хоть своим демократизмом он и находился в известном противоречии с армейскими порядками:

— Только не подсматривай! — на всякий случай предупредил Добудько.

— Что вы, товарищ старшина! Как можно!

— Добре. Давай называй фамилии… Кому? — старшинский перст пистолетом нацелился в одну из куч.

Сыч, скосив на нее хитрющий и хищный глаз, уже успел заметить, что куча эта вроде бы как самая большая, и торопливо объявил:

— Мне!

Солдаты захохотали.

— От бисов сын! Мабуть, пидглядев?

— Да нет же, товарищ старшина! Провалиться мне на этом месте!

— Ладно, еще успеешь провалиться. Пийшлы дальше… Кому?

— Селивану!

— Якому Селивану? Ты мне по всей форме называй, по фамилиям!

— Громоздкину! — заорал Сыч.

— А потише неможно? Я ж не глухой!.. Ну добре. Получай, Громоздкин!.. Дальше кому?

— Агафонову!

— Що ты допреж всех своих друзей оделяешь? — улыбнулся Добудько. — От саратовский мужичок! Бильше никогда не возьму тебя на такое ответственное дело… Ну давай… Да отвернись, говорю тебе! Куда очи встремив?..

— Кому?

— Вам, товарищ старшина!

По окопу вновь прошумел хохот.

— Отставить! — гаркнул Добудько. — Рядовой Сыч, отстраняю вас… Шагом марш видцеля!.. Агафонов, становись заместо Сыча! От так… Кому?

— Сержанту Ануфриеву.

— Добре… Кому?

— Петренко.

— Получай, Петренко. Кому?

— Нашему лейтенанту.

— Не положено… Кому?

— Вам.

— Теж не полагается… Кому?

— Иванову.

— Добре. Получай, Иванов. Кому?

— Ваганову.

— Добре… Кому?

…Еще долго из окопа доносилось это «кому». Добудько переходил в другой взвод, и там повторялось все сначала. Он уже собирался отправиться в «тылы», то есть туда, где располагались хозяйственные подразделения полка, когда к нему подошел Алексей Агафонов. Солдат был чем-то сильно взволнован. Обычно румяное лицо его сейчас побледнело.

— Що-нéбудь случилось? — встревоженно спросил Добудько, присаживаясь в окопе. — Сидайте и расскажите.

— Да ничего не случилось, товарищ старшина. Я за советом к вам…

— Добре. Ну-ну…

— Скажите, товарищ старшина, мне можно будет на сверхсрочную?..

— Що? — Добудько глянул на солдата так, словно бы первый раз его видел. — На сверхсрочную?

— Да.