Страница 32 из 41
Восточный август Феодосий до конца своих дней останется под опекой сестры Пульхерии. Западный император Валентиниан III только что вышел из-под опеки сестры Плацидии. Теперь за пост опекуна соперничают два имперских воеводы: Бонифаций и Аэций. Первый из них — образцовый римлянин, он честен и храбр, но лишен политического чутья.
Сын видного военачальника, он рано потерял отца, а после набега готов на Рим был взят Аларихом в заложники и провел несколько лет в почетном плену.
Там Аэций усвоил не только готскую речь, но и психологию варваров, воинов, привычных жить от подвига до подвига, от добычи до добычи, нынче здесь — завтра там. Вернувшись в родной Рим, Аэций ощутил себя чужаком среди уцелевших и присмиревших сограждан, только война и власть составляют для него достойный образ жизни. Нужно занять в Риме пост консула и патриция, опекуна при слабодушном императоре; если это не получится, нужно создать для себя Новый Рим где-нибудь среди варваров, хотя бы в Галлии, нынче подчиненной и заселенной вестготами!
Всю жизнь Аэций будет метаться между этими двумя взаимоисключающими задачами. Проиграв войну против Бонифация, Аэций бежит к гуннам, которые уже контролируют степь Восточной Европы и стремятся захватить балканские земли. Вождь гуннов Ругила охотно примет знатного римского перебежчика, и племянник Аттила станет другом Аэция. В 437 году войско гуннов поможет Аэцию вернуться в Рим в роли победителя, и, сохраняя пост консула в Риме, тот учредит в Галлии свое княжество, не зависимое от Рима.
Но эфемерные державы — Великая Гунния и Готская Галлия — могут существовать лишь в режиме успешной военной экспансии. В 451 году они встретятся как враги на поле боя у реки Марны, и там Аэций во главе сборной рати варваров будет оборонять последний рубеж Римской державы от Аттилы, вождя гуннов. Аттила отступит первым, и держава гуннов покатится под уклон.
Но и Аэций через три года после победы над своим бывшим другом и через год после его смерти станет лишним человеком в римской правящей клике и будет убит на глазах императора Валентиниана. Кто-то из свидетелей этой расправы потрясенно скажет государю: «Вы сейчас левой рукою отрубили себе правую руку!»
Истина часто глаголет невинными устами. Через год сам император погибнет от рук заговорщиков, а еще через гол заморские варвары — вандалы — захватят беззащитный Рим и разорят его так, что имя этого народа сделается бранным словом на долгие времена. Такова судьба первого «римлянина с душою варвара», как называют Аэция современники. Такая же судьба постигает и «варваров с душою римлян», тех, кто выходит за рамки племени, становясь имперскими полководцами.
Такова была судьба вандала Стилихона и Одоакра из племени сквиров. Он свергнет последнего главу Римской империи — Ромула Августула. носам падет жертвой еще более удачливого коллеги — рекса Теодориха Готского. Он спокойно примет власть над Италией, разоренной, обезлюдевшей и готовой покориться любому завоевателю.
Легко понять, что защитить ее вообще невозможно. Но можно и нужно строить заново. Большинство участников стихийной стройки стремятся к идеалу национальной церкви и национальной державы. Но стороннему наблюдателю (каким был Августин Блаженный) давно понятно, что этот идеал недостижим. Поэтому дальновидные политики и церковники (вроде императора Феодосия, папы Целестина или блаженного Августина) стремятся к созданию державного либо церковного интернационала, который со временем превратится в содружество наций, охватит все Средиземноморье или даже больший регион Евразии.
Но даже эти строители воображают будущий интернационал стабильным сообществом народов, как будто лишь стабильные состояния обычны для человеческого социума. Но это не так. Нестабильные этноценозы. участники которых активно соревнуются между собой, внося разные вклады в общий котел, столь же обычны.
Но аналогии с прошлыми событиями мало полезны для участников ойкуменической культурной революции. Ведь ход событий фиксируют летописцы либо историки, вросшие в свое время в свой социум. Геродот или Полибий, Тит Ливий или Аммиан Марцеллин описывали вековой ход истории как стихийный процесс, недоступный сознательному управлению.
Но искусство выбора реальной цели или формирования удачного мнения, то есть адекватной модели исторического процесса в масштабе веков и десятилетий (или хотя бы лет и месяцев), это высокое искусство еще долго не превратится в строгую и понятную науку. Ремесло политика долго остается чисто экспериментальным. Только поэт может верно угадать смутные чаяния отдельных личностей и больших народных масс, и редкий политик может удачно выбрать простые средства для воплощения личных или коллективных чаяний.
Середина V века выявила в Средиземноморье большую группу таких умельцев и провидцев. Вместе они успешно творят новую цивилизацию из того пестрого сырья, которое оказалось сброшено в этот регион благодаря вековой державной активности римлян, вековому кипению богословской мысли на стыке Эллады с Востоком, вековому течению товаров и людей вдоль Шелкового пути и той вековой засухе в Евразийской степи, которая сменилась вековым увлажнением в пору рождения Восточного Рима.
...степняки вернулись в родную Восточную степь, прервав долгий, вынужденный и мучительный симбиоз с обитателями долины Хуанхэ. Переселение народов в Дальневосточной ойкумене завершилось в конце IV века, теперь сглаживаются державные следы былых переселений и набегов.
Самый важный из этих следов — контроль двух больших кочевых народов (тюркоязычных хуннов и монголоязычных табгачей) над коренным населением долины Хуанхэ. Владыка табгачской империи Вэй, царь Тоба Дао, завершает борьбу среди варваров-гегемонов уничтожением хуннского царства Ся и воссоединением всей долины Хуанхэ под властью вчерашних варваров. Он уверенно вытесняет хуннов из долины Хуанхэ в степь, и хунны уходят, потому что им теперь есть куда уйти. Вместе с хуннами уходят их добровольные союзники тибетцы и многие коренные китайцы: многих из них сплотила недавно общая буддийская вера. Если бы, напротив, Ся одолело Вэй, тогда буддизм, вероятно, стал бы государственной религией в Северном Китае, а затем распространился бы и на Южный Китай.
Поднебесная ойкумена могла принять мало знакомую, но не чуждую коренным китайцам мировую религию родом из Индии почти так же, как сплоченное и разоренное солдатскими императорами Средиземноморье приняло в III веке от увлеченных греков и евреев новую веру в Христа Спасителя. В таком случае Запад и Восток Евразии оказались бы равноправны и равносильны в религиозном отношении; глобальный синтез средневековых цивилизаций начался бы в иных, более симметричных условиях и наверняка привел бы к иным результатам...
Хозяином Северного Китая стал удачливый воин и мудрый государь Тоба Дао, питающий симпатию не к буддизму, а к учению китайских мистиков — даосов. В 440 году он объявит даосизм государственной религией и запретит уход в буддийские монастыри людям моложе 50 лет. Отслужи сперва свой срок в государстве, а потом спасай душу постом и молитвой, если не умеешь спасти ее трудом на благо империи! Понятно, что эта реформа не встретит сопротивления ни у коренных китайцев, ни у воинов-табгачей, ведь религиозные ритуалы даосов близки к традиционному для степняков культу Вечного неба.
Но вековой опыт Китая давно показал, что даосизм в одиночку не справляется с двойной функцией — мировой религии и государственной философии. Он нуждается в своем противнике и двойнике — этическом учении Конфуция — так же, как сам Конфуций нуждался h поучениях мудреца Лаоцзы. А приняв конфуцианство, правитель-варвар становится почти неотличим от правителя-китайца! Так северная варварская держава Тоба Вэй вступает на путь конвергенции с южной империей коренных китайцев — Лю Сун. Табгачский хан Тоба Дао войдет в китайскую историографию с титулом Дай У-ди — «Великий воинственный предок», — позаимствованным у самого знаменитого императора династии Хань. Национализм северных варваров (табгачей) постепенно растворяется в национализме коренных китайцев (хань жэнь), за спиною которых стоят четыре века имперского величия Хань и девять веков конфуцианской традиции «сяо жэнь».