Страница 11 из 41
Функция начала меняться, как только фантастика стала осваивать роль одного из важнейших — формообразующих - источников массовой культуры. Тем самым она оказалась обречена из «взрывателя основ» превратиться в весьма сильнодействующее средство создания общекультурной устойчивости. Не столько проблематизировать, сколько прояснять. Не столько будоражить, сколько успокаивать. Именно этим, как известно, массовая культура и занята, И зубодробительные боевики, кстати, тоже.
Но коли так случилось, в число основных задач фантастики попала выработка надежных форм восприятия мира. Они еще известны под именем стереотипов.
Массовая же культура кинофантастику будто бы только и ждала: слишком уж хорошо последняя работает на ее основные, традиционные задачи. Конечно, она заняла в массовом сознании то самое запустовавшее было свято место, которое некогда покинул миф и с тех пор с переменным успехом пытались занять вначале религии, затем идеологии. Другой вопрос — как она этим местом распоряжается?
«Пятый элемент»
К 80 — 90-м годам ушедшего столетия научно-технические прогнозы и связанное с ними моделирование будущего давно утратили прежний оптимизм и приобрели систематически- мрачный характер. Утопии решительно не в моле, а антиутопии стали одним из самых типичных жанров - стереотипным, со своим набором устойчивых, клишированных решений.
Антиутопические мотивы очень характерным образом сращиваются с устойчивым набором других мотивов: глобальных катастроф, завоевания Земли кем-то заведомо чуждым человеку — инопланетянами ли, вышедшими ли из повиновения машинами, андроидами, мутантами, ну наконец и самим Сатаной во множественности его обличий. Но прежде всего — с мотивом множественных реальностей. Навязчивое сомнение и страх: а является л и мир на самом деле тем, что мы видим, чувствуем, переживаем? — один из самых устойчивых топосов современной массовой кинофантастики. Но обратите внимание: реальностей, казалось бы, великое множество, возможности в них — по идее — неисчерпаемы, только для человека они скорее — помеха, дополнительная трудность, с которой надо уметь справиться. А сам он делает в них просто с удручающим постоянством одно и то же: защищает «своих» да бьет «чужих».
Именно таковы миры физиогномически-характерных, едва ли не сразу по выходе объявленных киноклассикой фильмов последних лег. «Нирваны», «Экзистенции», «Матрицы».
Кроме того, фантастика — на рубеже веков особенно — стала активно проникать в привычные, обжитые, «нефантастические» формы массовой культуры. Самые активные симбиотические формы образует она с боевика ми: герои - или ipy
Интересно при этом, что создателей фильмов обычно не слишком занимают подробности того, как устроена техника будущего или инопланетного мира или каких особенных высот достигла «их» наука. Важно лишь то, что Наше Добро побеждает Их Зло. Основной упор делается на «вечные» — то есть привычные нам, в нашей христианской по своему достаточно забытому происхождению культуре — ценности: смелость, любовь, верность. Ценность семейных и родовых уз. Ценность мести врагам. На всех путях, во всех фантастических мирах и ситуациях человек обретает и воспроизводит одно: себя самого, такого себя, к которому он привык. И все перемены-то при раздвигании временных и пространственных горизонтов лишь для того ему нужны, чтобы очередной раз подтвердить себе: ничего по существу не меняется. Все эти супернавороченные фантастические боевики — по сути дела, самые что ни на есть консервативные утопии и повествуют лишьоб одном: традиционные, привычные ценности незыблемы! Космические рейнджеры, пилоты- дальнобойщики и агенты межзвездных спецслужб готовы отстаивать их в любом уголке Вселенной.
Теперь, вслед за этапом «сращивания» человека с техникой, ее идеализации, демонизации происходит их «расслоение», разделение. В 60-е надеялись, что техника преобразит человека - скорее к лучшему, чем к худшему: сделает его умнее, сильнее, свободнее. В 70-е чем дальше, тем больше начали тревожиться, что она его испортит: поработит, сделает «одномерным», несамостоятельным; а то вообще взбунтуется и уничтожит. Ну, вот мы и на пороге принципиально новой эпохи в восприятии взаимоотношений человека и техники.
«Чужой» (1979)
Теперь в человеке выискивается то, в чем он не сводится к технике, благодаря чему он может быть независим от нее, противостоять ей. (Был, кажется, фильм — комедийный, однако ж в каждой комедии есть доля комедии, — в котором люди стали подвергать машины дискриминации и в конце концов вытеснили их на другую планету, где те основали свою, альтернативную цивилизацию. А вот в «Бегущем по лезвию» главный герой попросту, по своему заданию в тамошней цивилизации убивает андроидов- «репликантов», которым под страхом смерти запрещено появляться на Земле.) Но «угнетение» техники и прочих слишком уж самостоятельных рукотворных созданий — это крайний случай. Примечательнее отношения человека с самим собой.
Уж не симптом ли происходящее — нарастающего кризиса потребности человека (ну, культур европейского круга) в Другом? Не затосковал ли человек по самому себе? И кого он, собственно, хочет обрести в этой тоске?
Именно так выразился один наш соотечественник-кинокритик — о чем бы вы думали? — о фильме Стивена Спилберга «Инопланетянин», повторный выпуск которого — по случаю 20-летия премьеры — некоторое время назад и не слишком надолго завоевал бешеную популярность. Кто захочет содрогнуться от кощунства, у того есть к этому все основания, поскольку о Боге там и речи нет. Автор имел всего-навсего в виду, что режиссер, вместо того чтобы заниматься глобальными проблемами вроде судеб человечества, человечеством же и определяемых, сосредоточился на мире маленькой семьи, частного человека, который и решает все самое главное в отношениях с инопланетянами и с жизнью в целом. Но сам оборот характерен. Как характерно и то, что фантастика в последние годы все активнее — даже хочется сказать, все более рутинно — затрагивает темы, относящиеся, по большому счету, к ведению религии и мистики.
Сегодняшних изготовителей массовых фантастических кинофильмов очень привлекают мистические мотивы, но не Голем и Дракула начала века, а вещи посерьезнее. Я назвала бы эти мотивы «парарелигиозными». Включая и заимствование для своих сюжетов религиозных образов: от ангелов («Город ангелов») до самого Сатаны. У этого, правда, тоже можно найти свои традиции — еще Мельес в 1906-м забавлял посетителей синема «Веселыми проделками Сатаны».
Фантастика — по тому лишь явно недостаточному основанию, что занимается «иным», «неповседневным», «невозможным», «непонятным-до- конца» (о Господи! Как будто так называемая повседневная жизнь до конца понятна!), — берет на себя «религиозную» функцию — не предназначенную ей. конечно, но что же делать, если традиционные формы с этим в массовых масштабах уже не очень справляются?
В современной массовой кинофантастике не то что выговаривается, а прямо криком кричит глубокая тоска сегодняшнего человека по устойчивости, достоверности, безусловности. Его потребность в корнях, в традициях, в таких ценностях, которые он сам переживал бы как «вечные». Он готов эти корни где угодно искать, хоть в Средиземье, хоть в XXVII столетии, хоть на планете Дюна (аборигены которой, кстати, что-то уж чересчур, даже и по языку, похожи на обитателей земного Ближнего Востока). И везде находит, где бы ни искал. Коша массовый человек ишет такие веши, ему, как под фонарем, везде светло. Ему надоело разрушать стереотипы и традиции, играючи их проблематизировать, иронизировать над ними. Теперь он томится по их — ну, не то что созданию, не того масштаба вещи, чтобы их создавать, — скорее по тому, чтобы подтверждать в себе чувство их присутствия. Он томится по смыслу жизни. Поэтому так и притягательны грандиозные мифоподобные построения — «Властелин Колец», «Звездные войны», та же «Дюна», кстати. Масштабности хочется человеку начала XXI столетия, вписанности в Большие Контексты. Кончается Постмодерн — а может, уже и кончился?.. Новые времена на пороге.