Страница 88 из 101
Дабы придать вес своему прибытию, Рожинский помчался к Троице в богатой боярской каптане, запряженной шестерней, в сопровождении сотни конных гусар. Сразу начинать разговор с подписи счел неприличным, спросил о Нуждах.
— Пороху бы побольше, — сказал Сапега. — Чертовы монахи приспособились воровать из наших подкопов заряды. Напасись на них.
— Порох пришлем, — пообещал Рожинский. — Вы слышали, Петр Павлович, король осадил Смоленск?
— Была ему охота ввязываться, — поморщился Сапега. — Впрочем, этого следовало ожидать. Скопин-Шуйский привел шведов, наступил на любимый мозоль королю. Но со Смоленска он напрасно начал.
— Почему?
— Он расшибет там себе лоб, оконфузится.
— Вы думаете?
— Я уверен. Вон я с монахами ничего поделать не могу, кажись, все уже передохли, а пойди на штурм — палят почем зря. А в Смоленске гарнизон раз в десять более троицкого да и воеводы опытные Шеин, Горчаков. Нет, королю там виктория не светит.
— Он зовет нас туда, — молвил осторожно Рожинский.
— Кого это нас?
— Ну поляков.
— Ага, — усмехнулся Сапега. — Что б потом было на кого свалить неудачу. И что вы ответили?
— Мы собрали коло, там постановили: не идти, пока здесь не закончим.
— Правильно постановили.
«Все, — обрадовался Рожинский, — теперь можно и о подписи заговорить».
— Я собрал совет воевод, Петр Павлович, на нем было решено рекомендовать Сигизмунду воротиться назад в Польшу. Для этого мы даже составили конфедерационный акт, который все подписали, задержка за вашей подписью.
— Что за акт?
— Вот. — Рожинский развернул перед Сапегой хрусткий пергамент. Тот прочел его, спросил:
— И кто ж собирается везти его?
— Воевода Мархоцкий.
— У Мархоцкого, видимо, две головы на плечах, пан полковник.
— При чем тут он, мы все подписали акт.
— А я не стану его подписывать.
— Почему? Вы только что говорили, что король разобьет об Смоленск лоб.
— Говорил и еще раз скажу, но против него не хочу идти. Каков бы он ни был, но он избранный король. Вы не находите странным, пан полковник, что, поддерживая здесь самозваного царя, мы вольно или невольно вставляем палки в колеса нашему королю?
— Но где он был, наш король, когда мы начинали завоевание Руси? Сидел в Кракове, танцевал краковяк и мазурку. А теперь, когда мы завоевали почти всю Россию, он является на готовенькое. Да еще зовет нас бить лбы об Смоленск, — который, вы сами сказали, почти неприступен.
— Дело не в Смоленске, Роман Наримунтович.
— А в чем же?
— Дело в унижении короля Речи Посполитой, а стало быть, самой Польши. Я на это никогда не пойду. Вспомните коронного гетмана Жолкевскогс, которого никак не заподозришь в любви к Сигизмунду. Однако, когда вспыхнул рокош, он встал на защиту короля и разбил рокошан. Вот истинно патриотический поступок, служит короне, а не человеку, ее носящему.
Нет, не убедил Роман Рожинский Яна Сапегу, не смог выбить у него подписи под таким славным документом, составленным в Тушино в воеводской избе.
— Обойдемся без него, — сказал Мархоцкий, сворачивая пергамент для печати. — Я ныне ж отъезжаю с сотоварищами.
Вся эта возня в воеводской избе, переговоры, писание каких-то бумаг насторожили царя Дмитрия. Поймав Рожинского, он спросил:
— С кем ведутся переговоры? Почему мне ничего не говорят?
— Это не твое дело, — отрезал Рожинский, не скрывая презрения к самозванцу. — Пьешь и пей, это тебе в самый раз.
— Но я же должен знать.
— Ничего ты не должен, твое время прошло. Сиди и не рыпайся, пока мы тебя терпим.
И уже вечером, при свечах ввалившийся к царю пан Тышкевич, изрядно подвыпивший, начал приставать к Дмитрию:
— Ты кто такой? А? Ты кто? Молчишь, мошенник. Я тебя выведу на чистую воду.
Шут Кошелев, находившийся при царе, кое-как выпроводил ясновельможного.
— Ну что, Петр, — обратился к нему Дмитрий. — Бежать пора. Нечего ждать от них хорошего.
— Опять ведь поймают, государь.
— На этот раз не поймают. Мы никого с собой не берем, и никто ничего не заподозрит.
— А царице не сообщим?
— Ни в коем случае. И она не должна ничего знать, и Гавриле не надо говорить.
— Что тогда надо делать?
— Принеси мне драный крестьянский армячишко с шапкой.
— В армячишке замерзнешь, государь.
— Ну ладно, кожух какой-нито постарее. И ступай запряги в извозные сани лошаденку мухортую, кинь навильника два навозу и подъезжай к отхожей будке, я выскочу из нее и… Давай, Петро, терпения моего нет уже.
Переодевшись в крестьянское платье, напялив драный кожух, надвинув на самые глаза шапку, царь в темноте пробрался к отхожей будке, влез в нее. И когда послышался вблизи скрип полозьев и фырканье лошади, выскочил, пал на теплый навоз, шепнул жарко:
— Погоняй, Петька.
— Куда?
— На Калугу гони.
С утра в Тушинском лагере начался переполох: пропал царь! Рожинский, злой как волк, носился по избам, ворвался даже к царице в покои, вскричал гневно:
— Где этот чертов царь?!
— А мне откуда знать? — возмутилась Марина такой бесцеремонностью гетмана. — Это я вас должна спросить: куда вы его дели?
Гремя саблей, Рожинский мчался дальше, огрел плеткой дворцового караульщика:
— Прозевал раз-зява!
Досталось и царскому постельничему Гавриле: почему не сообщил?
Взволновались казаки: «Ляхи выжили государя!»
Бегство царя, казалось бы совсем ненужного полякам человека, сломало все планы Рожинского. Среди жолнеров все настойчивее зазвучали голоса: «К королю! Пора к королю. Он зовет, он наградит».
Узнав, что Тышкевич последним ругал самозванца, Рожинский, ухватив его за воротник, тряс как грушу:
— Говори, сучий потрох, что ты ему говорил вечером?
— Ей-ей, пан гетман, ничего зазорного, — клялся напуганный Тышкевич. — Это вы днем изволили пригрозить ему, он и струсил.
— Я?
— Вы, пан гетман, я своими ушами слышал.
— Что я мог сказать ему грозного?
— Вы сказали, что мы тебя скоро не вытерпим.
— Неужли я так сказал? — дивился Рожинский, тужась вспомнить свои ругательства. Вспоминалось, что действительно ругал «царенка» и даже вроде кулак под нос подносил. Ах, кабы знать!
Донские казаки собрали свой казачий круг, на котором решили: «Идем до государя в Калугу». Рожинский, узнав об этом, пенял Заруцкому:
— Иван Мартынович, что же это? Остановите их.
— Чем я их остановлю?
— Скажите, что я выкачу пушки и расстреляю их.
— Не советую, пан Рожинский, казаков этим не испугаешь.
— Что же делать?
— Надо было хорошо хранить царя.
— Да хранили ж его як цацу, чтоб он пропал.
— Хранили б — не сбежал бы. Было ж уже раз — бежать хотел, успели упредить. Надо было извлечь урок.
Гетман Рожинский, привыкший держать в своих руках всех воевод и даже «царенка», никак не мог понять, отчего с бегством последнего Тушинская армия стала разваливаться, рассыпаться на глазах: поляки сразу навострились к королю, казаки — за самозванцем. Русские пребывали в некой растерянности. К Шуйскому почти никто не хотел и терпеть его тоже не желали.
На совещании у патриарха Филарета почти единогласно решили идти к королю Сигизмунду и просить у него на московский престол сына Владислава. Избрали для этого посольство, во главе поставив патриарха. Такому высокому просителю король не должен отказать.
В посольство Московского государства вошли Михаил Глебович Салтыков с сыном Иваном, князь Василий Михайлович Рубец-Мосальский, князь Юрий Дмитриевич Хворостинин, Лев Плещеев, Никита Вельяминов, дьяки Грамотин, Чичерин, Соловецкий, Апраксин, Юрьев, сюда же присовокупили и Михаила Молчанова, того самого, который представлялся Болотникову Дмитрием и целый год морочил несчастному голову.
Посольство это в количестве более сорока человек в середине января выехало к королю под Смоленск, даже не испросив позволения у гетмана Рожинского. Власть его не по дням — по часам таяла.