Страница 9 из 34
— Боярыня моя, игрецы, приказала вас позвать после ярмарки в её деревню, в Райгородку, поиграть… Тут недалечко.
— А как твоя боярыня прозывается?
— Супружница сына боярского Ждана Федоровича Жирова-Засекина, звать Анной Васильевной.
— Скажи своей госпоже Анне Васильевне, что приедем с радостью и послужим ей после Свенской ярмарки. Вот тебе, красавица, на ленты! Держи подол!
Атаман поклонился издалека будто бы только сейчас увиденной им барыньке, повернулся на высоких каблуках и зашагал не торопясь.
— Баженко, а почему ты её назвал красавицей?
— А что? Вот барыньку, ту умыть сперва бы надобно, а потом разглядывать…
Васка оглянулся, но не увидел уже ни барыня, ни её девки.
— Может статься, там и зазимуем, — промолвил Бажен задумчиво.
Глава седьмая, а в ней скоморохи устраиваются на зимовку в Райгородке, а Филя показывает, как малые дети горох крадут
Там они и зазимовали, однако произошло это только месяца через полтора, и вышло оно как-то не совсем удачно. Начать с того, что все, кроме Васки, запамятовали о встрече с той барынькой, а Васка, в свою очередь, забыл, что барынька приглашала их повеселить её, а вовсе не на зимовку.
Заморозки начались раньше обычного. Выпал снег, и мало того, что валил с утра до вечера, но и растаял только на следующий день к обеду. Скоморохи решили не дожидаться конца Свенской ярмарки, и тут-то Васка, непонятно отчего смущаясь, напомнил о владелице Райгородки.
Бажен, как оказалось, ухитрился выпустить её из памяти напрочь, а Томилка заявил язвительно, что ему всё равно куда ехать и что Васка, может быть, вспомнит ещё, что их приглашал и некий болтун Андрюшка Бубенист, вот только куда приглашает, не сказал.
Как съехали на рассвете с постоялого двора, малый оглянулся на ярмарку, раскинувшуюся на покрытом утренней изморозью лугу, на высокие стены монастыря — и запечалился. И три недели на одном месте — не шутка, а главное, кончалась распрекрасная летняя, походная жизнь.
— Добрая ярмарка! Дивные монахи! Косились на нас, да и только. Потешили купцов — и им, клобучникам, выгода, — балагурил Бажен и вдруг спохватился, — Вася, а правильно ли мы едем? Веди!
— Недалече от Зыбкова, деревня сына боярского Ивана Федоровича Жирова-Засекина, прозванием Райгородка.
— Ишь, как оттарабанил! Что это за овощ такой — Райгородка? Придется ехать на Зыбково, там и поспрашиваем. Заодно и аграфеньюшкиных щец отведаем.
В полдень подъезжали уже к Зыбкову. Завидев шест с пучком соломы, Мишка замахал лапами и приветственно заурчал.
— Помнит, черт лохматый, где до хозяйского медка добрался! А, Филя?
Филя, совсем замолкший в последние дни, кивнул Бажену, даже не улыбнувшись.
— Аграфеньюшка, эге-гей!
Та, однако, не появлялась. Вместо неё в калитке возник заспанный парень в одной рубахе.
— Чего орешь, нету здесь тетки Аграфены!
— А где ж она?
Узкие глазки парня неуверенно скользнули меж землею и небом.
— Померла.
— Как же это померла?
— Разбойники двор пограбили и зарезали обоих, и дядю Тита и супружницу его.
— Да когда же?
— Сорока дней ещё не прошло… Я наследник ихний. А вы, проезжие, не должны ли им остались?
— Нет, — перекрестившись, отрезал Бажен. — Трогай, Васка. Эй, хозяин, как вам проехать на Райгородку? На село боярского сына… как его? Жирова-Засекина?
Парень четырежды объяснил дорогу, каждый раз припоминая новые подробности, потом утёр полою рубахи пот со лба и сказал:
— Только самого Жирова-Засекина там нету.
— А из семьи его кто-нибудь на деревне?
— Семья его, супружница и сынок, там.
— Спасибо. Прощай, хозяин. Трогай, Вася.
— Все под секирой той ходим, — проворчал Томилка.
— Баженко, а это не наш ли знакомец из лесу, а?
— Нет, Вася, не он. Тот, верно, на Дону давно, коли здесь не поймали. Нет, Бособрод не из тех сволочей, что бабу за полушку зарежут. Иначе не беседовать бы нам с тобою сейчас.
— Как мнишь, атаман, попал-таки князёк тот, молитвенник, на небо?
— Не знаю, Томилка. Коли и там, на небе, такое же сообщество душ устроено, как у нас людское на земле, то попал, конечно.
Они добрались к месту, когда на небе повисли уже холодные осенние звезды. Атаману пришлось долго стучать в ворота кнутовищем. Наконец, появился сторож, но впустил он после долгих переговоров одного Бажена, а остальным велел дожидаться за частоколом.
Голуб заржал недоумённо и притворился, что хочет боднуть ворота. Мишка, всю дорогу проспавший на обычном месте Фили, поднял голову и принялся кланяться и урчать; поводырь сунул ему сухарь.
Бажен, наконец, возвратился со сторожем, отнюдь не поспешившим, впрочем, отворять ворота.
— Потерпите уж ещё, ребята, Василий, гайда со мной.
Они шли обычной деревенской улицей, уже тёмной; только в нескольких избах слабо светились щели задвинутых на ночь маленьких окон.
— Ты только не пугайся. Пришлось пообещать, что выучишь грамоте господского сынка. Приободрись, гляди веселей, орлом!
А вот и высокий терем. Бажен подтолкнул Васку к наружной лестнице, что вела в верхнее жильё господских хором, туда, где тускло сияли полукруглые, цветными стеклышками набранные окошки.
В горнице, перед свечой в высоком заграничном подсвечнике сидела барынька, сегодня не накрашенная совсем и в незамысловатой телогрее. Все та же девчонка-худышка стояла за её стулом.
Васка ловко, по всей Баженом втолкованной науке, поклонился.
— Здравствуй, госпожа Анна Васильевна, на многие лета!
— Спасибо, весёлый. Сможешь ли ты обучить моего сыночка грамоте?
— За зиму смог бы обучить чтению, а письму — не берусь… Наука зело велика.
— А сам ты вправду грамотен ли? Меня надуть не хотите ли, весёлые? Все вы мошенники… Вот, почитай-ка мне тут, в любимой мужниной книге!
И она показала узким перстом на рукописную книгу, уже разогнутую.
— Изволь слушать, государыня… Вот: «Ни птица в птицах сыч, ни в зверех зверь ёж, ни рыба в рыбах рак, ни скот в скотах коза, ни холоп в холопах, кто у холопа работает — ни муж в мужах, кто жены слушает…»
— Довольно, — поморщилась барынька и продолжила раздумчиво. — Государь мой Ждан Федорович сие место почасту читывал, и вроде были такие точно слова… Вешка, ты запомни, что весёлый прочел, и после заутрени отцу Ферапонту дай прочесть, чтобы узнать, верно ли. Где чтено было, приметила?
— Приметила, государыня. Там ещё посередке, где он пальцем водил, где черненькие следочки, виселичка такая красненькая…
— Молчать! Закладку вложи, дура. Так вот, весёлый, если ты поутру испытание пройдешь, то поучи моего сыночка, сладенького моего… Может, и выучишь. Государь мой Ждан Федорович брался было, да не смог — горяч больно, нетерпелив… Поп наш не сумел тоже — мягок он, попик, а я без батьки сечь Петюньку боюсь… А ты, Баженко, на что пригоден в хозяйстве моем?
— Сказывал ведь уже, барыня-государыня. Могу ещё сказки тебе перед сном баять.
— Дерзок ты не по чину. Идите. Пока переночуйте с дворнею, заутра вас ключник устроит. И завтра этого противного медвежатника с его вонючим зверем отправь, Баженко. Идите.
Скоморохи поклонились и вышли. Девка стукнула за их спинами засовом.
— Вот ведь стерва, — жарко зашептал Бажен в ухо Васке. — Муж-то ейный aжно в Гишпании оказался, коли не врет, при посольстве, a она тут прямой царицею. Меня признавать не захотела… Ладно. Коли что, так нам и сняться недолго, лёгким людям!
Заехали. На деревне погасли тем временем два последних окошка.
— Вот, ребята, располагайтесь, — сторож распахнул тяжелую дверь, и в ноздри скоморохам ударил густой портяночный дух.
Господа дворовые спали не только на лавках, но и на полу, подстеливши полу сермяги. Стоял богатырский храп.
— Ну, ну… Филя, ты уж того, во последний уж након, переночуй с Мишкой на телеге под холстом, а завтра утром потешим боярыню и с богом, брат. Может статься, и мы с тобою рванём на Москву.