Страница 20 из 34
Храп, так успокоительно звучавший сверху, вдруг прекратился. Жолнер Тимко замычал, прокатился по телеге, повозился и задышал спокойно.
— Жаль, пистоли сейчас не выковырять. Братцы, вот что ещё: сбегать — так всем! Кто заробеет, зазевается, того в Киеве ляхи ещё пуще будут мучить, за всех спиной ответит.
Общий вздох был ответом Бубенисту. Бажен отозвался неохотно и не сразу:
— Некому тут робеть, дядя… А за Ваской я присмотрю.
Ближе к утру Васку разбудил конский топот. Очнувшись и подняв с земли голову, он увидел, как караульный с факелом провел какого-то гайдука к шатру ротмистра, и снова задремал.
Чуть свет поднялась суматоха. Слуги разжигали костры, связывали постели. Бегая вокруг своих панов, обматывали их широкими поясами, затягивали на них ремни доспехов. Позавтракали шляхтичи в спешке, не заливаясь, как обычно, по уши вином. До обозных мужиков, а значит — и до чутких ушей Андрюшки Бубениста дошёл слух о том, что от гетмана коронного прислан роте приказ идти на Переяслав, а там, под Переяславом, окопавшись, не выпускать мятежных казаков из города, пока не подойдет сам гетман коронный с войском.
Скоморохам не пришлось долго гадать, что будет с ними. Подъехал челядник пана Чайковского, Дарда, и с ним ещё один жолнер из тех, кто захватывал ватагу под Прилуками. Челядник мрачно приказал Тимку собираться побыстрее, крепче связывать лазутчиков и тут же отвесил ему подзатыльник за нерасторопность. Жолнер, сплюнув, добавил, будто в утешение:
— Повеземо отых вот до Киева.
Ещё раз, уже по-иному, сыграла труба. Началась ещё большая, чем прежде, сумятица, и вот, наконец, рота построилась на дороге. Впереди встал знаменщик с хоругвью, за ним трубачи, барабанщики и литаврщики, а там, по старшинству, товарищи со своей челядью.
Пан ротмистр на сером в яблоках злом жеребце гарцевал перед строем. Алый бархатный плащ падал на круп коня, золоченый панцирь сиял на солнце. Лихо подбоченившись, он поднял руку, грозно повел очами и вдруг увидел рядом с собою нелепо раскрашенную телегу с пленниками. Пан ротмистр дернул седым усом, погрозил челяднику Дарде и тронул поводья.
— Панове гусажи, — и с лязгом вылетела из ножен сабля с крестообразной рукоятью и протянулась в ту сторону, откуда вечером пришла рота. Все повернули туда головы, и даже Томилка ухитрился высунуть свою из телеги, да только не было в той стороне ничего, кроме весёлых зеленых бугров, двух полосок озимых и петляющего между ними просёлка.
Пан ротмистр прокричал речь, упомянув в ней о казаках и о Переяславе, махнул перчаткой музыкантам и вместе с офицерами поскакал в голову двинувшейся роты.
Гремели, звенели и даже шипели литавры, пищали труби, реяли павьи перья на шишаках, блестели доспехи шляхтичей, начищенные стволы карабинов и боевые молоты на плечах слуг, острия пик грозили самому небу, топорщились усы на сытых круглых лицах — и как много их было, этих гусар!
— Дядя Андрей, сколько же их в одной роте?
— Шляхтичей-товарищей сто, да у каждого такого товарища конных слуг с оружием до десяти человек, вот и считай…
Проезжали знакомые возчики, один из них оглянулся и что-то вроде крикнул. А вот и обоз исчез зa бугром — и остались от роты только кучи лошадиного навоза, мусор и кострища — как после ярмарки, подумалось Васке. Сейчас и музыка смолкнет.
Челядник высморкался, ударил своего гнедка под бока сапогами и выехал на то место, с коего держал речь пан ротмистр.
— Слухать меня, бесовское отродье! Едемо до Киева. Зараз Тимко поиде с карабином у руках за возом и першого, кто зашевелится, свинцем пригостит. А коли, не дай того Боже, — он снял шапку и перекрестился, — проклятые запорожцы наскочут, теды… Что с нами потим не будет, а вы першыми до свого пекла помандруете! Понятно ли я казав, москали?
Пан Дарда утер пот (речь была долгой) и похлопал по рукояткам двух пистолетов в кобурах по сторонам передней луки седла. У Васки перехватило дыхание: пока Тимко, рот свой дурной разинувши, слушал ротмистра, он сумел надрезать верёвки на руках Бажена и Томилки, а в последний момент успел вернуть лезвие Бубенисту.
— Пан шляхтич, — заговорил вдруг Томилка, — ты хоть и не нашей веры, а всё русский будто человек… Возьми себе нашего Петрушку со всем потешным устройством, он больших денег стоит, да только пусти нас на волю, а, пан шляхтич?
— Добре. Как вас повесят, а рухлядь вашу продавать будем, не продешевлю тепер, ха-ха! Сахно, не спи! Привязуй свого буланого до возу, бери вожжи!
Полдня они ехали безо всяких приключений. За Борисполем пошли густые леса, однако Бубенист всё не свистел: Тимко не дремал и держал карабин наготове, а там и челядник чаще начал пропускать телегу вперед, потом накрепко пристроился радом с Тимком, глаза его то и дело ощупывали пленников.
Вдруг жолнер Сахно облегченно перевел дух, а челядник, пришпорив гнедка, в два счета обогнал телегу, остановился, сдернул шапку и принялся кланяться и креститься. Васка поднялся в телеге повыше, увидел за кустами голубую полосу Днепра, церкви на кручах и охнул. Бажен заскрипел зубами, а Бубенист, безмятежно уставив в небо свою седую бородёнку, промолвил:
— Вот ты, парень, и увидел Киев, мать городов русских.
Глава пятнадцатая, а в ней объясняется, почему скоморохи сумели переправиться через Днепр, а коронный гетман Станислав Конецпольский не смог
— Дывысь, дывысь, хлопче, — радостно засипел пан Дарда, натягивая шапку. — Ставлю злотого, что больше ты этого не побачишь. Ото Зверинец, киевская гора. А ото киевская святыня перед тобою — греко-католический Выдубецкий монастырь, а там, от за тою горою, головный наш, соборный храм — святая София!
— Эх ты, за тою горою… Та гора, Васка, — славная Киево-Печерская лавра, её псам-унеятам у нас, православных, не отобрать!
— Сам ты пес седатый! Разбалакался… Гей, перевозчику!
Дозваться переводчика было, однако, нелегко. По песку у самой воды мотался на лохматой татарской лошадке шляхтич не из богатых, гнал, голос срывая, всех перевозчиков на ту сторону: оттуда-де, с Наводницкой площади, будет переправляться сам пан гетман коронный с почетом. Дарда, осмотревшись, пристал к хозяину большого судна, байдака, он то грозил своим паном ротмистром, то упрашивал…
Чубатый перевозчик, наконец, согласился. Тимко отпряг Голуба. Жолнеры вкатили по доскам, выдвинутым из байдака, телегу с пленниками, завели лошадей.
На середине Днепра Голуб жалобно заржал. Васка приласкал друга, не глядя: он и сам никогда не видел такой широкой реки. Множество челнов и с десяток пузатых байдаков сгрудились на том берегу у пристани. На самом красивом байдаке, с резным, в змеиное подобие устроенным носом, слуги расстилали ковры.
Перевозчик, бранясь вполголоса, повернул правильное весло: у пристани не нашлось уже места, и гребцам пришлось поднатужиться, выгребая против течения. Байдак выскочил носом на песок.
Оказавшись на берегу, скоморохи тоскливо переглянулись: о побеге пока приходилось забыть. Во время переправы они боялись пошевелиться, чтобы невзначай не лопнули подрезанные веревки. Тимко, не забывавший присматривать за пленниками, почуял неладное и призадумался…
— Ты чего возишься, як сонная муха?
Тимко втянул голову в плечи, перевернул на Голубе хомут, повозился ещё с упряжью, оборотился боязливо к челяднику, показал грязным пальцем на Томилку — и разинул рот: по дороге вдоль берега надвигалось на него нечто многоцветное и сверкающее… Получив пинка, он снова принялся за работу. Воспользовавшись тем, что челядник и молчаливый Сахно сами теперь уставились на гетманскую свиту, Бажен приподнял голову и мигнул Васке. Тот склонился к товарищам.
— Одно нам осталось, — зашептал Бубенист. — В Замок повезут через город… На Подоле, на торговой площади, в толоке как свистну — разбегайтесь… Кому-то да повезет, а люди киевские укроют. Собираемся там же…
— Тимко, лайдак, а ну скориш! — челядник был уже на коне.