Страница 8 из 21
Судовые механики устроили большие ступы для толчения обломков скал. Из трюмов вытащили доски и бревна, разобрали деревянные нары третьего класса и над глубокими ямами поставили крепкие деревянные стойки, с которых падали вниз тяжелые куски железа, движущиеся на обломках при помощи цепей от лебедок парохода.
Команда наскоро строила длинные желоба и ставила насосы для подачи воды на промывальные столы с поперечными брусками.
Когда все было готово, все сооружения построены, — в южной части острова ван Гааген со своей командой, состоящей из опытных минеров из Иоганнесбурга, приступил к опасным работам.
Весь день слышались оглушительные взрывы в возвышенной части острова. Клубы дыма и пара, высокие столбы каменной пыли и мелких осколков взвивались кверху, и весь остров дрожал и, казалось, колебался на своей подводной основе.
Три дня тянулась эта тяжелая работа, после чего приступили к толчению раздробленной динамитом породы в ступах и к промыванию полученного мелкого песка на столах.
Все были заняты работой, — и только Седельников не принимал в ней участи я, считая такое безудержное стремление к наживе несовместимым с высоким званием моряка и командира судна.
Он бродил по острову и изредка подходил к промывным столам, где то и дело слышались радостные возгласы.
Действительно, около планок, идущих поперек столов и задерживающих самые тяжелые части сносимой текущей струей воды породы, часто загорались сильным блеском круглые и продолговатые обломки алмазных кристаллов.
Илье Максимовичу стоило большого труда удержать на пароходе обычную строгую дисциплину и уследить за правильной сменой и работой вахт, потому что все люди его команды рвались на работу.
Казалось, что эти сто человек задались целью снести весь остров, превратить его в пыль и рассеять ее по необозримой равнине океана.
Когда до конца контракта с ван Гаагеном осталось всего два дня, голландец подошел к командиру и сказал:
— Ваши помощники и вся ваша команда из Антверпена вернутся домой богатыми людьми, и только вы один не принимаете участи я в этом обогащении. Не угодно ли вам продлить наш договор и остаться с «Океаном» еще две недели? Я удвою мою контрактовую ставку, капитан, я лично вам уплачу по прибытии в Голландию значительную премию!
— Простите меня, по я должен отказать вам в этом! — сказал Седельников. — По пути сюда я снесся по беспроволочному телеграфу с Грахамстоуном, откуда будет передано по кабелю мое извещение правлению общества, в котором я имею честь служить. В Петербурге меня будут ждать в строго определенное время, г-н ван Гааген, и вы, конечно, согласитесь, что изменить свое решение при этих условиях я не могу. Что же касается премии лично мне, то она будет уплачена мне не вами, а моим правлением из суммы, полученной от вас за зафрахтование «Океана». Итак, — через два дня мы снимемся с якоря!..
Ван Гааген не ожидал другого ответа от такого моряка, каким был Седельников, а потому не удивился, а только печально вздохнул и пошел к работающим.
Илья Максимович, обойдя все закоулки своего парохода, по трапу сошел на берег и отправился в обычную прогулку вдоль берега, с улыбкой следя за неуклюже убегающими крабами и огромными морскими червями, выползающими на острые прибрежные камни.
Мысли же капитана были в другом месте — там, где свинцовые, холодные волны с злым шипением лизали обледенелый берег низменного острова, где ждали смерти сосланные свободолюбивые и гордые женщины. Там, среди этих голых скал и льдов, осталась та, которую так полюбил он, скитающийся по белому свету, одинокий, не знавший ласки человек. Любовь пришла лишь для того, чтобы причинить ему страдание и заставить его, быть может, всю жизнь оплакивать девушку, им же самим доставленную на проклятый остров.
Но, думая об этом, моряк тотчас же поймал себя на том, что он не так боится за любимую девушку, как подсказывает ему это холодный рассудок. Вспомнил он и то, что за все последнее время он, хотя и часто, но как-то вскользь вспоминал о Разиной, словно разлука с ней мимолетна и что близко время встречи.
Седельников с недоумением пожал плечами и тщетно искал объяснение для своих ощущений. И опять знакомое и необъяснимое чувство внезапной и глубокой радости поднялось в его сердце, вызвало краску на его лице и улыбку на губах.
— Завоюю я свое счастье! — почти крикнул он, озаренный яркой надеждой. — Спасу тебя, любимую, дорогую…
И в порыве радости он протянул руки к югу, и перед его духовным взором предстало прекрасное, полное ума и большой внутренней силы лицо девушки. Он увидел ее во главе целого населения печального острова. Она шла впереди всех, и перед ней рушились все преграды, нагроможденные природой, не знавшей власти человека. Он увидел целые селения из маленьких домиков, над которыми вился дым, увидел трубы кузниц и мастерских и услышал отголоски кипучей деятельности и разумной трудолюбивой жизни изгнанниц.
Уверенность в спасении, вера в силу ума и воли тех, которых генеральное судилище изгнало из общества, росли в душе Седельникова, и он все более и более успокаивался, обдумывая план своих действий.
Он уже почти решил тотчас же по прибытии в Петербург постараться добыть денег на покупку собственного парохода и с грузом товаров отправиться вдоль западного берега Африки до мыса Доброй Надежды, откуда пройти к о. Гарвея и попытаться увезти оттуда на один из более северных, редко посещаемых островов, лежащих южнее Ауклендского архипелага, любимую девушку и всех, кого она пожелает взять с собой.
Конечно, моряк не льстил себя надеждой, что этот план легко осуществим. Он сознавал, что собрать капитал, нужный для приобретения дорогостоящего, современного судна, — очень трудная и сложная задача, но все-таки такое решение вопроса казалось ему наиболее разумным и выполнимым.
Размышляя о своем плане, Седельников незаметно дошел до противоположного берега острова, где недавно ван Гааген производил взрывные работы.
Вся местность была разрыта и исковеркана. Глубокие ямы и рытвины указывали на разрушающую силу динамита. Огромные глыбы базальтов и ноздреватого трахита, оторванные от массива острова, валялись повсюду, вся же мелочь, песок и небольшие куски были свезены к столам и поступили уже в промывку.
Бродя среди этих глыб, напоминающих циклопические камни древнейших построек человечества, капитан сел на одну из них, и, вынув нож, начал выковыривать из темной пузыристой массы трахита включенный в нее кусок слюды.
Но это Седельникову не удалось, так как от всей глыбы отвалился вместе с засевшей в ней слюдой большой кусок, открывая пустоту с тремя огромными прозрачными кристаллами.
Кровь бросилась в голову Илье Максимовичу.
— Неужели? — мелькнула у него мысль. — Неужели это тоже алмазы?..
И Седельников начал осторожно, кусок за куском, песчинка за песчинкой, отделять кристаллы от удерживающего их трахита. Работа была нелегкая, и моряк сломал оба лезвия своего ножа, но все-таки кристаллы отвалились, и Илья Максимович, бережно опустив их в карман, быстрыми шагами направился к пароходу.
У себя в каюте он опустил кристаллы в стакан с водой, как учил всех узнавать алмазы голландец, и они заблестели тем живым блеском, какой не дан другим минералам.
Радостный крик вырвался из груди капитана, и он сбежал на берег искать ван Гаагена.
— Слушайте! — сказал он голландцу. — Как вы думаете: могут ли быть в этой породе крупные алмазы?
— Непременно! — ответил ван Гааген, с изумлением смотря на взволнованного капитана. — Теория кристаллизации алмазов из лавы предвидит образование самых крупных кристаллов, и я дойду до дна океана, но найду такие крупные алмазы, о которых еще не слыхало человечество.
— Я думаю, что и я случайно нашел довольно крупные образцы алмазов! — нерешительным голосом сказал Седельников и протянул голландцу свою находку.
Тот лишь взглянул на них, замахал руками и начал кричать:
— Таких алмазов нет ни у одного государства! Каждый из них в три раза больше «Кулинана!» Это сокровище!