Книга о художниках

Многие осуждали его за невоздержание, и к числу их принадлежал также поэт Дирк Фолкертс Корнхерт, который послал ему письмо с помещенным в нем стихотворением, где он рассказывал, будто ему явился во сне в образе почтенного старца Альбрехт Дюрер и очень хвалил искусство Франса, но сильно порицал его образ жизни. В конце стихотворения он говорит Франсу: «Даже если это неправда, что я видел такой сон, все-таки правда то, что я смело сказал тебе». Теперь я расскажу, хотя и неохотно, о некоторых случаях его невоздержанности и желаю, чтобы те, которые занимаются нашим искусством, скорее осуждали их и удивлялись им, чем подражали и прославляли их, и чтобы юношество, какие бы ни чувствовало в себе силы, не искало в этом никакой для себя славы.

Правда, у нас, немцев, к неумеренному питью вина обыкновенно относятся снисходительно или, по крайней мере, не смотрят на это, как на постыдное и греховное злоупотребление, а в некоторых местах способность много пить даже прославляется. Но у других разумных народов эта бесполезная способность считается самым низким на свете пороком, которого как скотского, позорного и противного природе греха и как истинно гибельного источника всякой злонамеренности и порочности они не терпят, гнушаются и избегают.

Итак, благодаря своему искусству Франс стал богат и пользовался высоким уважением и почетом у знатнейших людей страны, как благородные кавалеры ордена Золотого руна[229] принц Оранский, графы Эгмонт, Горн и другие, с которыми он был в самой тесной дружбе и которые часто заходили к нему в дом выпить вина и попировать. Жена его, госпожа Клара Флорис, по временам, когда бывала не в духе, делалась очень груба и заносчива и обходилась с этими знатными особами крайне невежливо и никому из них не оказывала должного уважения. Ей было все равно — бранить ли графинь Эгмонт и Горн или своих слуг и служанок. Это часто столь же оскорбляло чувства Флориса, человека очень вежливого и доброго, сколь и угнетало его благородный дух. Говорят, что упрямый и злой нрав жены и был действительной причиной его беспорядочной жизни и погибели. Так, живя среди полного довольства, в большом и прекрасном собственном доме на площади Мейр, она только потому, что немного дымило в кухне, часто заявляла, что не желает окончить свою жизнь в такой закоптелой лачуге, и наконец добилась, что Франс купил на Госпитальных полях участок и выстроил там роскошный дом, архитектором которого был его брат Корнелис.

Постройка этого дома, или, лучше сказать, дворца, с воротами и столбами в античном стиле, вытесанными из серого аспидного камня, поглотила не только сумму, вырученную от продажи старого дома, но все наличные деньги, пять тысяч гульденов, хранившиеся Франсом на вкладе в ипотечном банке Шетса, и, кроме того, еще все, что ему удалось взять в долг. Но хуже всего было то, что он совершенно забросил свою собственную работу и целые дни сидел и бражничал с рабочими и десятниками. Таким образом, доходы его уменьшались, а долги увеличивались; расходы по уплате денег поденным рабочим росли, а работы вперед не двигались, и становилось совсем плохо.

Потому ли, что Франс был слишком добр или беспечен, его всегда окружала целая толпа прихлебателей и объедал, помогавших ему проматывать свое состояние. Из-за этого между его женой, госпожой Кларой, и братом Жаком Флорисом часто происходили сильные столкновения, ибо, помимо того что Жак был большой балагур и насмешник, он никогда не приходил последним и не уходил первым и, как бы Клара ни бранилась, без всякого стыда истолковывал ее слова в обратном смысле и оставался, так как он любил выпить на чужой счет. Иногда в минуты гнева госпожа Флорис, обращаясь к нему, говорила: «Что тебе здесь опять понадобилось? Ты доведешь нас до нищеты, шляясь постоянно сюда набивать себе брюхо; долой с глаз моих!» и другие любезности в том же роде. Но он из-за своей любви к пирушкам и попойкам переносил это с любезным видом и, обращая все в шутку, смеясь, говорил: «Право, сестрица, кто тебя не знает, может подумать, что ты меня не любишь; но я, умея понимать тебя, знаю, что ты хотела сказать этими словами. Непосвященный может не так их понять, и я желаю их объяснить; в переводе на греческий язык они означают: „Милый брат, почему ты так редко приходишь? Мы откровенно признаемся, что без тебя мы ни жить, ни веселиться не можем; поэтому приходи к нам каждый день, так как твое общество есть одно из самых приятных для нас развлечений“. Я знаю также, моя сестрица, что, если б я не пришел занимать тебя сам добровольно, ты разослала бы всех людей, какие есть у тебя в доме, разыскивать меня и была бы очень разгневана, если б я не пришел». В ответ на это она ему кричала: «Пошел вон! Осмелься только еще раз прийти, бездельник! Я не знаю, какая еще брань может заставить тебя убраться восвояси». — «Видите ли, — говорил он опять, — по-гречески это означает, что я могу оставаться и приходить всякий день и что тебе недостаточно даже дня, чтоб насладиться моим обществом, и я должен прибавлять еще ночь. Я хорошо понимаю, милая сестрица, что, проводя здесь дни и ночи, я доставляю тебе этим величайшее удовольствие на свете». Одним словом, если госпожа Флорис умела своим немецким языком пробить дыру, то Жак Флорис своим греческим языком умел подобрать к ней заклепку, и это заставляло смеяться всех гостей, а под конец даже и госпожу Флорис, которая в сущности, так же была способна понимать шутку, как и Жак.

Такой распущенный и беспорядочный образ жизни часто давал повод говорить за глаза про доброго Флориса много и несправедливого. По временам он искренне жалел о потерянном времени и о том, что попал на такой кривой путь, и уговаривал своих детей и учеников быть прилежными и просить Бога, чтобы он помог им хорошо учиться. «Хотя я теперь, в старости, — говорил он, — стал нерадив, но в молодости я часто просил Бога, чтобы он помог мне, ради моего спасения, хорошо учиться». Он очень горевал, что вследствие его нерадения и непредусмотрительности все пошло против него и он обманулся в своих ожиданиях, что до начала стройки он имел по меньшей мере тысячу гульденов годового дохода, что для того времени представляло весьма значительную сумму, а теперь не осталось ничего, кроме больших долгов. От этих долгов он все-таки, продолжая писать картины, легко освободился бы, не будь он, как это оказалось, столь закоренелым в своих привычках и имей мужество покинуть своих предававшихся пьянству товарищей или сам воздержаться от этого. Ибо ради больших попоек к нему всегда охотно собирались все самые ревностные служители Бахуса. Своей необыкновенной стойкостью в попойках Флорис так прославился, что эта его громкая слава возбуждала даже у некоторых завзятых пьяниц зависть. Между прочим, однажды шесть сильных басов из Брюсселя, знаменитых пьяниц, нарочно приехали в Антверпен, чтоб испытать его великую силу в питье, о которой они так много слышали, и вступить с ним в состязание. На этом состязании Франс так мужественно боролся, что уже в первой половине обеда он уложил троих под стол. Трое других долго сопротивлялись ему, но когда вследствие продолжительной борьбы двое из них стали с трудом двигать языками, Франс, собравшись с духом, отправил их с огромной круговой чашей, или многовмещавшим франкфуртским кубком, под стол. Наконец, последний, продолжавший еще держаться, вынужден был признать Франса своим победителем, ибо при прощании, когда он вышел проводить Франса на площадь, где стояла его лошадь и где ждали его пять или шесть человек учеников с непокрытыми головами, Флорис приказал нацедить еще одну полную кружку рейнвейна, чтобы доказать, сколь велико его искусство в питье, взял ее в руки и, стоя на одной ноге, одним глотком выпил за здоровье своего побежденного противника. После того он сел верхом на свою белую лошадь и, торжествуя победу, поехал среди ночи домой. В другой раз, когда он пировал со старшинами и членами антверпенского суконного цеха и те все, в числе тридцати человек, стали пить за его здоровье, он каждому из них ответил тем же; таким образом, в то время как другие выпили только по два стакана, он выпил их шестьдесят. Это могло бы показаться совсем невероятным, если бы он сам не рассказывал в тот же вечер своим ученикам, когда ложился в постель в своей обитой золоченой кожей спальне.

229

Орден Золотого руна — рыцарский орден, учрежденный в 1430 г. правителем Нидерландов герцогом Бургундским Филиппом Добрым.