Кошачье шоу

— Так было и раньше, — грустно заметила она. — Все эти милые маленькие служки, которые вырастали, чтобы «стоять на шухере» и перевозить наркотики.

— Ну, не все, — сказал он.

Она улыбнулась ему, а потом снова помрачнела:

— Это не самое страшное. Мы получаем странные телефонные звонки. По ночам.

— Вы имеете в виду, что преследуют кого-то конкретного?

— Теперь так и есть, — она остановилась для выразительности и драматического эффекта как учитель, который пытается удостовериться, что даже самый медлительный из ее учеников понимает, что к чему. — Сестра Мария-Моника получает неприличные звонки уже пять дней подряд.

Мэтт вздрогнул. Монахини, особенно престарелые, были старыми девами, воспитанными в те времена, когда приличные девушки были чересчур скромны, не знали ругательств из трех букв, росли в мире, где грубые слова считались непростительным грехом. Но это не значит, что они были совершенно наивными. Большинство из них были мудры и достаточно открыты миру, чтобы выжить, когда наступят перемены, даже не изменяя своему старинному распорядку. Но острота непристойности и вытекающих из нее последствий не притупилась их современным свободомыслием. Они опасались ее, как оружия, которое обязательно выстрелит. Все это заставило Мэтта внутренне возмутиться, насколько человек должен быть больным, чтобы терзать — и это верное слово — этих несчастных пожилых женщин таким чрезвычайно ужасным для них образом.

— Случайный звонящий, — снова предположил он. Сестра Серафина затрясла кудрявой, как у пуделя, головой:

— Снова и снова? Часто по нескольку раз за ночь? Так не бывает.

— Иногда таким людям нравится реакция, которая следует после их звонков. Первый раз он набрал случайно, а потом — у него уже есть ваш номер.

— Сестра Мария-Моника… немного глуховата, — призналась Серафина. — Ночью она не носит слуховой аппарат, так что смысл звонков до нее доходил медленно. Возможно это и… ободрило звонящего. Когда она решила, что не понимает, о чем ей говорят, то повесила трубку, разумеется, но он все равно продолжал звонить.

— А кто-нибудь еще из монастыря получает подобные звонки?

Серафина покачала головой и встала.

— Я приведу ее, и ты сможешь спросить у нее все, что захочешь, — она помедлила у порога. — Правда, это займет какое-то время. Мария-Моника теперь уже не такая резвая, как раньше.

Зато Серафина сама все еще была резвой. Она ускользнула, оставив Мэтта разглядывать почти голые стены. По центру висело распятие, на столике стоял кувшин, — не зеленый из матового пластика, а из настоящего стекла, — щедро покрытый конденсатом. Он услышал отдаленное жужжание кондиционера и подумал, что его установили уже после того, как превратили это место в монастырь. А до этого здесь, скорее всего, была большущая частная школа размером почти с гасиенду (Имение или плантация в Испании и странах Латинской Америки).

Трудно представить хриплый визг телефона с извращенцем на другом конце провода, который смеет беспокоить святую обитель, этот последний оазис для тех, кто прожил в многолетнем труде. Хотя Мэтт и улыбнулся самому факту, что какая-то заблудшая душа, полная непристойных мыслей, запала на глухую пожилую монахиню. Это выставляло случившееся в самом правдивом свете: все это было очень неприятно и совершенно не сексуально.

Суматоха и обрывки фраз из зала ознаменовали величественное появление Серафины вместе с престарелой монахиней. На самом деле, ему не очень хотелось встречаться с сестрой Марией-Моникой, потому что ему не о чем было ее спросить. Очевидно, сестра Серафина подумала, что ему это необходимо, а у Серафины (как раньше, так и теперь), намерения не расходились с делом.

Мэтт вышел на порог, чтобы встретить их. Первое, что за ним обнаружилось, это красный, потасканный резиновый наконечник деревянной трости, такой же простой и жесткой, как церковная скамья. Черные ботинки на шнурках, уставшие от бесконечного шарканья по полу. И в сотый раз Мэтт подивился, откуда монахини в наши дни берут эти старые мужские ботинки. Должно быть, у них есть какой-нибудь бессменный поставщик «обуви для сестер», вроде армейского магазина.

Ее распухшие лодыжки и икры были упакованы в эластичные чулки рыжего цвета. Они были непрозрачными и походили на маску не слишком смышленого грабителя.

Неожиданно Мэтт понял, что никогда не уделял должного внимания ногам монахинь — неважно, какого возраста — и быстро поднял взгляд на лицо Марии-Моники, пробежав взглядом по ее платью в мелкий синий и желтый цветочек, с застежкой спереди, которое скорее походило на пыльную хлопковую тряпку, нежели на обычную одежду.

На ее лице было еще больше морщин, чем он ожидал, а к ушам прикреплялись пластиковые слуховые аппараты, выкрашенные под цвет кожи. Смотрелось это очень нереалистично, словно уши залепили пластилином. Сгорбленная старушка ухватилась тщедушной рукой за крепкую ручку своей трости. Возле одной из кустистых, торчащих в разные стороны, седых бровей виднелась большая бородавка, а в бледных серо-голубых глазах скрывалась глубокая старость. Они дрожали, как лунные камни под водой: нежно-голубое небо юности под великовозрастной серой тенью.

Неожиданно его охватила волна гнева, он даже отступил на шаг назад. Мэтт привык к голосам по телефону, к жертвам, находящимся от него на почтительном расстоянии, невидимым, только слышимым. Ему никогда не доводилось встречаться с ними.

Боясь, что голос его в ярости дрогнет, Мэтт наклонился, чтобы взять пожилую монашку под локоток и помочь пройти по скользкому плиточному полу. Благополучно добравшись до стула, где он только что сидел, монахиня осторожно опустилась на край бархатного сиденья, словно опасаясь прилипнуть и никогда больше не подняться. Сколько ей, интересно? Он взглянул на сестру Серафину, та улыбалась.

— Сестре девяносто три, — ответила она, не дожидаясь его вопроса. — Мария-Моника не слышит, если не говорить громко. Она предпочитает не разглашать свой возраст, и была бы сильно рассержена, если бы узнала, что я делаюсь такой личной информацией.

— Тот мужчина… это ведь был мужчина? Сестра Серафина пожала плечами:

— Многие полагают, что да, хотя сестра недостаточно хорошо слышит, чтобы сказать определенно.

— Как получается, что он звонит только ей?

— Нас тут не так много, чтобы иметь отдельного оператора, всего шестеро. У каждой монахини в комнате есть свой личный телефон с отдельным номером. Мы изнуряем себя другими способами, как ты знаешь, так что для нас это маленькая позволительная роскошь.

— Конечно, — в замешательстве Мэтт уставился на маленькую старушку. Он наклонился, чтобы удостовериться, что она видит его лицо и его рот, когда он говорит.

Сестра Серафина представила Мэтта. Ее голос был очень громким, как у монахини, способной привлечь внимание целой толпы визжащих на детской площадке малышей, перекричать их и даже заставить замолчать.

— Это Маттиас, Мария-Моника, мой бывший ученик.

Сестра Мария-Моника направила свой слуховой аппарат в сторону подруги, но водянистых глаз с Мэтта не сводила.

— Милый мальчик, — произнесла она с чистейшим ирландским акцентом. А потом заинтересованно спросила: — Ты детектив?

— Нет, я — наставник, — ответил он громко и отчетливо.

Он наблюдал за тем, как она читает по его губам, беззвучно повторяя за ним слова. Наставник. Она на секунду замолчала, а потом продолжила:

— Как Перри Мейсон (Талантливый адвокат, расследующий самые разнообразные преступления, главный герой множества романов классика американского детектива Эрла Стенли Гарднера)? Он мне нравится. А вот Гамильтона Бюргера (Окружной прокурор, также герой романов Гарднера) я не люблю.

Старый добрый Гамильтон! Парень, которого мы просто обожаем ненавидеть, перечитывая книги про Перри Мейсона. Мэтт улыбнулся.

— Не такой наставник, — медленно ответил он. — Я работаю на телефоне… — в ее глазах была пустота. — Телефон.

Он изобразил руками, будто вращает телефонный диск, но потом вспомнил, что большинство телефонов теперь кнопочные. Хотя она была достаточно пожилой и могла уловить идею. Голова сестры кивнула несколько раз, медленно и долго, а потом снова поднялась.