Кошачье шоу

То там, то здесь здания подчеркивали черные кованые прутья. Они напоминали тюремные решетки, однако висели скорее для вида, потому как вряд ли могли послужить хорошей защитой от воров. Один предприимчивый хозяин решил отличиться от всех: вытащив на лужайку перед домом керамическую ванну на ножках, он выкрасил ее в приторно-голубой цвет, такой неестественный, что и вообразить сложно. Каким-то образом он посчитал, что такой оттенок воплощает Деву Марию. Внутрь ванны он установил ее гипсовую фигурку, со скромно опущенными глазами, а также с руками, сложенными в молитве на плоской груди. Несмотря на дешевизну гипсового образа, солнце щедро одаривало его своей заботой, создавая в складках длинного одеяния Божьей Матери чудесные тени.

Украшения во дворе — кувшины и вазы, купальни для птиц, ослики, нагруженные корзинами герани — были разбросаны по всему щебню и грязи, как вызывающее, клюющее что попало стадо, медленно мигрирующее из терракотового здания. Остатками былой роскоши Детройта были съежившиеся в сомнительной тени полуразвалившиеся навесы для автомобилей и насаждения неряшливых деревьев. Двадцатилетние красные «шевроле» с ржавчиной на потертых крыльях оттеняли коричневые или желтые «понтиаки». Несколько более новых моделей с пушистыми игральными кубиками на зеркалах заднего вида были кое-как переоборудованы для создания впечатления низкой посадки автомобиля. Эти машины, видимо, принадлежали крутым парням из гетто.

Мэтт слышал в отдалении крики детей. Разумеется, школьный двор был здесь совсем не таким, как у него в Чикаго, а пыльным клочком земли, окруженным деревьями, под которыми вечно толпятся ученики. В этом дворе скрипели старые качели, а гимнастический «уголок» шатался под весом ленивых «спортсменов», умирающих от жары.

Из-за прогулки он слегка вспотел, правда влага испарилась так же неожиданно, как и появилась, когда он подошел ближе к церкви — низкой, кремового цвета постройке с ржавой черепичной крышей. Ее единственная квадратная колокольня располагалась сбоку и поднималась вверх этажа на три. Церковь была скрыта в самой гуще района, дальше, на сколько хватало глаз, простирались дома. Загремел грубый колокол.

Дома возле самой церкви, очевидно, были самыми старыми в районе. Мэтт изучил их, пытаясь определить, где тут женский монастырь. В Чикаго церкви были просты и грубы, как самосвалы: большие неуклюжие строения, привлекающие к себе внимание и походящие на чудовищ из красного кирпича или серого камня, с нефами, поднимающимися до кафедральных высот. Дом священника и женский монастырь обычно сочетались по стилю с церковью и тоже являли собой впечатляющие конструкции, которые заставляют приходских детей проходить мимо в полной тишине.

Никаких опознавательных знаков принадлежности зданий тому или иному институту не было, только множество домов, а за ними — большое строение. Это и была церковь Девы Марии Гваделупской. Уставившись на нее, Мэтт кивнул, точно подтвердил свои собственные предположения: низкая коробка с остроконечной крышей и одной единственной башней. Необходимо строить как можно больше таких вот церквей с правильными формами для обычных людей, которым они призваны служить.

Сестра Серафина дала ему адрес, но он решил наугад подойти к двухэтажному зданию из обожженного кирпича, где, по его мнению, располагался женский монастырь, и только потом отыскать на нем номер дома. Интересно, спустя столько лет сохранились ли в нем инстинкты ученика католической начальной школы?

Когда номера домов приобрели нормальные размеры, и их можно было разобрать, Мэтт понял, что не ошибся. Он улыбнулся сам себе. Может быть, ему подсказало отсутствие всякого хлама во дворе? Дом был слишком аккуратен и говорил о присутствии только самого необходимого. Независимо от архитектурного стиля, все монастыри имели сходную черту — это ощущение нагой, доведенной до блеска чистоты. А дома священников, со своей стороны, неважно, насколько новы и современны, всегда таили в себе затхлый воздух холостяцкого беспорядка.

Несмотря на скромный внешний вид, монастырь был достаточно большим, чтобы поглотить звон колокольчика. Ожидание на пороге монастыря в чем-то схоже с ожиданием того момента, когда какая-нибудь злая ведьма откроет врата на Хэллоуин.

Широкая деревянная дверь с энергичным порывом распахнулась и втянула внутрь горячий воздух. На пороге показалась фигура.

— Маттиас! — поприветствовала его сестра Серафина с нескрываемым восторгом. — Заходи.

Не успел он переступить порог, как невидимый соглядатай бросил его в водоворот прошлого. Перед ним стоял пыльный рыжий кот, достаточно большой, чтобы больно хлестнуть его по коленям своим хвостом.

— Петр! — окликнула кота Серафина все тем же, прежним, воодушевленным тоном, к которому не прислушается ни один из тринадцатилетних сорванцов. — Ты мой милый, пушистый привратник! Он оставил на тебе шерсть?

Она развернулась, чтобы отвести его в гостиную, и Мэтту начало казаться, что он ждет чего-то: громкого щелчка слишком больших бусин на четках, как от бильярдных шаров, бьющихся друг о друга. Но это воспоминание явно пришло из самых ранних школьных лет. Монахини больше не носят рясы, четки и барбеты. Хотя когда Мэтт познакомился во втором классе с Серафиной, сестра все еще носила униформу: простое монашеское одеяние. Втайне он боялся увидеть бывшую учительницу в чем-то другом: прошло уже более двадцати лет, и видеть ее пожилой было и так уж чересчур трудно.

Тусклый зал был вымощен квадратной плиткой. Она провела его в маленькую красную комнату с деревянными ставнями, закрытыми от жаркой улицы.

— Садись. Хочешь лимонада? Или холодного чая?

— Холодного чая, если можно.

Он еще не успел ее как следует разглядеть, а монахиня уже поспешно скрылась. Возможно, ей тоже, как и ему, требовалось время, чтобы собраться с мыслями перед такой встречей. Ее бойкий голос, такой знакомый, теперь звучал несколько напряженно. Мэтт огляделся вокруг и присел на резной деревянный стул, не сочетающийся с темно-бордовой бархатной обивкой в стиле королевы Анны. Монастырская мебель не бывает новой. Если монастырь построили в пятидесятых годах, она может быть новой только однажды (в самом начале), а светлые, бескомпромиссные линии, намекающие на Скандинавию, слишком просты, чтобы претендовать на стиль с большой буквы. Если же монастырю более тридцати лет, то он напичкан старьем из богатых приходов или домов священников.

Этот деревянный стул явно оказался здесь именно так. Совершенно типичный монастырский стул неопределенного возраста: с голыми подлокотниками и ножками, ужасно неудобный. И все же, он подходил теплой атмосфере помещения. Тогда как сестра Серафина — нет.

Она быстро вернулась, неся в руках поднос с кувшином холодного чая, двумя стаканами, блюдцем с нарезанным лимоном и сахарницей с ложечкой. Мэтт поднялся, чтобы помочь ей разместить все на столике, не преминув завладеть долькой лимона для своей порции чая. На маленьком деревянном столике подле его стула не было ничего, кроме салфетки с плотной серединкой и воздушными оборками по краям, которые торчали, как клоунское жабо. На нее-то он и поставил свой запотевший стакан, в котором плавал лед. Было ощущение, что плавающие в лимонаде холодные кубики передавали душевное состояние Мэтта, тогда как с сестрой Серафиной О'Доннелл, вернее с человеком, которым она была когда-то, они вступали в непримиримый спор.

Некоторое время они сидели в полном молчании, пока монахиня, плотно сжав губы, не попыталась сдержать смешок. Мэтт отпил чай. Потом решил выдавить в него побольше лимона.

— Вы не изменились, — начал он.

— Все мои бывшие ученики говорят это, — самодовольно заметила она. — Они думают, что мне уже должно быть около девяноста.

— Отлично выглядите.

— Откуда ты знаешь? Ты ведь не видел, как я выглядела до этого, в монашеской одежде.

— Вы по ней скучаете?

Она промолчала, а потом покачала головой. Хотя она все еще носила очки в ужасно потертой оправе. Волосы ее были белыми, скромно подстриженными и завитыми. Состояние такой прически поддерживать легко и недорого.