Жрицы любви

Второй вечер с Жоржем показался ей очень коротким, хотя они допоздна засиделись в погребке Сен-Жармен-де-Пре, разговаривая обо всем и ни о чем, и каждый главным образом старался дать понять другому, что уже не может обходиться без его общества.

На рассвете, уже в своей комнате, Агнесса почувствовала, что опьянела от всего этого — от танцев, мечтаний, радости. Не хотелось искать каких-то оправданий. Все казалось естественным и справедливым. Когда, прощаясь, мужчина обнял ее, голова закружилась и ее бросило в жар; никогда ничего подобного с ней не бывало. Она не осмеливалась признаться себе в этом, но совершенно твердо знала, что очень скоро будет принадлежать ему. У нее не хватит мужества сопротивляться. В одну ночь рухнули все суровые принципы, которым она неуклонно следовала в течение многих лет.

Она вдруг поняла, что ее женская судьба в том, чтобы жить рядом с этим человеком. Ее не смутило даже то, что он ни слова не сказал о женитьбе. К чему какая-то церемония, освящающая их союз? Хотелось лишь близости с Жоржем. Он очень ясно дал понять, как сильно желает ее, но ничего не обещал взамен. Может, именно это и привлекло Агнессу: ведь ей, манекенщице, довелось слышать столько обещаний от мужчин, суливших золотые горы, если она станет их любовницей; вот почему ее безотчетно тянуло к незнакомцу, обходившемуся без красивых слов, но казавшемуся таким искренним. Так восприняла она Жоржа.

Неужели пришла любовь? Ей казалось, что это так, хотя в действительности она принимала за любовь простое влечение. Агнессой владела неосознанная потребность принадлежать мужчине.

Он заехал за ней в половине седьмого, когда персонал дома моделей расходится по домам. Почти с ребяческой гордостью она уселась рядом с ним в машине, провожаемая удивленными или завистливыми взглядами других манекенщиц. Одна Сюзанна сочла все это совершенно естественным и бросила им вслед с улыбкой заговорщицы:

— Хорошего вечера!

Разве могла понять Сюзанна, что подруга испытывает сейчас нечто большее, чем просто увлечение? Агнесса была счастлива.

К концу обеда в маленьком модном ресторанчике на Иль-сен-Луи ей показалось, что именно сейчас совершенно необходимо признаться Жоржу:

— Мне кажется, мы могли бы быть счастливы вместе. Я знаю, вы человек опытный и уже поняли, что у меня еще не было мужчины. И вам, наверное, это кажется очень смешным.

— Напротив, это прекрасно. Вы будете принадлежать только мне… И сегодня же!

— Ах, Жорж, что вы говорите!

— Так должно быть.

В эту ночь Агнесса стала женщиной… Счастливой женщиной.

Что же составляет счастье женщины?

В тишине часовни Агнесса думала о том, совершила ли она грех, так легко поддавшись плотскому влечению. Ведь каждая женщина имеет право на любовь. Разве должна она отказываться от счастья, даже если оно вступает в противоречие с общепринятой моралью? Как часто женщины, не осмелившиеся нарушить некоторые условности, горько сожалели потом всю свою унылую и бесцветную жизнь.

Агнесса подняла голову, точно бросая вызов окружающему миру. Она увидела двух старушек, обитательниц женской половины дома престарелых, только что вошедших в церковь через главный алтарь. Одна из них держала в руках метелку из перьев и тряпку, а другая с трудом тащила стремянку.

Первую старушку Агнесса сразу же узнала, она встречалась с нею каждый раз, когда ходила в часовню вместе с Элизабет. Ее звали Фелиситэ, и она усердно прислуживала в ризнице, несмотря на свои семьдесят пять лет. Вторая, примерно такого же возраста, очевидно, вызвалась сегодня ей помогать: Фелиситэ громко давала ей советы, не обращая ни малейшего внимания на горевшую возле дарохранительницы лампочку, предупреждавшую о том, что там находятся святые дары. Еще меньше ее смущало присутствие незнакомки.

В самом деле, с какой стати Фелиситэ быть сегодня менее говорливой, чем обычно, изменив своим привычкам? Разве не чувствует она себя, как дома, в этой часовне? Разве не была для нее привычной окружающая обстановка: канделябры, вышитый покров алтаря, колокольчик служки, оставленный у третьей гранитной ступеньки, стол для причастия, кафедра резного дерева, строгие исповедальни? И слова, с которыми она обращалась к помощнице, звучали для нее совершенно естественно:

— Мадам Евдокия, покрепче держите стремянку, когда я буду вытирать пыль с младенца Иисуса! Мать-настоятельница сказала мне вчера, что стыдно оставлять его под таким слоем пыли на руках Святой Девы! Я ей ответила, что не смогу как следует почистить его без стремянки! Я очень люблю нашего маленького Иисуса, но все-таки не хочется сломать себе ногу, наводя чистоту! Младенцу Иисусу это тоже ни к чему!

Мадам Евдокия собрала остатки сил, еще не покинувших ее в столь преклонные годы, и ухватилась за стремянку, по которой начала подниматься Фелиситэ.

Глядя на этих старых служительниц дома престарелых, Агнесса невольно подумала: а приходилось ли им когда-нибудь уступать плотским влечениям, задолго до того, как они стали ризничими у Сестер-благотворительниц, покинув этот враждебный к старости мир? Может быть, они когда-то были красивы? Познали ли они радость любви? Не скрываются ли за их ребяческой безмятежностью горестные секреты, даже драмы, подобные той, какую переживала сейчас Агнесса?

Забыв о присутствии старушек, она снова погрузилась в размышления.

Удастся ли ей каким-то чудом избавиться от груза прошлого, преследовавшего ее днем и ночью? Неужели в ее возрасте можно говорить о прошлом? Увы, да!

За одну ночь Жорж стал для нее всем. Потекли недели, наполненные счастьем. Агнесса жила только для него. Плотские инстинкты овладели ею столь стремительно и бурно, что голова шла кругом. День за днем она все больше предавалась чувственным удовольствиям, ни на минуту не задумываясь над тем, кто же в действительности ее любовник.

Он был на двадцать лет старше, и эта разница в возрасте наделяла его неоспоримой властью, противиться которой казалось невозможным; она чувствовала, как полностью подчиняется чувственности и зрелому уму своего господина.

С самого начала их связи он настоял на том, чтобы она оставила работу манекенщицы, дал понять, тактично, но решительно, что достаточно богат, чтобы удовлетворять все ее потребности. Агнесса пыталась возражать:

— Милый, я не хочу быть на содержании! Я буду зарабатывать себе на жизнь. Ни за что на свете я не хочу быть тебе в тягость. Ведь я люблю тебя!

— Знаю…

Он всегда все знал. И обо всем догадывался. Она чувствовала, что от него ничего не скроешь. И все же один секрет продолжала хранить: она ни слова не сказала ему об Элизабет. Уже несколько раз чуть было не проговорилась, что у нее есть сестра, но в последний момент какая-то сила сдерживала готовые сорваться с языка слова, хотя так хотелось быть с ним предельно искренней. Она сама не знала, почему, но подобное признание казалось святотатством. Жорж не верил в Бога и едва ли оценил бы величие духовного подвига смиренной служанки бедных. В жизни ему всегда сопутствовала удача, и несчастные старики вряд ли вызвали бы у него сочувствие. Агнесса предпочла сказать ему, что она сирота, что у нее нет родных. Казалось, он доволен: ведь она будет принадлежать только ему одному.

Молодая женщина продолжала тайком наведываться на авеню-дю-Мэн. Элизабет, которую всегда заботило благополучие сестры, однажды заметила:

— Мне кажется, ты так преобразилась в последнее время. Стала гораздо веселее. Ты довольна своим домом моделей?

— Очень довольна!

Зачем рассказывать, что она несколько недель назад бросила работу? Ведь тогда надо открыть и причину, но как сообщить добропорядочной монахине, что у тебя есть любовник? Ведь Элизабет никогда бы не приняла другого мужчину в ее жизни, кроме мужа.

Итак, Агнесса скрывала главное от тех, кто был для нее всем в жизни: сестры и любовника. Она пыталась внушить себе, что однажды Жорж, казавшийся все более и более влюбленным в нее, скажет: