Страница 23 из 51
Молодой очкастый врач почтительно, но без благожелательства проводил его в палату Вострова.
— У него, — сказал он, — депрессивная форма цикло-френии — циркулярного психоза. Понимаете?.. Он находится сейчас в состоянии сильнейшего угнетения. Но он ничуть не опасен. Он почти здоров…
— Вот как?.. — удивился рабфаковец. — Значит, вы можете оставить меня одного — с глазу на глаз — с больным?.. Не беспокойтесь, я не причиню ему ни физического, ни морального ущерба.
— Пожалуйста, — согласился врач, почтительно, но без благожелательства пропуская рабфаковца в палату и закрывая за ним дверь.
Востров занимал один большую комнату-кабинет, изящно, почти роскошно, отделанную — с мягкой мебелью, с пушистым ковром и со стенами, обитыми мягкой толстой материей.
Совершенно не чувствовалось больницы. Если бы сам обитатель комнаты не сидел, согнувшись, в кресле — в позе черной меланхолии, если бы окно, у которого стояло его кресло, не было зарешечено чугунными прутьями, можно было бы подумать, что находишься в квартире богатого холостяка-оригинала, изолировавшего себя от внешнего мира в силу причуд буржуазной фантазии.
— Я к вам с серьезным предложением, Димитрий Ипполитович, — тихо произнес рабфаковец, невольно подпадая под власть той тишины, которую обусловливали мягкая мебель и задрапированные толстой материей стены.
Больной не обернулся, не переменил позы, ни одним мускулом не выказал, что замечает чье-либо присутствие. Рабфаковец подошел ближе и без церемоний, в упор, принялся его рассматривать.
«Вот он какой, изобретатель! — пронеслось в его голове. — Личность довольно заурядная…»
Больной Востров представлял из себя человека лет 30, в меру полного, в меру высокого, в меру белобрысого. Его белесые глаза смотрели неподвижно без всякого выражения, причем один глаз был устремлен в окно, другой, под острым углом к первому, скользил мимо живота рабфаковца.
— Один на нас, другой в Арзамас, — отметил рабфаковец, не чувствуя большого почтения к изобретателю.
Оригинально в нем лишь одно: подбородок и нос тянулись друг к другу навстречу, и как на подбородке, так и на носу сидели застарелые угри — «акнэ розацээ», сказал бы медик.
Рабфаковец кашлянул. Раз. Никакого впечатления… Второй, третий.
То же… Тогда он, взяв второе кресло, опустился в него, поставив свои колена к коленам больного.
— Здравствуйте, Димитрий Ипполитович! Я пришел к вам поговорить относительно вашего детрюита…
Белесые глаза Вострова неожиданно сошлись в одну точку — в переносицу рабфаковца — и на мгновение загорелись гнилушкой. Во второе мгновение они опять разошлись и потухли.
— Я хочу вас взять на поруки, — упрямо продолжал рабфаковец, опуская свою руку на колено больного и бессознательно отмечая его сильную мускулистость. — У меня есть немного радиоактивной руды, из которой можно было бы выделить детрюит…
Рабфаковец заметил, что слово «детрюит» всякий раз заставляет глаза больного вздрагивать и из раскосого состояния переходить в нормальное.
— Я имею большие денежные средства, которые предлагаю вам для производства ваших опытов с детрюитом…
Опять Дмитрий Востров вздрогнул — одними только глазами, и рабфаковец снова отметил в них быстро преходящий блеск гнилушки.
— Детрюит, детрюит, детрюит… понимаете?
Дмитрий Востров вдруг преобразился, словно стряхнул с себя тяжелый сон, и в первый раз вполне сознательно взглянул на своего упрямого собеседника.
— Вы кто? — последовал вопрос, произнесенный голосом глухим и заставившим рабфаковца внутренне вздрогнуть: где я слышал этот голос?..
— Я — агент Политического управления, — отвечал между тем Безменов. — Имею к вам серьезные предложения от управления. Оно представляет вам средства для ваших ученых изысканий и, в частности, для выработки из радиоак-ивных руд детрюита…
Дмитрий Востров туго соображал, но все-таки соображал:
— У вас имеются эти руды?.. И сколько их?..
— Точно не могу сказать, но не меньше нескольких тонн…
— Ну, и что же?..
— Мне врач сказал, что вы совсем здоровы… (Врач сказал: «почти здоров»).
— Я и не был больным…
— Пускай так… И что он может отпустить вас из больницы, если вас возьмут на поруки… Но у вас ведь, кажется, нет никого родных?..
— Да, нет…
— Ну, вот… Политическое управление берет вас из больницы и предлагает вам все то, что я уже сказал…
Востров слушал внимательно; взгляд его выражал нормальную работу мысли, разве только немного замедленную, и рабфаковец чуть было не усомнился в диагнозе врача. Вдруг Востров резко повернулся в кресле, поднял лицо кверху… Глаза беспокойно, бессильно забегали по потолку.
— Вы слышите?.. — зашептал он жутко, пальцем тыча в потолок. — Вы слышите: го-о-ло-ос…
— Да, я слышу, — отвечал рабфаковец насколько можно спокойней, — ну, что ж, что голос?.. Это за стеной…
Никакого голоса, между прочим, он не слыхал.
— Он говорит: не ходи, не ходи… Тебя предадут, как евреи Христа…
— Ерунду порет ваш голос, — твердо возразил рабфаковец, — а уж если говорить вчистую: никакого голоса и не было. Вам послышалось… у меня чертовский слух, поверьте…
— Вы думаете, я галлюцинирую? — нахмурился Вост-ров.
— Да, я думаю это… Долгое пребывание в такой мертвящей тишине кому угодно расстроит слух…
— Ну, хорошо, — угрюмо согласился больной, — я подам иск на врачей за порчу моего слуха…
— Да, мы это сделаем… А пока скажите: согласны ли вы выйти из больницы на домашнее лечение?..
— Согласен, согласен… Впрочем, один вопрос…
— Пожалуйста…
— Я буду располагать собой?..
— Вы будете иметь полную свободу…
Востров поднялся; рабфаковец невольно отметил, что для своего интеллигентского звания он имеет слишком мощную фигуру и широкие плечи.
— Значит, по рукам? — спросил Востров.
— По рукам, — улыбнулся рабфаковец и протянул ему руку.
Востров коротким сильным рывком тряхнул эту руку, а верный себе рабфаковец снова отметил: «у него ладонь мозолистая… Должно быть, при больнице существуют технические мастерские…»
— Ну, идите… Переговорите с моими мучителями-вра-чами, — хочу я сказать… А я пока соберу свои пожитки.
Рабфаковец вышел. У него в мозгу варилась каша из впечатлений от больного.
— Ну, как он показался вам? — спросил врач.
— По-моему, вы верно сказали. Он почти здоров…
— Ага!.. — догадался врач. — Наверное, голоса?..
— Да. Он немного погаллюцинировал в этом направлении… Долго это будет продолжаться?..
— Главный симптом циклофрении, — пожал плечами врач, — он исчезает последним, как появляется первым…
— Кстати, — спросил рабфаковец, — у вас здесь имеются какие-нибудь мастерские?..
— Как же, как же, непременно! Но Востров ни разу не изъявлял желания работать в них…
— Может быть, он работал у себя в комнате?..
— Н-нет… Читал, писал, и больше ничего…
Рабфаковец не выразил вслух своего недоумения по поводу свежих мозолей Вострова, однако спросил:
— Сколько времени находится у вас Востров?
— Около месяца, кажется… Сейчас я посмотрю… Да, около месяца… Точно: двадцать семь дней…
«Мозоли должны бы сойти за это время», — подумал рабфаковец и спросил:
— Вы разрешите мне взять его на поруки?.. На поруки Госполитуправления…
— Странно… — сказал врач и замолчал.
— Что странно?..
Врач колебался, не хотел, видимо, говорить, потом решился:
— Странно то, что вы второй сегодня, который хочет взять Вострова из больницы…
— А кто был первым и когда?
Врач чувствовал, что рождается какая-то неприятная история с этим Востровым, что Востров в чем-то замешан. Иначе при чем тут ГПУ?.. Но он и не подозревал, какая буря полыхала внутри этого стройного и по виду бесстрастного юноши!.. Он нехотя отвечал:
— Первым был его брат, явившийся в первом часу ночи с неизвестным гражданином… Брат сказал, что он только что приехал из Германии и, так как снова уезжает через два часа, то ему хотелось бы повидаться с больным… Сначала он даже хотел взять его с собой, но потом раздумал: очевидно, нашел его недостаточно здоровым…