Метель

К.И.Т. Все будет хорошо, Марья Гавриловна. Они поймут вас… Позлятся, позлятся, но, наконец, будут тронуты вашим с Владимиром Николаевичем героическим постоянством и несчастием. Будут тронуты, моя милая, вот увидите, они еще скажут: «Дети! Придите в наши объятия». Подуются, подуются и скажут. (Пауза.) Непременно скажут.

МАША (вытирая слезы.) Да, да, поймут…

К.И.Т. Поймут, поймут, милая. Даже станут винить себя, что, заметя вашу с Владимиром Николаевичем взаимную склонность, запретили вам думать о нем, а его принимали, нежели отставного заседателя.

МАША (поднимает глаза на К.И.Т.) Но поймет ли Бог?! Не проклянет ли за то, что без воли родителей нас повенчает за вознаграждение какой-то священник? Не обречет ли на вечные муки за этот грех?

К.И.Т. (садится рядом, берет ее руки в свои.) Разве любить и быть любимой — это грех? Разве грех — клясться друг другу в вечной любви и верности. Разве грех — неметь от чувств, видясь со своим избранником наедине в сосновой роще или у старой часовни. Это счастье, моя милая! Самое большое счастье. Самое важное счастье.

МАША. (Неуверенно.) Но Господь велит страдать…

К.И.Т. (почти раздраженно.) Кто вам такое сказал, дурочка? Кто вас так жестоко обманул? Господь — здесь! (Прижимает ладонь к своей левой груди.) Он велит любить! Любить страстно и самозабвенно. Он велит окунаться с головой в вечно волнующееся море, которое мы называем любовью. (Молчит несколько секунд.) Господь — это ваше сердце, милая. И оно сегодня велит вам покинуть родной дом и сесть в сани, присланные за вами Владимиром Николаевичем. Слушайте его, Марья Гавриловна. Его и никого более.

МАША. Но батюшка с матушкой не знают того, что говорит мое сердце.

К.И.Т. Знают, милая моя, знают. А ежели не знают, то после поймут, прозреют.

МАША. Да, да, поймут. Я написала им письмо. Я им все объяснила. В нем, в письме. Они поймут. Они чуткие.

К.И.Т. Письмо?

МАША. (Дает листок К.И.Т.) Письмо… Вот же оно.

К.И.Т. Господь с вами, Марья Гавриловна, этого не нужно было делать. Это же улика. След. Они же сразу найдут вас. Вернут. А Владимира Николаевича засудят. Нужно сжечь его, уничтожить. Сейчас же. О, нет же! (Подносит письмо к свече.)

МАША. Нет же. (Вырывает письмо, прижимает его к груди.) Нет! Когда они найдут его, мы будем уже далеко. Мы будем уже мужем и женою. Тогда я не буду больше принадлежать им. Я целиком и полностью буду принадлежать Владимиру Николаевичу.

К.И.Т. (встает.) Опомнитесь, Марья Гавриловна. А ежели они обнаружат его ранее, чем состоится венчание, тогда все пропало. Все замыслы, все планы — все будет разрушено. Опомнитесь, Марья Гавриловна, уничтожьте письмо. Лучше напишите им после, когда все утрясется, уладится.

МАША. Нет же, Господи, я не могу столько времени оставлять их в неведении. Они погибнут, выдумывая себе разные ужасы, Я не могу. Я люблю их.

К.И.Т. А как же Владимир Николаевич? Вы можете погубить его этим письмом… Как же Владимир Николаевич? Любите ли вы его?!

МАША. Люблю.

К.И.Т. Тогда решите, кого больше! Его или их!

МАША. Молчите, прошу вас, молчите! Это невыносимо, слышать такое!

К.И.Т. Но вы должны решить. И если любовь ваша к Владимиру Николаевичу менее сильна, нежели любовь к родителям, то вы не будете счастливы, Марья Гавриловна. Вы будете мучиться, страдать, терзать себя и, в конце концов, возненавидите своего мужа.

МАША. Но я люблю Владимира Николаевича! Люблю больше всего на свете. Люблю больше самой жизни…

К.И.Т. Тогда…

НАСТЯ. (Возбужденно.) Марья Гавриловна, барышня, беда!

МАША. (Бледнеет.) Господи, что же случилось?!

НАСТЯ. Барич, Гаврило Гаврилович, заметили в саду человека. Думают, разбойник. Послали Федора проверить.

К.И.Т. Корнет…

МАША. Что же делать?

К.И.Т. Нужно уходить.

МАША. Да, да, правильно, уходить… Настя, собирай вещи.

К.И.Т. (смотрит на узлы на полу.) Помилуйте, Марья Гавриловна, какие вещи?! Разве можно думать о них в такую минуту?!

МАША. Это приданое… Я не могу без него.

К.И.Т. Господь с вами, Марья Гавриловна, о чем вы говорите?! О каком приданом? Нужно уходить. Сейчас же!

Вот возьмите это. Одевайтесь немедленно. Вы все погубите!

МАША. Да, да… (Оделась, стоит посреди комнаты в замешательстве.)

К.И.Т. Идемте же!

МАША. Сейчас… (Подходит к Насте.) Прощай, Настя. Молись за душу мою грешную. Молись за батюшку с матушкой, приглядывай за ними.

НАСТЯ. (Заплакала.) Прощайте, барышня.

МАША. Прощай, моя комната. Прощай, моя кровать. Прощайте, мои книги. Прощай, мой дом. Прощайте все.

К.И.Т. Идемте, Марья Гавриловна.

МАША. (Идет к двери.) Прощайте!

К.И.Т. Бросьте. Нет времени. (За руку уводит Машу.)

МАША. Письмо… Запамятовала оставить письмо.

НАСТЯ (глядит ей вслед.) Воротились… Не будет, значит, дороги. Господи, помоги им.

ТЕМНОТА

Третья картина

Маленькая хилая церквушка на окраине деревни Жардино. Одна из тех, где святые отцы причащают «на скорую руку», а по случаю промышляют тайным крещением или венчанием в духе брата Лоренцо. По углам горят несколько жалких свечей. Их пламя, временами изгибающееся под мертвым дыханием сквозняков, озаряет блаженные лики святых, которые сделались какими-то странными от этого убого света. Кажется, что они то улыбаются, то вообще смеются, обнажив желтые масляные зубы, похожие на кусочки тушеных кабачков.

В церкви Марья Гавриловна, К.И.Т., корнет Дравин и священник, на котором одеяние, требуемое при венчании.

Девушки сидят в углу. Молчат. Тишина. Только за маленькими оконцами бесчинствует метель.

Корнет стоит подле окна, прижавшись к нему лицом и руками. Смотрит. Святой отец удалился за иконостас и там чем-то гремит — похоже, ест.

МАША (негромко.) Что же это мой ангел, Володя, все не едет и не едет… Я так боюсь за него… И еще этот сон…

К.И.Т. Какой сон?

МАША (готова заплакать.) Плохой… плохой сон.

К.И.Т. Какой сон? Какой, милая?