Страница 1 из 6
Василий Сигарев
Любовь у сливного бачка
Действующие лица
ОН
ОНА
Прежде, чем начать, следует все же уточнить, кто же всё-таки такой этот ОН и кто же такая эта ОНА. Уточняю.
ОН — Прошкин Михал Иваныч, слесарь-сантехник ЖЭУ № 9. Образован в меру и то большей частью по линии своей профессии да еще в области устного народного творчества, как то: скабрезные анекдоты, неприличные частушки и матюки (в количестве девяносто двух разнообразных вариаций!). Знает еще гимн Советского Союза почти на зубок, «Раскинулось море широко», «Когда б имел златые горы» и может насвистеть иностранную песню «Естудей». Любил мало, скромно, неумело, без размаха и всё больше по пьяному делу и женщин не очень высокого качества. Законным браком Бог не сочетал и детей не дал, о чем Михал Иваныч, находясь в подпитии, сильно скорбит.
ОНА — Ксения Аристарховна Хидиатулина, всю сознательную жизнь детская поэтесса. Временами взрослая. Лирическая. Но это «только для себя», «только в стол». Носит парик жгуче-черного траурного оттенка, боа, котиковое манто, чернобуровый воротник наперевес через руку и три килограмма всевозможной бижутерии. Любила много, пылко, страстно, неистово, безумно, самозабвенно и даже почти до помешательства. Любила платонически и не очень. Любила тайно и открыто. Любила во сне и наяву. Любила ныне здравствующих, давно усопших и даже многих литературных героев. В частности, сходила с ума по Онегину, мучилась от неразделенной любви к принцу датскому Гамлету и, вполне вероятно (она в этом, наверни-ка, не сознается, можете не спрашивать), мечтала провести сказочную ночь в объятьях темпераментного веронского юноши Ромео. И вот, когда очередная любовь её, обязательно трагически, заканчивалась, она, как всякая тонкая натура, страшно и несоизмеримо ни с чем страдала. Впрочем, не долго. И всякий раз сии страдания побуждали её схватить перо и писать сонет. Что она и делала. В настоящее время в её письменном столе хранились ровно триста двадцать четыре таких сонета.
И даже как будто намечался еще один…
Картина первая
Квартира Ксении Аристарховны Хидиатулиной. Скажем прямо — квартира четырехкомнатная, большая или даже просто огромная. Потолки высокие, недосягаемые, посеревшие. Везде обои цвета перезревшего мандарина. Везде ковры, тут и там надкусанные молью. Везде картины, в тяжёлых золочёных рамах и изображающие большей своей частью романтические морские пейзажи в духе Айвазовского и (почему-то) ветряные мельницы. Мебель в квартире старая, грандиозная, с претензией. Почти антикварная. Телевизора нет, не было и вероятно уже не будет. Зато есть ветхий ископаемый граммофон с похожим на какой-то из цветков медным раструбом. Есть еще гигантская печатная машинка, за которой, кстати сказать, мы и застаём Её.
Она в развалку сидит на стуле перед многопудовым письменным столом и аккуратно, что бы не сломать двухсантиметровый покрытый чёрным древесным лаком ноготь, указательным пальцем правой руки щелкает по клавишам. В левой руке у неё длинная дамская сигарета в не менее длинном стеклянном мундштуке. Сигарету она курит, а в перерывах между затяжками держит её на уровне головы, направив зажженной частью вверх.
Вот за таким нехитрым занятием мы Её и застигаем.
Впрочем, не мы одни…
Звонок в дверь.
ОНА. Вот негодница…
ОНА. Одну минуту! (Хрустнув суставами, нагибается и пробует засунуть руку в щель. Рука не лезет). Ничего. Мы тебя сейчас, голубчик, сдвинем… (Снова хрустнув суставами, разгибается. Тянет стол. Тот не шевелится.)
А дым уже валит из щели.
Звонок надрывается.
ОНА. О, боже мой! Пожар! Боже мой! Всё горит! Пылает! Боже мой! (Бежит к двери, открывает.)
ОНА. Скорее!!! Скорее!!! Нужно спасти моих детей!!! Спасите их!!! Дети мои!!! Мои рукописи!!!
ОНА. Не туда!!! Там!!! (Тянет его в комнату).
ОН. Стояк, что ли?
ОНА. Там!!! (Показывает на стол). Скорее!!! Скорее!!! Огонь!!! Стихия!!! Бушует!!! Пламя!!!
ОН. Чё?
ОНА (слабеющим голосом). Там, там…. Скорее…. Дети мои… (Падает в кресло).
ОН. Где дети? (Увидел дым). У вас дымит чё-то?
ОНА. Дети мои…
ОН. Дымит, говорю, чё-то. (Отодвигает стол, вытаскивает из-за него мундштук с истлевшей сигаретой). Чибисы-то, тетенька, тушить надо сперва. Потом разбрасывать. Так ведь и кабздец может прийтить не долго.
ОНА. Вы их спасли?
ОН. Чибисы, говорю, тушат сперва в первую очередь. Плюнула, окунула хорошо, а потом бросай, куда хотишь…
ОНА (поднялась на ноги). Вы их спасли! О, Боже, вы их спасли! Какое счастье! Спаситель! Вы спасли моих детей!
ОН. Да никого я…
ОНА. Молчите! Молчите! Я знаю, что вы будете всё отрицать! Я знаю, что вы не любите лавров и славы! Но вы их спасли! Спасли моих драгоценных чад!
ОН. Ладно, чё…. Спас, так спас…
ОНА. Спасли, спасли! Спаситель! Спаситель мой! Отважный Одиссей!
ОН. Кто?
ОНА. Нет, вы Геракл, снизошедший с Олимпа!
ОН. Я из жэка…
ОНА. Да, да, да! Вы Геракл из жэка! Как это мило! Как жутко красиво! Геракл из жэка! Я напишу о вас оду! Нет, не оду! Поэму! Целую поэму! Нет, не поэму! Огромную поэмищу на две страницы! И она будет называться: «Геракл из жэка».
ОН. Да ладно чё…. Не надо. У нас у жэке-то и книги отзывов нету. Детей-то много было?
ОНА. Что? Ах, я не знаю. Уже сбилась со счёта. Тысяча или две.
ОН. Скоко?!
ОНА. Нет, вы только не подумайте, что я не плодовита. У меня еще в той комнате столько же примерно…. И в той… (Делает небрежный жест рукой).
ОН. Столько же?
ОНА. Нет, больше! Гораздо больше.
ОН. А в той?
ОНА (смешалась). Не буду вас обманывать, в той нету…. Но, если вы настаиваете, я перенесу туда стопку-другую…. Хотите?
ОН (странно поглядел на неё, достал какую-то бумажку). Ломоносова, три. Двадцать один. Так?
ОНА. Так. А как вы догадались?
ОН. Заявочку по поводу засорения унитаза вы делали?
ОНА. По поводу чего?
ОН. По поводу унитаза…
ОНА (задумалась). Ах, вы насчёт клозета…. Но ведь я уже неделю назад…
ОН. Все претензии к начальству.
ОНА. Нет, нет, я и не думала…
ОН. У нас таких унитазов двадцать тыщ, каждому не угодишь. Показывайте.
ОНА. Что?
ОН. Толчёк чё.
ОНА. Кого?
ОН. Туалет.
ОНА. Боюсь, вам не понравится. Там пахнет.
ОН. Пахнет — не воняет. (Пошел в туалет).
ОНА (обогнала его, встала на пути). Нет!