Я не тормоз

А, вот. Ещё. Давно было, Лёвка совсем маленький был. Я домой пришёл и вдруг слышу его голос:

— Гад! Гад!

Что это ещё такое?! В садик он не ещё ходит, откуда нахватался таких слов!?

— Гад! — радостно кричит он, выскакивает из комнаты и обхватывает мою ногу. Так это он меня ругает, что ли?!

— Да, — кивает радостная мама, — это Игнат пришёл, Игнат!

… И тут до меня доходит. Это моё имя! Никакой не гад, а Гат, Игнат, он так выговаривает!

— У-у-у, ты что, не слышишь?!!

Мама радуется новому Лёвкиному слову и даже не замечает, что моё имя ругательно звучит!

— Ну вы меня и назвали… Ужас какой-то, — я вздыхаю, стягиваю кеды. И думаю, как будет круто, когда Лёвка будет мне на улице кричать «Гад» на весь двор!

… Так и вышло. Правда, этого слова «гад» никто не замечал, кроме меня. А я целую неделю дрессировал его:

— Лёва, скажи: Иг-Нат! Не Гат, а Иг-Нат!

— И-гаад! — старался Лёва.

И что вы думаете. Уже через неделю он научился! Чисто-чисто!

Правда, до сих пор в его исполнении моё имя звучит по-китайски, будто двойное: Иг Нат.

Когда Лёвка был совсем младенцем, он очень орал. Ну, постоянно просто. Переставал только, если взять его столбиком, чтобы голова из-за моего плеча назад смотрела, и так с ним надо было ходить; и желательно стихи какие-нибудь читать заунывным голосом. Тогда он такой становился тихий, как зайчик. Я для него даже Пушкина выучил, о царе Салтане: легко учится, только не забыть, когда что повторять. И к «белка там живёт ручная» я обычно думал, что Лёвка уже уснул. Подойду спиной к зеркалу, а сам через другое плечо смотрю: спит? Нет, хлоп-хлоп глазищами.

Мы тогда все по очереди с ним ходили, мама, папа, а потом я — когда они уже не могли больше, а Лёвка всё равно орал.

И я как-то маму спрашиваю:

— Мам, а у него тоже сдвиг?

— Какой сдвиг? — не поняла она.

— Ну, как у меня.

— Ты чего, Игнат, какой ещё сдвиг! Ничего не понимаю…

— Нет, ты не думай, я давно знаю. Ты Жене как-то своей сказала, что у меня болезнь такая, сдвиг, поэтому я не могу на месте сидеть…

— Ох, ну ты даёшь! Нет у тебя никакой болезни. Детям редко бывает легко на месте сидеть. К тому же, у всех темперамент разный; вот, ты такой… Как ураган. Но это не болезнь. Есть такое термин — СДВГ, синдром дифицита внимания и гиперактивность. У тебя есть… Э… Ну, некоторые черты. Но ты же можешь четыре часа за книжкой сидеть, не шелохнёшься! Так что не говори ерунды, даже не думай, нет у тебя никаких болезней, кроме насморка.

— А Лёвка?

— Что Лёвка? Если хочешь знать, он по сравнению с тобой вообще тише воды, ниже травы!

Ух. Похоже, я давал прикурить родителям не по-детски. Но всё же хорошо, что у меня никакой болезни нет. А то я боялся, в школу для дураков переведут ещё. Нас всё время ей пугают, этой школой. И меня больше всех, хотя я контрольные всегда хорошо пишу, в отличие от всяких там тихих-спокойных девочек.

Мой папа полярник. То есть на самом деле нет, это мама всегда так говорит. Что она жена полярника. Я долго не знал, что это шутка, и смысла слова не понимал, думал, это настоящее название его профессии. А он на самом деле антрополог. Нормальная профессия, можно сидеть в Москве и писать себе научные труды. Но папе это неинтересно. А интересно ему тащится на край света. И там изучать людей, которые живут совсем не так, как мы. Я бы сказал, что он путешественник. Потому что если он дома, то это… Ну, месяц он может дома. А потом начинается. Всё ему становится не так!

Мама сначала переживала. Потом привыкла.

Я купил блокнот. Совершенно неожиданно. Пошёл за ручкой, я вечно теряю. Поэтому покупаю самые дешёвые, лишь бы писали. Карандаши тоже приходится покупать, хоть я и запасаюсь ими в «икее», там бесплатные, да ещё ловкие такие, маленькие.

В общем, я увидел блокнот. Такой, просто блокнот. И обложка просто жёлтая, безо всякого там. А я люблю жёлтый цвет. И внутри клеточки. Я люблю клетчатую бумагу почему-то гораздо больше, чем линейчатую. Даже если в ней надо просто писать, а не для математики.

Просто иногда у меня в голове появляются слова. И я решил их записывать. Они рифмуются, слова эти. Как стихи. Но это не стихи. Потому что я не люблю стихов, не понимаю. Как тогда получается, что я сам?… В общем, я знаю, что стихи — это не просто рифма. «С Новым годом поздравляю, счастья, радости желаю» — это не стихи. Это так. А что должно быть в стихах, чтобы они стали настоящими? Я не знаю. Так что это просто слова у меня.

Блокнот помещается в карман. Пусть там и лежит.

Я еду на роликах, а в кармане у меня новенький жёлтый блокнот. Совершенно пустой. Это примерно то же самое, что и какая-нибудь еда. Если она в кармане, так и думаешь, как бы её съесть. Так и тут: чистая бумага. Что я буду писать туда? Только и думается…

Остановился на светофоре. Двадцать одна секунда. Как раз. Пишу.

Я не понимаю, когда всё это разгрести. Надо доклад. Надо реферат. Надо газету на английском. Чего я, дурак, вызвался?! Про остальные уроки уже и не говорю. Лёвку мама обещала забрать, но я должен тогда посуду помыть. И «привести комнату в человеческий вид».

Зачем я согласился, лучше десять раз за Лёвкой съездить.

Лежу на полу. И играю в шарики. Лопаю их в телефоне. Я не люблю всякие гонялки и стрелялки. А логические игрушки люблю, особенно со словами. Вообще чем проще правила, тем лучше. Я и сам пытался придумывать игры. Надо научиться программировать, вот бы тогда игрушки рисовать. Графика самая простая, я средний художник. А вот чтобы логику включать. Чтобы такие правила — проще некуда, а игра — не оторваться, вроде шариков этих.

Реферат, реферат. Можно, конечно, просто из интернета взять. Но глупо как-то, что я, тупой, не сделаю сам?

Сейчас, ещё вот эти синие соберу, лопну и пойду пылесосить.

У меня иногда бывает столько мыслей в голове; и они все мечутся, как будто в кастрюле сидят, ищут выход, тычутся в стенки, бум, бум! Всё меняет направление, всё про разное, в разные стороны, броуновское движение в башке. Кажется, она лопнет, треснет! Тогда лучше всего — ролики на ноги, левой, правой, вжик, вжик — и мысли выстраиваются в длинную линию, она как-то стройнеет, вытягивается… Или мысли вытягиваются просто от встречного ветра?

А если как сейчас. Устал. Так, что совсем. Мышцы устали. А голова нет, наоборот. Мысли носятся, чего вот они не устанут тоже!

Тогда, чтобы не было взрыва, лучше всего — игра. Чем проще, тем лучше. И кастрюля, башка моя, в которой мысли, превращается в чайник. С носиком. И через носик, в одну сторону, как пар, выкипают мысли, и там, внутри, успокаивается. И потом я могу жить и работать. Я та-ак могу работать! Вообще. Вы меня не узнаете! Только сейчас, долопаю эти жёлтые шарики. И ка-ак начну!

Ключ в дверях щёлкает. Ой. Чего они так рано?

— Это вы уже пришли, что ли?…

— Игнат… Ужас. Что у тебя за завалы? Игнат, на кухню не зайти, что ты за человек!

— Да я не был на кухне ещё! Не успел. Мне знаешь, сколько задали!

— А кто тут ел тогда?

Ух… И правда, что тут на кухне… Наверное, я заходил, но не видел. Наверное, ел.

— Вкусно хоть было? — спрашивает мама.

— Ага, очень вкусно!

— …а что хоть было вкусно, а, Игнат?… Эх, ты…

— Дынь, дынь! — поёт Лёвка.

— Дынь, дынь! — пою я. — Сейчас я всё уберу. Сейчас, сейчас! Ты, мам, иди. Читай там…

Как будто ты ещё не пришла. А мы с Лёвкой всё сделаем, да, Лёвка!

— Нет! Нет! Карабурет! Жилет! Нет!

— Лёва голодный… Тебе хоть его жалко, нет?

— Лёвка, ты голодный? — спрашиваю его. Это военная хитрость; я знаю, что он ответит.