Малина

Малина: Давно ли ты так хорошо ладишь с миром, давно ли ты счастлива?

Я: Ты слишком пристально наблюдаешь, и потому не замечаешь ничего.

Малина: Как раз наоборот. Я именно все заметил, но никогда за тобой не наблюдал.

Я: Однако временами я даже позволяла тебе жить, как ты хотел, ни в чем не мешала, это нечто большее, это более достойно, более великодушно.

Малина: Я и это заметил, и когда-нибудь ты узнаешь, хорошо ли было меня забывать и не лучше ли опять обратить на меня внимание. Только у тебя, вероятно, не будет выбора, у тебя и теперь его уже нет.

Я: Чтобы я тебя забыла, — да как бы я могла тебя забыть! Я только пыталась, делала вид, дабы доказать тебе, что обойдусь и без тебя.

Малина находит мое лицемерие недостойным ответа, и он не станет подсчитывать, на сколько дней и ночей я его забыла, но он тоже лицемер, ибо понимает, насколько хуже любого упрека была для меня и порой еще будет его тактичность. Но мы уж как-нибудь придем к согласию, ведь мне необходима моя двойная жизнь, жизнь с Иваном и жизнь в поле Малины, я не могу быть там, где нет Ивана, но точно так же не могу прийти домой, когда там нет Малины.

Иван говорит:

— Да перестань ты об этом!

Я повторяю еще раз:

— Иван, я хотела бы тебе кое-что сказать, не обязательно сегодня, но когда-нибудь я должна тебе сказать.

— У тебя больше нет сигарет?

— Да, это я и хотела тебе сказать, у меня опять кончились мои сигареты.

Иван готов немного поездить со мной по городу и поискать сигареты, а так как их нигде нет, мы останавливаемся у отеля «Империал», и у портье Иван добывает наконец мои любимые сигареты. Я опять в ладу с миром. Даже если любишь мир только по требованию, его все-таки можно любить, и между мной и миром есть человек, который служит трансформатором, однако Иван не должен этого знать, не то он опять начнет бояться, что я его люблю, а раз он дает мне огня и я могу опять курить и ждать, мне незачем говорить: «Ты только не беспокойся, ты нужен мне лишь для того, чтобы дать огня, спасибо за огонь, спасибо за каждую зажженную сигарету, спасибо за поездку по городу, спасибо, что привез меня домой!»

Малина: Ты пойдешь на похороны Хадерера?

Я: Нет, зачем мне ходить на Центральное кладбище и простужаться? Я же могу завтра прочитать в газетах, как это было, что они там говорили, и кроме того, у меня отвращение к похоронам, ведь ныне никто не знает, как надо вести себя в случае смерти человека и как — на кладбище. Не хочу также, чтобы мне то и дело сообщали, что умер Хадерер или кто-нибудь еще. Мне ведь не сообщают то и дело, что кто-то жив. Так или иначе, мне совершенно все равно, любила я раньше кого-то или не любила, а то, что теперь я встречаю, могу встретить только определенных лиц, ибо некоторых уже нет в живых, меня не удивляет, однако по другим причинам. Может быть, ты мне объяснишь, почему я должна быть информирована о том, что господин Хадерер или другая знаменитость, какой-то дирижер или политик, банкир или философ, вчера или сегодня внезапно скончались. Меня это не интересует. Для меня никогда никто не умирает и редко кто живет, разве что на сцене моих мыслей.

Малина: Значит, я для тебя большей частью не живу?

Я: Ты живешь. Даже большей частью живешь, но ведь ты и доказываешь мне, что живешь. А что мне доказывают другие? Решительно ничего.

Малина: «…бархатная чернота бездонного неба».

Я: Это можно бы использовать. Звучит так, словно тот, кто это написал, живет. Вот, наконец-то, сюрприз.

Малина: «Перед глазами стали проплывать немигающие звезды на фоне темно-фиолетового с переходом в бархатную черноту бездонного неба. В некоторых случаях в поле зрения попадали только по две звезды».

Я: О! Как этот автор точен в описаниях.

Малина: «Вид звезд сменялся видом Земли и Солнца. Солнце было очень ярким и представлялось как бы вколоченным в черноту неба»[83].

Я: Кто этот мистик?

Малина: Алексей Леонов, который на десять минут выходил в открытый космос.

Я: Неплохо. Но вот «бархатная чернота», не знаю, сказала бы я «бархатная» или нет. Что, этот человек еще и поэт?

Малина: Нет, в свободное время он занимается живописью. Долгое время он не мог решить, кем ему стать — художником или космонавтом.

Я: Это понятные сомнения при выборе профессии. Но говорить потом о космосе, как говорил бы странствующий подмастерье у романтиков…

Малина: Люди не так уж меняются. Что-то всегда их захватывает, если только это бесконечно, или невообразимо, или необъяснимо, бархатная чернота, они гуляют в лесу или выходят в космос, блуждая среди тайны со своей собственной тайной.

Я: И это передается потомкам! Так что можно бы перестать удивляться прогрессу. Со временем Леонов получит дачу и начнет разводить розы, а через много лет люди с мягкой улыбкой будут слушать, как он опять рассказывает про «Восход-2». Дедушка Леонов, расскажи, пожалуйста, как это было тогда, в первые минуты, там, снаружи! Жила-была Луна, на которую все хотели полететь, только Луна была очень далеко и совсем не обустроена, но в один прекрасный день явился Счастливец Алексей, и смотри-ка…

Малина: Довольно странно, что он не заметил Урала, так как именно в эту минуту кувыркался в мировом пространстве рядом с кораблем.

Я: Это было неизбежно. Кувыркаешься большей частью тогда, когда хочешь что-то разглядеть или понять, Урал или подобающее слово, какую-то мысль или подобающие слова. Со мной происходит совершенно то же самое, что с нашим дедушкой, от меня все время что-то ускользает, но только у меня внутри, когда я исследую бесконечное пространство, которое есть во мне. Не столь уж многое изменилось с того доброго старого времени, когда люди впервые отправились в космос.

Малина: Бесконечное пространство?

Я: Конечно. Разве может это пространство не быть бесконечным?

Я должна прилечь на часок, из которого в конце концов получаются два, оттого что долгих разговоров с Малиной я не выдерживаю.

Малина: Ты обязательно должна как-нибудь навести у себя порядок, разобрать все эти пыльные, выцветшие бумаги и бумажонки, ведь со временем никто в них ничего не поймет.

Я: Что ты сказал? Что это значит? Никто и не должен в них что-нибудь понимать. У меня найдутся причины для того, чтобы все это больше и больше запутывать. Но если кто-нибудь и вправе взглянуть на эти «бумажонки», то это ты. Однако ты ничего в них не поймешь, дорогой мой, с годами для тебя станет полнейшей загадкой, что означает та или эта.

Малина: Но дай мне хотя бы попробовать.

Я: Тогда уясни себе, почему сверху опять оказался старый листок, я могла бы уже по формату бумаги — DIN-A4[84] — определить, где я ее купила: в деревенской лавочке невдалеке от известного озера, а речь тут идет о тебе, о поездке в Нижнюю Австрию. Но читать все я тебе не дам, ты можешь взглянуть только на два слова, написанные сверху.

Малина: «Личины смерти».

Я: Но на следующем листке, DIN-A2, написанном двумя годами позже, значится: «Причины смерти». Что я хотела этим сказать? Возможно, это описка. Отчего она произошла, когда и где? А вот угадай, что я написала про тебя и про Атти Альтенвиля? Ни за что не угадаешь! Впереди вас тогда по извилистой дороге медленно поднимался в гору большой грузовик с бревнами, ты заметил, что плохо закрепленные бревна начали скатываться назад, ты увидел, как весь грузовик стал откатываться назад, прямо на вашу машину, и тогда, и тогда… Ну говори же!

Малина: Как ты могла все это вообразить? Ты, наверно, была не в себе.

Я: Я и сама не знаю, но это вовсе не воображение, ведь вскоре за тем опять кое-что случилось, ты, Мартин и Атти пошли ночью поплавать в Вольфгангзее, ты заплыл дальше всех, и левую ногу тебе свело судорогой, и тогда, и тогда… Ты что-нибудь еще об этом знаешь?

83

A.A. Леонов, В.И.Лебедев. Восприятие пространства и времени в космосе. М, Наука, 1968.

84

DIN — Deutsche Industrienorm — германский промышленный стандарт, здесь — формат бумаги.