Страница 95 из 125
— А вы бы сказали, что им пользовались в течение трех лет?
— Нет, не сказал бы. Видно, что им пользовались, но не так, чтобы много. Посмотрите-ка вон на тот — та же модель, немножко дешевле, более упрощенный; ему только два года, но им постоянно пользовались. Оставлен нашим клиентом для починки. Видите здесь? И здесь? И вот тут? Это очень характерно для того, что мы называем износом от ловли.
— Очень странно.
Тот согласился, что это действительно странно. Тем более, что он сам рыболов и может, с вашего позволения, утверждать, что знает каждого рыболова вдоль Мааса. Но никогда не слышал о минхере Стаме.
— Понимаете, мы прямо-таки маленькое братство. Устраиваем собрания и дискуссии. Обмениваемся информацией, например, о новом снаряжении. Какая-нибудь фирма выпустила, скажем, рыболовный сачок или острогу нового образца. Мы их испытываем и сравниваем наши впечатления. Затем, множество других вещей. Повадки рыб, состояние воды и берегов, типы наживки, которые мы считаем лучшими для определенного участка, — я просто не могу себе представить, инспектор, что вдоль Мааса есть рыболов, которого бы мы не знали. Мы очень общительны.
— Может быть, он ездил удить в Бельгию, — весело.
— Может быть, — сухо согласился лавочник, — но если ездил, то по его снаряжению этого не видно.
Сидя за ленчем в закусочной, ван дер Валк подумал, не должен ли он все-таки проверить сначала в Фалькенсваар-де, перед тем, как ехать в Германию. Этот вопрос о границах, — похоже на то, что минхер Стам вполне мог заниматься контрабандой. По-существу, ведь это с самого начала приходило ему в голову. Но он не придал большого значения этой мысли. В донесении из Венло сообщалось, что Стам совершенно открыто еженедельно пересекал там пограничную станцию, известную как Барьер Келсе. И это делало для него чрезвычайно сомнительной версию, что Стам был контрабандистом. И вообще, что же могут люди провозить между Голландией и Германией? Это должно быть что-то редкостное, чтобы давать ему так много денег.
Наркотики? Отделение в Амстердаме, занимающееся этим, презрительно отнеслось к такому предположению. Да и его самого эта идея не удовлетворяла. Что же, тот прямо с границы отправлялся в свой коттедж и сидел там, куря опиум? Это бессмысленно. Теперь еще эта история с рыбной ловлей. Могла ли вестись какая-нибудь нелегальная торговля по Маасу? Но если пограничники годами видели, что он еженедельно пересекает границу, им бы это тоже пришло в голову. Они бы проверили, если бы произошло что-то необычное. У них ведь есть свои осведомители, свои стукачи. Контрабандисты обычно попадаются из-за того, что что-нибудь идет не так у тех, кто занимается сбытом, продажей или перепродажей.
Пограничники, как он и предполагал, не проявили никакого интереса.
— Конечно, мы его знаем. Нет, не белая машина — черная. У него загородный дом в Голландии, там он проводит уик-энды. Что-нибудь с ним случилось?
Таможенники тоже — это только подтвердило его предположение.
— Вы же знаете, как это бывает, инспектор; у нас часто облавы на часы или фотоаппараты. Из-за кофе и одеял мы не станем возиться, если только они уж совсем не наглеют. Сколько приезжает немецких хозяек, чтобы сделать закупки на уик-энд в Венло, потому что это немного дешевле? — пожав плечами. — Что же касается настоящей контрабанды — морфий или золото — мы не пытаемся контролировать это здесь, это — Барьер Келсе — главная дорога в Рейнскую область, тысяч пять машин в день. Если мы получаем сигнал из Амстердамского или Роттердамского отдела по борьбе с проституцией и продажей наркотиков, тогда мы останавливаем машину и обыскиваем ее. Но невозможно ведь обыскивать просто так, когда вздумается. Ведь унцию морфия можно упаковать в пластмассу и прилепить к шасси машины, да, любой машины. Вы что, думаете, мы будем просвечивать их рентгеновскими лучами? Вы знаете так же хорошо, как и я, инспектор, что контрабандисты так не попадаются. Их продает тот, кто не получил своей доли.
Именно! Здесь никто не замечал человека, пересекавшего границу еженедельно. Многие переезжали каждый день. Сколько народу жило на одной стороне, а работало на другой? Здесь даже почти не замечали, кто голландец, а кто — немец. Здесь на границе даже два языка так перемешались, что стало трудно отличить один от другого.
Нет, нет, с контрабандой дело не пойдет; у него была совсем другая идея. Все эти поездки взад и вперед через границу, — думается ему, что это делалось, чтобы отвлечь внимание, запутать. У него возникла теория насчет Стама, которую он собирался проверить. Пожав плечами, он поехал дальше, в Германию.
Часом позже, переехав мост Оберкасслер и въезжая в кричаще безвкусный, унылый центр Дюссельдорфа, он был уверен больше, чем когда-либо. Город как-то подходил к создавшейся у него точке зрения. Дюссельдорф ему, в общем, нравился. У него был второй привкус, как у Амре Пикон. Нарочитая хвастливость, печальный блеск, шумное очарование и мертвенная тишина пустыни, — каким-то образом это соответствовало его предположениям.
Ван дер Вал к не любил длинных утомительных поисков: слишком много их у него было за это время. Если бы он думал, что предстоит настоящая охота, он послал бы кого-нибудь другого. Он не собирался ехать в Полицей-президиум или в Торговую палату; не намеревался торговать вразнос своими снимками у окошечек «до востребования» или у столиков портье в отелях. Он даже не думал заходить к портному на Хофгартенштрассе. В голове у него была одна твердая цель, и если это не поможет, — тогда он сел в галошу.
Он долго и серьезно размышлял о характере Стама. Что бы тот сделал и как взялся бы за это. Куда бы ни ходил Стам в Дюссельдорфе, — решил он, — это должно быть такое безымянное место, где его никогда не приметили бы. Может быть, он жил здесь, имел дела, но прежде всего, — ван дер Валк был уверен в этом, — он взял себе вымышленное имя.
Как это делается? Сложность регулярных посещений одного и того же места состоит в том, что люди видят и запоминают. А люди есть всегда. Швейцары, уборщицы, консьержи, секретари, — они всегда где-то есть. Существует ли такое безличное место, где все завершается с такой долей автоматизма, что человек может ходить туда и сюда и быть уверен, что его не приметят?
— Должно быть, — сказал он себе.
Он повернул с Брейтештрассе на улицу Графа Адольфа и вверх — к Вильгельмплатц, где оставил свою машину у почты, и перешел через дорогу к Центральному вокзалу. Десять минут спустя он, вышел оттуда с небольшим чемоданом в руке, до краев наполненный своим успехом.
Минхер Стам не пользовался каким-нибудь дешевым отелем или меблированными комнатами где-то на задворках. Он пользовался просто общественной уборной по соседству с рядами шкафчиков для забытых вещей, которые так похожи на картотеки. Додуматься до этого помог ван дер Валку ключ. Ну на что могла понадобиться Стаму картотека, когда он мог хранить свои дела в дневниках на полке? Как он ломал себе голову над этим ключом! Сколько догадок, и все они были отвергнуты, и затем он решил сыграть на идее, взятой из романа в бумажной обложке на Стамовской полке. И, черт возьми, это оказалась правильная идея!
В чемодане не было ничего, кроме полной смены одежды. Темный, безликий костюм, так похожий на те, что висят в той комнате в Амстердаме. Рубашка, галстук, ботинки, шарф, короткое спортивное пальто. Годами минхер Стам еженедельно входил в Центральный вокзал в Дюссельдорфе, благовоспитанно удалялся помыть руки, и через десять минут появлялся снова другим человеком. Но не немцем, как думал ван дер Валк. Бельгийцем.
В маленьком кожаном портфельчике находилась его полная запасная персона. Бельгийские водительские права, бельгийский паспорт, бумажник из крокодиловой кожи с деньгами и документами, серебряный портсигар и новое кольцо с ключами для того, чтобы отпирать для него новую личность. И все это венчала новая шляпа.
Новая личность именовалась Жераром де Винтером. Он жил в Эрнегейме, имел сорок четыре года от роду, родился в Амстердаме — ах, так? — и был по роду своих занятий владельцем отеля. Сидя в своем «Фольксвагене» на мрачном углу мрачной площади среди резкого звона трясущихся трамваев, ван дер Валк глядел на широкий зад большого автобуса марки «Мерседес», окрашенного в грязно-желтую краску, поверх которой были нарисованы почтовые рожки, и чувствовал, как радость согревает его своим розовым сиянием. Стам оказался не просто интересен: он был еще и комиком. Как долго он вел такую жизнь?