Куба — любовь моя

Директриса ответила, что не наше дело рассуждать о пользе и вреде зарядки в неподобающей одежде. Есть распоряжение, и мы его выполним, чего бы это ей ни стоило и, на какие санкции она ни была бы вынуждена пойти.

Выход лежал на поверхности. Мы перестали ходить на зарядку, подходили к школе к концу экзекуции, смешивались с толпой и проходили внутрь. Иногда это не срабатывало — зарядка заканчивалась чуть раньше, и приходилось отдавать дневник дежурному учителю, стоявшему на входе.

Так я однажды и попалась. Надо сказать, что таких смелых было немного, несколько человек всего — самых продвинутых. Остальные покорно приходили на двадцать минут раньше, чем это диктовалось необходимостью и здравым смыслом, и просто стояли среди скачущих малышей. Мы были не такими — нам был важен принцип не делать идиотские вещи, которые делают другие только потому, что это — приказ.

Поэтому утром мы встречались с Капой и, нога за ногу, брели в школу. Однажды что-то я не рассчитала и пришла поздно. Не так поздно, чтобы опоздать на уроки — я вообще, никогда и никуда не опаздывала — а поздно настолько, что все уже в школу зашли и стало ясно: зарядку я пропустила.

На дверях стояла англичанка, которая и забрала у меня дневник. Это тоже была мера наказания, расчитанная на идиота.

Нет, правда, как меня могло напугать такое наказание? Я с первого класса училась бесконтрольно. Сначала мама пыталась как-то за мной следить, но, увидев, что следить, собственно, не за чем, и устав получать на стандартный вопрос о сделанных уроках не менее стандартный ответ, отступилась, и в дальнейшем учиться мне уже никто не мешал. Раз в четверть бабушка ходила в школу на собрание, выслушивала очередную порцию похвал в мой адрес со стороны учителей и жалоб со стороны мам некоторых мальчишек, отлупленных мною за прегрешения, получала мой табель с одними пятерками — и на этом участие родителей в моем учебном процессе заканчивалось. Иногда мама еще пыталась взбрыкнуть, требовала дневник на подпись, быстро скучнела от однообразного вида пятерок в нем и на какое-то время успокаивалась. Листая мой дневник, она говорила:

— Тоска зеленая. Тебе самой не противно — одни пятерки, никакого разнообразия! И как это можно так учиться?! Не надоело тебе?

Меня эта тирада бесила невероятно. Я так хотела, чтобы семья мной гордилась, а мне давали понять, что никому это на фиг не интересно — моя отличная учеба.

Дежурный учитель, забрав дневники у опоздавших, должен был в каждом дневнике написать замечание и расписаться. За дневником полагалось идти в учительскую, где «хроников» мог настигнуть справедливый гнев других учителей, поэтому находились люди, для кого эта санкция была наказанием. Но я тут была ни при чем. Ведь если быть точными, даже опаздывая на зарядку, я приходила вовремя. Насколько правомочно было требование школы, заставлявшее нас вставать на полчаса раньше, теперь уже обсуждать поздно, но я за школой такого права не оставляла. Мое время было моим временем, и я не собиралась его разбазаривать в угоду глупостям взрослых.

Когда англичанка потребовала дневник, я показала ей часы, на которых было без семи минут восемь. Этот аргумент на нее не подействовал, и она посоветовала мне не придуриваться, ведь я знаю, что нужно приходить на зарядку. Я возразила, сказав, что это не зарядка, а профанация идеи, что я спортсменка и мне такая зарядка не нужна. Оказывается, зарядка всем нужна, и спортсменам тоже.

— Но я делаю дома, в форме, а как я могу ее делать здесь, в пальто и с портфелем в руках? Что это дает?

Не нужно обсуждать решения старших, оказывается. Старших, оказывается, нужно слушаться и уважать. Я была готова ее уважать, она была очень хорошей учительницей, своим знанием языка я обязана ей, но уважать ее, именно в тот момент, было не за что — и это тоже было частью системы, унижающей всех и вся и делающей врагов из хороших учителей и нормальных детей. Разделяя — властвуй.

Я спросила у нее, делает ли она зарядку по утрам, раз она так за нее ратует. Учительница пошла пятнами, и я поспешила отдать ей дневник, пока не оказалась виновницей смерти, в общем-то, неплохой тетки.

Дневник мне в тот день получить назад не удалось — она была занята, потом была занята я, так это и осталось. Он и нужен-то был только учителям — ставить оценки, а мы давно обходились без дневников. Места для записи уроков в них было мало, задавали много, и мы записывали задания в тетрадях. Физик учил нас не по школьным учебникам, то и дело диктовал нам конспекты, а задачи из программного задачника он задавал только троечникам — значит, опять шла диктовка, и дневник прозябал в своей бесполезности. Так я о нем и забыла…

Прошло пару недель, и мы опять опоздали на зарядку, теперь уже вдвоем с Капой. День был очень важный. Дело в том, что учились мы на стыке времен: пересматривались программы, и кое-что уже было изменено. Так, знаменитый бином Ньютона изъяли из программы, и я оказалась, в результате, менее образованной, чем Коровьев, который, в отличие от меня, в советской школе не учился, а потому, может быть, и стал могущественным бесом, опять же, в отличие от меня. Хотя какая-то чертовщина во мне была всегда… Вместо бинома, ввели комплексные числа, но учебник вышел раньше этой замены, и о комплексных числах в нем даже не упоминалось.

В описываемый день наш математик должен был надиктовать нам теорию комплексного числа и заранее всех предупредил, чтобы никто не болел, не… не… не… Он даже одолжил у физика урок астрономии, которая всегда служила запасным вариантом, так что астрономию мы, фактически, не изучали, и потом, работая в школе, я ее учила заново самостоятельно, чтобы давать нормальные уроки, если можно считать нормальными уроки без телескопа и других астрономических прибамбасов.

День нас ждал очень важный, а тут такая неприятность — клятая зарядка раньше времени закончилась! На дверях опять стояла англичанка в компании с…директрисой. Мы подошли. У нас потребовали дневники. Капа спросила, за что — до начала уроков было еще десять минут. Ей ядовито объяснили, за что. Она, в свою очередь, заявила, что не понимает, почему это она, освобожденная от уроков физкультуры по состоянию здоровья, должна ходить на зарядку, которая даже здоровому человеку может навредить, а уж человеку со слабым здоровьем… Ее прервали и сказали, что она могла бы поправить здоровье, если бы не отлынивала от зарядки.

— Моя мама — врач, и я склонна больше верить ее рекомендациям, чем советам неспециалистов, — спокойно парировала Капа.

Пятнами пошли, на этот раз, две тетки, излишне рьяные в своем служебном рвении.

Капу грубо прервали и железными голосами потребовали дневники. Но в этот момент я вспомнила, что дневника-то у меня нет! О чем и заявила. И тут же не замедлила сказать, что дневник две недели назад забрала англичанка и потеряла его, а я не считаю целесообразным покупать новый дневник за два месяца до окончания школы.

Тетки были на грани инфаркта, но справились с собой и сказали, что я могу быть свободна — в школу меня сегодня не пустят. Но теперь вступила Капа и сказала, что забыла дневник дома. Все. Это была последняя капля. Директриса перевела дух и сказала, что мы исключены из школы сроком на три дня.

Мы опешили. Исключить из школы двух десятиклассниц — лучших учениц, членов комитета комсомола — по вздорному поводу, да еще в самом конце учебного года, когда каждая минута была на учете, и учителя спешили додать то, что было упущено в течение всех прошедших лет учебы, — это было уже не идиотизмом, это было прямым покушением на нашу дальнейшую судьбу. Я попыталась воззвать к голосу рассудка. Но у того, что не существует, и голоса нет и быть не может. Мы попытались объяснить, какой важный сегодня день, и получили ответ, что раньше нужно было об этом думать.

— До свидания! — сказали нам. Что ж, мы тоже сказали: «До свидания», и пошли прочь. Потом окажется, что, ответив, мы оскорбили человеческое достоинство этих двух несчастных дур, которые за всю свою длинную жизнь в школе не уяснили, что все дети разные и требуют разных методов и методик.