Куба — любовь моя

Глава 10.

— Ты зачем из Москвы уехала, от нас хотела сбежать? — спрашивал дьявол меня, несколько часов спустя. Он вернулся, когда все уже пришли с работы, и дверь ему открыла мама.

— Ну, так что — от нас спряталась? От нас не спрячешься! — он глумливо смеялся и смотрел на меня с издевкой.

— Ни от кого я не сбежала. Врачи запретили учиться. Вот вылечусь и продолжу, — ответила я неприязненно.

— А это еще не известно — позволим мы тебе учиться или нет, — продолжил он, — поможешь нам, может быть, и разрешим, если себя будешь хорошо вести.

И он опять засмеялся, глядя на меня откровенно издевающимся взглядом.

Тут в комнату вошли мама и бабушка, которые до этого момента были в кухне.

Они вопросительно уставились на меня, мама спросила:

— Дочь, кто это к тебе пришел, объясни.

Дьявол помог мне, с наслаждением показав им свое удостоверение, из-за чего они обе сначала просто остолбенели, а потом потребовали объяснений.

Гэбэшник рассказал им историю нашего знакомства и сообщил, что в Москве остались крайне недовольны моим отъездом, приняв его за саботаж и нежелание помогать органам.

— Какая еще помощь? — недовольно спросила мама, — К вам только в лапы попади — всю душу вытряхнете.

Дьявол не обратил внимания на ее выпад и объяснил, что приехал за мной, что я должна быть препровождена в тот город, где учился мой мальчик, для проведения следствия и очных ставок.

От слов «очные ставки» мама с бабушкой посерели и сказали, что никуда я не поеду. Он не слушал их, он смотрел на меня.

— Я не поеду.

— И очень глупо. Но я тебя не тороплю. Даю тебе время подумать — два дня. В понедельник во столько-то быть в городском отделе по такому-то адресу.

Я много лет ходила мимо этого двухэтажного дома с вывеской «Городской комитет», но даже не задумывалась, какой именно комитет прячется за столь лаконичной надписью. Как выяснилось позже, никто из моих знакомых тоже не знал и не задумывался, есть ли в городе отделение ГБ — настолько это никому не было нужно. Оказывается, это было нужно, хоть и не нам.

В комитет я шла с зубной болью в душе. Мне было стыдно и страшно, что кто-нибудь, кто знает, что именно в этом неприметном здании расположено, увидит меня и примет за стукачку. Я даже оглянулась прежде, чем войти в страшную и позорную дверь.

Меня уже ждали дьявол и красивый азербайджанец-капитан, который страшно обрадовался моему появлению и стал разыгрывать радушного хозяина: предложил мне чаю, конфет, а затем и вовсе стал со мной флиртовать. Это он зря старался: я была в ауте, плохо видела окружающее, была заторможена, и его театр одного актера для единственного зрителя ответной реакции у меня не вызвал.

Они с москвичом на пару стали мне объяснять всю неосторожность и пагубность для меня самой и моих близких отказа помочь ГБ. Мне в красках расписали, как они наплюют на мое будущее, которое сейчас — пока — их очень заботит, вызовут конвой и отвезут меня, куда надо, в арестантском вагоне, а там будут держать в КПЗ вплоть до суда. Не лучше они обещали поступить и с моей семьей. Капитан сказал, что, конечно, безработицы в СССР нет, но сделать так, что человека не возьмут ни на какую работу ни в одном населенном пункте страны, проблемы не составляет, а уж с младшим братом и вовсе просто все устроится — пойдет с малых лет по колониям, а оттуда нормальными людьми не возвращаются, и все это получится, благодаря моему, неверно понятому, глупому благородству.

Так что, если я хочу, чтобы мама с бабушкой погибли от голода, чтобы их согнали из квартиры, а брат стал бы уголовником — вперед, я могу продолжать упрямиться ради полузнакомого человека.

После двухчасовой обработки меня отпустили домой, где ждала мама, очень на меня злая, потому что ей на работу принесли повестку, которой ее вызывали в комитет «для проведения беседы». Повестку приняла секретарь начальника, и все учреждение было в курсе, все спрашивали маму, в чем дело, и шушукались у нее за спиной.

Неделю нас по очереди вызывали «на беседы». Что-то мешало им, действительно, арестовать меня, это «что-то» стало мне известно только уже в перестроечное время.

Мы сломались, когда брат пришел из школы и сказал, что во время уроков приходил какой-то человек и в кабинете директора расспрашивал его, кто к нам ходит, о чем говорят дома, что говорят про страну и правительство:

— Ты знаешь, что такое — правительство?

Брату исполнилось десять лет, и он ждал приема в пионеры, который должен был состояться двадцать второго апреля. Человек, разговаривавший с ним, сказал, что из-за плохого поведения сестры его могут и не принять, и даже, наверное, исключат из школы.

Это была последняя капля, и на следующий день я во время очередной «беседы» сказала им, что они пользуются подлыми средствами, и потребовала, чтобы оставили ребенка в покое, что я поеду с ними. В душе я решила, что спорить больше я не буду — это ничего не даст. Просто я не сделаю ничего из тех гадостей, которые они хотят вынудить меня сделать. С тем я и села в самолет рядом с дьяволом, мечтая, в глубине души, чтобы самолет разбился, и мы бы не долетели до места, где я должна буду потерять душу.

Интерлюдия.

Я хочу кое-что объяснить. Мне это трудно дастся, но назвался груздем — полезай, куда следует. Гордиться тут, конечно, нечем, истина есть истина, хотя «что есть истина?». Не была я героиней никогда. Не умела постоять ни за себя, ни за близких своих, ни за идею. Да, собственно, идей у меня никаких и не было. Хотелось жить интересно и приятно, в окружении интересных людей и верных друзей, и быть им тоже верным другом. Работа не только ради заработка, а так, чтобы совместить заработок с интересом, а еще лучше — с азартом к работе. Замуж я не собиралась, хотела жить одна, но любовь должна была присутствовать моей жизни обязательно. Влюбчива я всю жизнь была чрезмерно, а вот надолго ли хватало моих эмоций — вопрос другой. У меня перед глазами было несколько примеров женщин, живших без мужей и детей, в свое удовольствие. Очень мне их жизнь нравилась. Я себе тоже такую напредставляла — с небольшое уютной квартирой, книгами, моим порядком, моими вещами. А бороться, идти на баррикады — этого я в себе не находила, чего, правда стеснялась ужасно.

Мое поколение было испорчено идиотской детской литературой: повестями и романами о пионерах-героях, мифами и легендами об Отечественной войне, про которую мой отец, однажды, сказал, что он помнит иную войну, чем та, которую маршал Жуков описал в мемуарах. Я возразила, сказав, что у них и ракурс был разный, все-таки, есть разница, наверное, между видением маршала и капитана. Отец спорить со мной не стал, а зря. Кто-то должен был вовремя объяснить мне, где правда, а где официально состряпанные легенды. О довоенном времени я знала правду от бабушки, а война так и вошла в сознание великим мифом. Я не хочу обидеть ветеранов. В конце концов, мой отец тоже был солдатом и был ранен в свои двадцать лет. Я имею в виду, что мифологизация войны была необходима для сокрытия бездарности, с которой вел ее Сталин, для оправдания огромного числа погибших. Завуалировать нужно было и тот факт, что никто не собирался заботиться о мирном населении. А потому и ввязывались дети в военные действия, потому и возник новый литературный жанр, призванный запудрить мозги молодым читателям. Витя Коробков, Валя Котик, Марат Казей (о нем я не читала ), Зоя Космодемьянская! Я, на полном серьезе, ставила себя на ее место и понимала, что не выдержала бы пыток и боли.

Мне было стыдно своей трусости, но из песни слов не выбросишь. Я боялась одна вечером ходить по улицам, и, если я проводила вечер у Капы, а это, чаще всего, и случалось — за исключение тех вечеров, когда я усиленно занималась — она всегда шла меня провожать, а потом спокойно возвращалась одна домой. Я на такие подвиги способна не была. Если и были в моем характере мужские черточки, то они проявлялись в других жизненных аспектах. Однажды мы гуляли с Капой вечером, а в руках ее был оранжевый том «Детской энциклопедии», который я у нее брала, и теперь мы несли его назад к ней. Ну, и прицепился к нам какой-то идиот, и никак мы не могли от него отделаться, пока Капа не двинула его по голове книгой. Этот аргумент идиотом был понят, и он ушел в противоположную сторону, покачиваясь и ругаясь. Я стояла, обомлев и ожидая, что сейчас он вернется не один и мало нам не покажется. Капа развернула меня в нужном направлении и повела дальше. Никто за нами не гнался, но я очень нервничала, когда она пошла домой одна.