Дети Гамельна. Ярчуки

— Хорошо, шановне[90] паньство, здесь остаетесь. Лейтенант мой с вами, бдительности не теряйте, — Мирослав поднялся в седло. — Сам Понтифик большие надежды возлагает на ваши сабли и отвагу.

Усиленные лейтенантом Угальде и совершенно бесполезным в бою Анчем, поляки раздулись от гордости, будто жабы и остались под прикрытием чахлой рощи. В случае осложнений, этот сомнительный, но весьма гонористый резерв едва ли успеет вовремя подойти. Вот дорогу перехватить они вполне способны – Диего, хоть и пошкарябало испанца, сумеет выпинать шляхту на дорогу. Ксёндзы укрепят дух бойцов… В общем, хоть какая-то опора в тылу.

Семеро всадников рысили по дороге – заходящее солнце освещало вершину холма, развалины городка, остов собора – обезглавленный, почерневший от давнего пожара. Угасающий солнечный свет пронзал высокие окна насквозь – по одну сторону закопченных стен ещё царил летний день, по другую, меж крестов обширного кладбища, уже подкрадывалась ночь. Из-за всех этих задержек, что будто нарочно под ноги бросались, приехали, как в уговоре требовалось – «на закате».

Вот и перекресток: разбегающиеся врозь шляхи, пересохшая лужа, старый навоз у обочины…

— Спешиться!

Банда сошла с коней, солдаты озирались.

— Словно в миске какой, — проворчал Йозеф, поглаживая рукоять кацбальгера.

Действительно, охотники будто на дне посудины оказались. Тянулись прочь пустынные трещины-дороги, замер в безветрии поросший приземистыми кустами тёрна склон холма. Казалось со всех сторон – от верхних развалин, от чёрного костёла и погоста, от дальнего леса и от камышей речушки – за людьми пристально наблюдают. Скорее всего, так и было.

- Пока здесь, - снова оглянулся капитан, нутром чуя подвох. - Оправиться, погадить, глотки промочить. И по сторонам смотрим во все глаза.

Лошадей привязали к сухим стволам, бойцы прошлись вокруг – смотреть у пыльного перекрестка было не на что. Расселись на траве, пошла по кругу баклага с водой. Ощущение, что сидишь под взорами тысяч внимательных глаз, малость поутихло – человек ко всему привыкает.

— Вот помню, стояли мы под Брайтенфельдом, ну когда шведы так врезали, что аж уши у нас завернулись. Ну, от скуки, окрестные деревни потрошили. Там и брать нечего - война всё прибрала. Но жрать-то хочется. Ну, одного упрямого мельника на ветряке за кишки его же и подвесили. Крутится, орёт... — рассказывал Густав

— Ты бы лучше о бабах тамошних трепался, — поморщился Котодрал.

Мирослав в разговор не вмешивался, прохаживаясь поодаль. Крепло гадостное предчувствие, что никто на встречу не явится. Но к чему тогда это письмо с приглашением? Сбивали со следа? Скорее, наоборот, давали уверенность, что след не ложный. Противник расставил капкан и следовало заставить ловушку сработать вхолостую. Но как? Только дождаться, пока враги покажутся…

Далее по обстоятельствам: или попытаться взять нападающих, или уходить, надеясь на ясновельможный резерв. Но странность в том, что на этом чёртовом перекрестке внезапное нападение попросту невозможно. В чем ловушка? Где-то за холмом таиться полусотня панцирных казаков? Или из лужи полезут вяленые  кобольды-головастики? Или что?..

Капитан невольно поглядывал в сторону придорожного креста, — деревянное изваяние не собиралось подсказывать. Странная манера у здешних резчиков: грубые, едва намеченные черты, растрескивавшееся тёмное дерево… Да и сам крест нехорошо склонился, словно вот-вот рухнет ниц перед этими пыльными дорогами и мёртвым холмом.

Бойцы сидели, почти не оборачиваясь к друг другу – смотрели вокруг, на притихший, начавший сереть мир.

… — И тогда я говорю, «годная баба так скалиться не станет, зря ты, Клаус, её в чулан затащил, порченная она». И действительно, назавтра глядим, а наш здоровяк-то за брюхо держится, — негромко продолжал предаваться воспоминаниям Густав. – Два дня, и всё – стух кишками…

Никого вокруг. Дороги пусты, птицы молчат, сгущается сумрак. Не тот перекресток? Нет, глупо, Дидькова Каплыця одна-единственная…

Мир огляделся и достал сосуд с Указующим. Тот был бодр - скрёбся изнутри, видимо, надоело в темноте сидеть. Капитан открыл крышку - рука немедля высунулась, стряхнула капли вина, поколебалась и принялась тыкать пальцем с тёмным ногтем во все стороны: на костёл, на рощу, кладбище, развалины. Впрочем, назад, в сторону польской засады опять же указать не преминула. Мирослав сплюнул и принялся закручивать вместилище бесценного, но сейчас откровенно бесполезного компаса — Указующий вновь возмущенно заскрёбся. То ли укачало, то ли взятое в монастыре вино действовало на магическую руку не лучшим образом. Собственно, оно и на вкус весьма гадостно. Надо было у отца Казимежа вытребовать бочонок кагора...

Зажглись первые звёзды. Солдаты примолкли – темнота не располагала к болтовне. Ночь поглотила кресты обширного кладбища за костёлом, скатывалась ниже по склону… Но ещё светлели колеи дорог. Вот мелькнули в воздухе, заставив вздрогнуть, легкие тени – нет, всего лишь кажаны, как по-местному зовутся летучие мыши. Напрасно отряд ждал, никто не придёт. Ещё час и нужно будет уезжать, нет смысла торчать здесь всю ночь.

Мирослав глянул на лошадей, повернулся к холму…

— Капитан!

— Вижу, не ори.

Тень остова костёла уже не была такой тёмной – в провале окон мерцал свет. Приглушённый, звезды над безглавой колокольней сияли куда ярче. Но, определенно внутри церкви был свет – отблеск факела или фонаря.

— Живо поднимайте зады, герои сраные…

***

Во тьме кусты терновника вроде бы разрослись, а сам склон стал круче. Мирослав невольно обернулся – дорога тянулась совсем рядом, угадывались сухие деревья, тени лошади и Дмитро, замерший с мушкетом в руках. Казак остался за коновода без особой охоты, но он был проверенным бойцом, а потеря лошадей была бы, ох, каким дурным знамением. Надо бы там ещё одного оставить, а лучше и двух. Но маловато людей под рукой.

Охотники разделились – капитан с Котодралом и Литвином поднимались напрямую, вторая группа шла левее, норовя выйти к западной стене – если ждёт засада, то наверняка враг на погосте засел, а могилы останутся по другую сторону спаленного костёла.

— Капитан, что-то не так, — прошептал Збых, ловчее перехватывая аркебузу.

— Ясное дело, не так — не в кабак идём, — ответил Мирослав, пытаясь разглядеть тени под закопченной стеной – стоит там кто, или лишь мнится?  Из высоких окон по-прежнему манили отблески неяркого света. Нет, какого дьявола манили?! Идти туда не хотелось, да так, что аж спина холодела. Дурной склон. Ни цикад, ни иной ночной живности. Даже летучие мыши куда-то исчезли. Лишь холодные искры звезд наверху, да стены, никак не желающие приближаться. Ну, ещё шорох солдатских сапог…

— Ловушка там, — прошептал Котодрал, в очередной раз щупая свой оберег.

— Замок лучше проверь, чем висюльки тискать. И иди…

Наконец, взобрались, под ногами мощёная площадка, сквозь щели буйно проросла трава – словно по могильным плитам ступаешь. Может и так…

Тройка Йозефа тоже одолела подъем – смутно угадывались фигуры бойцов. Мир взмахом пистолета указал направление – обойти со стороны окон, быть наготове. Сам пошёл к дверям…

Ступени завалены камнями, того и гляди оступишься. Сворки крепких, окованных железом, дверей, сгорели наполовину – их явно пытались выбить – толстые полосы выгнуты. Перед тараном дверь устояла, огню уступила…

Нехороший храм был в Дидьковой Каплыци, и построен неудобно, и вообще…

Мирослав осторожно переступил через головешки, держа наготове пистолет, заглянул за обугленную створку.

На груде рухнувших с потолка балок горела пара свечей. Ветра нет, свечи хорошие, яркие… Оплыли порядком. Никого живого… Чёрные камни, остатки досок, обруч от бочки, что-то круглое, похожее на обгорелый череп. Ни звука. Между свечей ждёт-лежит цилиндрический, добротной кожи, футляр. Очень схожий с тем, что требовалось найти: длиной чуть короче локтя, ремешок, замки в остатках старинной потемневшей позолоты.