Страница 25 из 62
Тут незадавшаяся прислуга поползла на коленях к казаку. Не очень быстро, но этак угрожающе. У Хомы перехватило дух, выхватил из-за кушака пистолет, успел взвести курок… Толчок маленькой, но на диво сильной ладони опрокинул на спину. Казак пытался отпихнуть ловкую вражину, но панночка уже оседлала несчастного, склонилась, щекоча потоком густых локонов. Глянула глаза в глаза – ох, спаси и сохрани, — разные ведь очи у неё, разные! Хома упер ствол пистолета в стройный стан панночки:
— Уйди!
Склонилась еще ниже, весь свет заслоняя, шепнула в самое ухо:
— Пальни. Потом сам же латку и наложишь.
Хома чувствовал, как размеренно и ровно стучит её сердце. Пахла она вечерней росой и еще чем-то… Панским и девичьим, от чего страх с вовсе иным чувством мешался...
— Если что, так я отвернулся, — из далёкого далека донёсся голос кобельера.
Хома и шевельнуться не мог. В смысле мог, но не хотел. Или, что вернее, хотел, но не мог, потому как… Отчаянно немоглось…
Острые зубки сжали ухо, стиснули сильнее, еще сильнее. Хома осознал, что даже если сейчас его ухо отдерут и с хрустом жевать вздумают, стрелять он все равно не станет. Уж очень губы теплые…
…И хруста не было, и губы исчезли. Казак разлепил веки: Хелена сидела в двух шагах, юбки оправляла. Ну не ведьма ли?!
— Воздержались или как? – поинтересовался Анчес, осторожно оборачиваясь. – И то хорошо. Надоело мне это блудодейство, даже и сказать не берусь как. Яблочка хотите?
Гишпанец доставал из-за пазухи яблоки, а Хома никак не мог опустить курок пистоля с взвода – пальцы тряслись, точно две недели без просыху пил.
— Угощайтесь, — пригласил радушный кобельер. – Отдышитесь. Порядок лучше блюсти, а то накажет проклятая хозяйка. Уж я-то ее знаю.
Гишпанец осекся, потому, как прелестная паненка сделала двойное «хрум-хрум» и сплюнула черенок – более от яблока ничего и не осталось.
— Интересные манеры, — пролепетал Анчес. – Говорят, яблочные косточки для желудка очень полезны.
Хома закончил щупать своё пылающее ухо, сунул за кушак пистолет. Забрал у гишпанца второе яблоко и передал паненке. Хрум-хрум – сплюнутый хвостик стукнул об изгородь.
Ишь, ты, балуется. А ведь была бы на диво лихая и приятная дивчина, если б не мертвая.
— Кормлю вас дурно, что ли? Все жрёте и жрёте, – спросили с кладбища. Хозяйка возвращалась, и, судя по всему, с хорошими новостями. По-крайней мере, у гайдуков ничего в теле не прихватило и не скрутило.
***
Опять шли, местами ощупью продираясь сквозь заросли. Ведьма будто кошачьи глаза имела, пронырливому гишпанцу и полумёртвой паненке тоже ничего, а Хому ветки, как нарочно, цепляли. Ах, пропала добрая свитка! И чего ходили на то поганое кладбище? Хозяйке в одиночестве скучновато покойников навещать?
Хома сообразил, что вовсе не возвращается ведьма, а опять в обход ведёт. Выбрались на прогалину, прошлись вдоль яра. Смутно забелели окраинные хаты Пришеба.
— Чтоб тихо мне! – приказала ведьма.
Тихо, так тихо. Хома и полслова не сказал, когда перелазил через плетень и шапку чуть не затерял. Панночка скакала впереди всех, бесстыже подбирая подол повыше белых коленочек и неся шанцевую снасть как пушинку. Подалее от неё надобно держаться, подалее.
Дремала узкая городская улочка, осмелился гавкнуть дурной пес во дворе, да тут же осёкся. Ежели посмотреть с такой стороны, то ходить под ведьмой не так плохо – хая и бреха псиного куда как меньше, за штаны никто цапнуть да подрать не норовит.
***
… Пустырь открылся, словно несколько домов из челюсти улочки выпало. Трава по пояс, остатки стен в зарослях крапивы. Пожарище. Точно, видать, здесь тех иудеев и вывели под корень.
Зашли за остатки ворот. Пани Фиотия всматривалась во тьму, к чему-то примеряясь. Остальная шайка смирно столпилась за спиной хозяйки. Облака слегка просветлели, на крапивные дебри взглянула луна, и Хома различил поодаль ещё остатки стен, и ещё… Богатый двор был, это точно. Торчали чёрной пятернёй горелые балки, громоздились оплывшие остовы стен. И двор богатый, и знатное «веселье» здесь случилось. Нет, не любил Хома таких унылых случаев, хоть даже и с жидами они происходили.
— Туда, — приказала ведьма.
Двинулись вглубь крапивных дебрей, казак вынул было кинжал, дабы вырубать застарелую жгучую вражину, но Хелена легко взмахнула окованной добрым железом лопатой, да и двинулась впереди, скашивая перед собою целую улочку…
…Стояла ведьма на краю пепелища, озиралась. Потом подоткнула юбку и широкими мужскими шагами принялась отсчитывать расстоянье. Хома размышлял – у всех ли ведьм икры справнее, чем видимый верх тулова, или тут особый случай? Ишь, аж лоснятся. Нужно у гишпанца спросить, он по бабам сведущ.
Ведьма остановилась под иссохшим деревом, смотрела вверх на скрюченные, когда-то обгоревшие ветви.
— Надобно на полпяди прибавить, — шепотом посоветовал Анчес. – Усохло тут всё.
Дурень дурнем кобельер, но тут был прав – Хома и сам чувствовал, что усохлое это место. В спину будто смотрит кто, да так, что аж под свиткой холодок гуляет и сгорбиться хочется. Может, и ни к чему копать тот иудейский клад? Плохо жили, что ли? А тут выскочит какая нечисть да вспрыгнет на загривок…
Казак, озираясь, взялся за пистолеты. На всякий случай, за оба. Меж тем, чёртова хозяйка неугомонно колдовала-высчитывала: прошла по едва различимой в лунном свете тени самой длинной ветви, повернула под правую руку, вновь отсчитала шаги. И оказалась у другого угла сгоревшего дома. Хмурясь, посмотрела на остаток стены, затем на верных слуг, словно они в нынешней глупости были виновны.
— То ли это место, пани хозяйка? – робко высказал общее сомнение Анчес.
— Язык прикуси, — ответствовала властная полюбовница кудряша. – Путал меня покойник, и ты туда же. Здесь копайте!
— Этак оно снаружи или изнутри зарыто? – уточнил Хома, представляя целую прорву работы. – Может, уточнить у того шутника? Что торопиться, завтра вернёмся, хорошо обдумавши.
— Поболтай языком, казаче, поболтай. Сейчас сходишь, у хозяйчика сам спросишь. А мы здесь подождем, — проскрипела чёртова баба.
— Да я разве его найду?! У меня и чар нет, – поспешно напомнил Хома.
— Ну и мусоль свои пистоли, — буркнула ведьма, извлекая из-под плахты-передника длинную тёмную кость.
Хома решил, что советы давать в такой щекотливый миг, только дело портить. Да и язык как-то поприсох к нёбу.
Костяную руку ведьма держала, не то что полную, а так, коротышку: от пальцев иссохших до локтя с белой торчащей костяшкой. Слуги глядели, как пристраивает хозяйка мертвецкую конечность на острие короткого колдовского ножа. Фиотия приподняла нож повыше и вовсе отпустила сушёную руку – та миг бессильно равновесие ловила, потом дрогнула. Хома, обмерев, смотрел, как она крутится на кончике клинка, как бежит по ножу синеватое мерцание. Вдруг замерла рука, скрипнула пергаментная кожа, шевельнулся указующий перст с длинным желтым ногтем. Все глянули на стену былого дома…
— Изнутри копайте, — молвила ведьма, снимая с ножа страшный указатель.
Хома перевел дух. Вот к чему те заклятья вообще нужны? Оно ж и так было понятно, что изнутри рыть придется. В жизни всегда так: где неудобнее, там и рой, да поглубже. Не ошибёшься.
Взялись за дело: расчистили край угла, сдвинув обвалившуюся глину, недогоревшую дранку и иной мусор. Хома, поплевав на ладони, взялся за кирку. Хрупкая панночка прытко отгребала лопатой землю, за ней топтался кобельер, которому лопата была привычна не более, чем монастырскому карпу мушкет. Но и без него вгрызлись лихо. Очень скоро кирка бухнула по чему-то твёрдому.
— Прыть поумерь, сокол красноносый, — приказала ведьма, устроившаяся на остатке подоконника.
Расковыряли яму чуть шире – обнаружилась дощатая крышка. Поддеть оказалось сложно. Хома подвёл острие кирки, панночка вдарила по тупому концу инструмента молотом. Над пустырем разнёсся недобрый звон.
— Потише, весь великий град перебудите, — цыкнула ведьма.