Страница 19 из 62
Из задумчивости капитана вырвал испанец, коснувшийся плеча:
– Эль команданте, к нам едет обоз! О, Мадонна, какие рога!..
Капитан тряхнул головой, прогоняя несвоевременные мысли, оглянулся.
На банду медленно двигались две горы черной масти, запряжённые в золочёное ярмо, украшенное затейливой резьбой. Волы, чья принадлежность к бычьему роду, хоть и прошлая, была крайне сомнительна, неторопливо шествовали, пережёвывая жвачку. Следом тянулись еще мажи[37], запряженные невероятными созданиями с гигантскими рогами, что, казалось, способны насквозь пронзить коня, не говоря уже о человеке.
Обоз приблизился. Пожилой чумак, что сидел на переднем маже, легонько ударил левого вола по могучему хребту кончиком длинного кнута. Маж остановился, чуть качнувшись.
Погонщик неторопливо повернулся к прочим возам. Гаркнул что-то неразборчиво. Защёлкали кнуты, осела пыль...
Чумак молча сидел на своём месте, глядя на Мирослава. Тот, в свою очередь, тоже не спешил вступать в беседу. Вдруг раздался петушиный крик, смятый и приглушённый – будто из мешка.
– Кочета не дави, – усмехнулся капитан. – Рёбра птице переломаешь. А мы не сгинем, не надейся. Не черти, прости, Господи!
– Грамотный… – расплылся в улыбке старший погонщик. – А за кочета прощения прошу. Оно само как-то вышло. Бывает, глянешь, вроде й достойна людына, а приглядишься – хвост из портков болтается. Вон как у упыряки вашего!
Мирослав ждал чего-то подобного, потому и не дернулся, когда длинный узловатый палец, перепачканный дёгтем, ткнулся в сторону нахохлившегося Литвина, что ещё не до конца превозмог последствия неудачного разговора, и лицом был зеленоват. Свежие раны вкупе с жарой быстрому выздоровлению не способствовали. А изрезал себя княжич знатно. Под стать титулу пращуровскому, так сказать…
– Ну какой же он упыряка, старый? Совсем из ума выжил? Ранен человек.
– Да то понятно, – безразлично отмахнулся чумак. – Я ж не первый год в дороге! Видно, что парень не с девки слез. Давно идёте?
– Давно и из далёка.
– То понятно, что не из соседней балки вышкарябались. А откуда будете, ежели не тайна? А то гляжу на вас, будто и не родные. И моцные все, и зацные, шо аж взору больно. И на погляд не разберешь кто такие. Вроде и не запороги, но и не ляхи, чтоб им дрыстучим... И за дерзость мою уши отрезать не обещаете. Странное дело, согласись!
Мирослав хмыкнул, представив банду в одеяниях крылачей. Эх и знатная была бы хоругвь, вся гусария варшавская обрыдалась бы со смеху.
– Если всем уши резать, то у меня нож затупится. Да и старый ты, сам помрёшь вскоре, к чему грех на душу брать? Ты мне лучше скажи, добрый человек, на Чигирин правильно идем?
– Всех добрячий Боженька приберет, твоя правда, – пожал плечами чумак. – А до Чигирина вам еще с полгода пути, если раком. Може й быстрее. Вы, хлопцы, как погляжу, заризяки те еще…
– То не нарошно, – поддержал деда Мирослав. – То мы как с турецких галер деру дали, так все и остановиться не можем. Всё режем да сечём.
– С галер?! – чумак перекрестил себя, волов, капитана, наёмников, что недоумевающе глядели на представление, что капитан с погонщиком разыгрывали, будто два заправских жонглёра, после ещё раз себя. Следом глазастый дед, которому, видать, действительно уже погост снился, отчего он и был столь нахален, ткнул своим замечательным пальцем в мешок, что висел меж коней. – По басурманскому обычаю бошки резаные да сеченые копите? Или самого султана везёте?
– Да, – кивнул капитан, – его самого. Как смахнули Идолищу клятому башку его двухпудовую, так из самого Стамбулу за собою и тащим.
В беседу неожиданно вмешался лейтенант. Насколько знал Мирослав, понимание руськой мовы в список умений испанца не входило, но видать, по смыслу сообразил.
– Там зсссмей, – прошипел Угальде, дернув щёгольской бородкой, и добавил, произнеся по слогам и удивительно чисто. – Оч-ень боль-шой.
– Змей-султан?! Да ещё и очень большой?! А поглядеть дашь? – совершенно по-детски шмыгнул носом дедусь, глядя с искренним восторгом. – В жизни змеесултана не видел, ни живого, ни дохлого. Ох и воняет он!
– Так жрал в три горла, вот и завонялся. А поглядеть дам, отчего бы не глянуть? Хочешь, могу и потрогать разрешить, – не стал выкобениваться капитан. – Ты только хлопцам своим скажи, чтобы из травы вылазили. У вас три самопала на валок[38], а у нас дюжина и ещё чуть-чуть. Да и палить друг по другу начнём, волы разбегутся. Как собирать будешь, если голова отстрелена?
– Грамотный, – повторил дедок без прежней улыбки. Обиделся, видать, что раскусили его хитрости невеликие… Или на загадочного змее-султана смотреть расхотелось.
– Не без этого, – подтвердил Мирослав.
***
Дорога, которую капитан посчитал одной из входящих в Муравский шлях, оказалась безымянным ответвлением, коих в этих местах не счесть. По ней из Крыма мажи ходили. Туда торохтия возили, обратно – соль с рыбой. Загадочный пан Тарохтий, капитана удививший, оказался тарахтением, звуком-грюком колес пустого воза по камням.
На ночёву, одолев ещё пару верст, стали общим табором. Дороги у наёмничьей банды и чумацкого валка, хоть и расходились в разные стороны, но сворачивать со шляха? На ночь глядя, да по кущерям? Лошадок не жаль, так нам подарите! Вот переночуем, так и двинетесь. И нам безопаснее, и вам веселее. Отвыкли, поди, на басурманщине от русского люда!
Мирослав уговорился легко. Даже сам той легкости удивился. Впрочем, двойного дна в речах чумацкого ватажка, деда Омельяна не было. Или разглядеть не смог.
Оно и вправду, ночь лучше гуртом переждать, а поутру, раненько, и двигать дальше. Безымянный шлях, хоть и не такой ровный, как шпажный клинок, родившийся в Толедо, был если не самой короткой, то самой удобной дорогой до того места, что значилось в капитанском реестрике первейшим маяком для начала поиска. Конечно же, чумаку про то знать было не обязательно. Впрочем, дед и не расспрашивал. Ватажок мусолил глиняную трубочку да поглаживал нахохлившегося петуха, что сидел на мажу, кося блестящим глазом по сторонам.
Наёмники с чумаками общий язык нашли сразу, хоть и в большинстве своём понимали друг друга слово через десять. Но, от чумака до казака путь недолог, как не уразуметь? И что с того, что казаки в Гишпании и Шведии не водятся. Сабля есть, перекреститься можешь? Не в ту сторону крест кладёшь – так темень кругом, один чёрт не видит никто…
Угальде шлёпал картами, азартно вознося неизвестной капитану Деве Гваделупской[39] то похвалу, то брань. Литвин, делая загадочные глаза и кивая в сторону вонючего мешка, торговал чумакам хитрые свечки. Свечи те, по заверениям княжича, будучи запалёнными, отгоняли прочь всякую чешуйчатую гадину. Не будешь же, вкруг мажа и волов волосяной аркан кидать, если в гадючее место судьба загонит? Очень уж аркан большой иметь надо. А так, запалил, слова нужные пошептал и спи себе спокойно.
Остальные наёмники тоже не скучали. Кто коника обихаживал, кто седло подшивал. Котодрал и вовсе сошёлся в потешной борьбе со здоровенным хлопцем по имени Шутик – одним из тех, кто в засаде с самопалом сидел. Йозеф был половчее, молодой чумак – поздоровее. И борьба выходила на равных.
Мирослав подсел к деду Омельяну, не спеша набил трубку, чиркнул кресалом.
– Вот гляжу я на тебя, и думаю, сколько лет прошло, как ты дальним шляхом ушёл? – спросил старый чумак без привычной смешинки в голосе.
– А тебе и до этого дело есть?
– Мне до всего дело есть, – пожал плечами в ответ ватажок. – Дорога долгая, зима длинная[40], я старый уже. Только и остается, что былое вспоминать. Где ходил, кого видел, о чем говорили…
– Что в Степи слышно? – совладавший с трубкой капитан пыхнул дымком.
– Ох, и табачище-то у тебя духовитый какой! – намекающе потянул ноздрями дед. – Что там слухать-то, в Степи нашей? Мало что меняется. Под Зборовом мир подписали[41], слышал, верно?
Что-то такое доходило до капитанских ушей про страшный разгром польского войска да про курганы из убитых. Но особо не до того было, своих бед хватало. Да и медленно вести расползаются. А, минуя пол-Европы, становятся старыми и прогорклыми.