Имаджика: Пятый Доминион

Но не только уверенность в том, что, будучи подобной душой, он наверняка будет гостеприимно принят у Клейна, привела Милягу сюда. Он не помнил случая, чтобы Клейну не нужны были деньги для какой-нибудь аферы, а раз так, то ему нужны и художники. В этом доме на Ледброук-Гроув можно было не только отдохнуть, но и найти работу. Прошло одиннадцать месяцев с тех пор, как он в последний раз видел Честера, но тот приветствовал его столь же пылко, как и всегда.

— Скорей-скорей, — поторопил Клейн. — У Глорианны опять течка! — Он умудрился-таки захлопнуть дверь, прежде чем страдающая ожирением Глорианна, одна из его пяти кошек, успела улизнуть в поисках дружка. — Опоздала, радость моя! — сказал он ей. — Я ее специально откармливаю, чтобы она не могла быстро бегать, — пояснил он. — Да и я рядом с ней не чувствую себя таким боровом.

Он похлопал себя по животу, который значительно увеличился с тех пор, как Миляга видел его в последний раз, и теперь испытывал на прочность швы его рубашки, такой же багровой, как и лицо ее хозяина, и знававшей лучшие времена. Он до сих пор перевязывал сзади волосы лентой и носил на шее цепочку с египетским крестом, но под внешностью безобидного обрюзгшего хиппи скрывался страшный стяжатель. Даже прихожая, в которой они обнимались, была переполнена разными безделушками: там были вырезанная из дерева фигурка собаки, немыслимое количество пластмассовых роз, сахарные черепа на тарелках и тому подобные вещи.

— Господи, ну и замерз же ты, — посочувствовал хозяин, — и выглядишь плоховато. Кто это тебя так отделал?

— Никто.

— У тебя синяки.

— Я просто устал, вот и все.

Миляга снял свое тяжелое пальто и положил его на стул рядом с дверью, зная, что, когда он вернется за ним, оно будет теплым и покрытым кошачьей шерстью. Клейн был уже в гостиной и разливал вино. Всегда только красное.

— Не обращай внимания на телевизор, — сказал он. — Я в последнее время вообще его не выключаю. Весь фокус в том, чтобы смотреть его без звука. В немом варианте это гораздо забавнее.

Новая привычка Клейна мешала сосредоточиться. Миляга взял вино и сел на угол кушетки с торчащими в разные стороны пружинами. Там было легче всего отвлечься от телевизора, но все равно его взгляд время от времени скользил по экрану.

— Итак, мой Блудный Сын, — произнес Клейн, — каким несчастьям я обязан твоему появлению?

— Да нет никаких несчастий. Просто не очень удачный период. Захотелось побыть в приятном обществе.

— Забудь о них, Миляга, — сказал Клейн.

— О ком?

— Ты знаешь, что я имею в виду. Прекрасный пол. Забудь о них. Я так и сделал. Это такое облегчение. Все эти кошмарные соблазны. А время, потерянное в размышлениях о смерти, чтобы не кончить слишком быстро? Говорю тебе, у меня словно камень с плеч упал.

— Сколько тебе лет?

— Возраст здесь абсолютно ни при чем. Я отказался от женщин, потому что они разбивали мое сердце.

— Какое такое сердце?

— Я мог бы задать тебе точно такой же вопрос. Ну конечно, сейчас ты скулишь и заламываешь руки, но потом начнешь все сначала и совершишь те же самые ошибки. Это скучно. Они скучны.

— Так спаси же меня.

— Ну вот, начинается.

— У меня нет денег.

— У меня тоже.

— Значит, надо их заработать. Тогда мне не надо будет жить у кого-нибудь на содержании. Я собираюсь снова поселиться в мастерской, — Клейн. Я нарисую все, что ты захочешь.

— Блудный Сын заговорил.

— Послушай, не называй меня так.

— А как тебя еще называть? Ты совсем не изменился за последние восемь лет. Мир стареет, но Блудный Сынок ни в чем не изменяет себе. Кстати говоря…

— Дай мне работу.

— Не прерывай меня, когда я сплетничаю. Так вот, кстати говоря, я видел Клема в позапрошлое воскресенье. Он спрашивал о тебе. Набрал много лишнего веса, а его сексуальная жизнь приносит ему почти столько же несчастий, сколько и тебе. У Тэйлора рак. Говорю тебе, Миляга, воздержание — единственный выход.

— Так дай мне работу.

— Это не так просто, как ты думаешь. Б настоящее время спрос упал. И скажу тебе прямо, у меня появился новый вундеркинд. — Он поднялся. — Дай-ка я тебе покажу. — Он провел Милягу в кабинет. — Парню двадцать два, и готов поклясться, что, если бы у него в голове была хоть одна стоящая мысль, он стал бы великим художником. Но он такой же, как ты: у него есть талант, но ему совершенно нечего сказать.

— Спасибо, — кисло сказал Миляга.

— Ты же знаешь, что я прав. — Клейн включил свет. В комнате находилось три полотна, еще не оправленных в рамы. На одном из них была изображена обнаженная женщина в стиле Модильяни. Рядом был небольшой пейзаж под Коро. Но третье полотно, самое большое из всех, было настоящей удачей. На нем была изображена пасторальная сцена: три пастуха в классических одеяниях стояли, охваченные ужасом, перед деревом, в стволе которого виднелось человеческое лицо.

— Ты смог бы отличить его от настоящего Пуссена?

— Зависит от того, высохли ли краски.

— Как остроумно.

Миляга подошел, чтобы изучить полотно поподробнее. Он не был особым специалистом по этому периоду, но знал достаточно, чтобы оценить мастерство художника. Фактура была чрезвычайно плотной, краска положена на холст аккуратными равномерными мазками, тона наносились тонкими прозрачными слоями.

— Виртуозно, а? — сказал Клейн.

— До такой степени, словно это рисовал автомат.

— Ну-ну, хватит этих разговоров о зеленом винограде.

— Да нет, я серьезно. Эта штука чересчур совершенна. Если ты попытаешься ее продать, ничего хорошего из этого не получится. А Модильяни, к примеру, совсем другое дело…

— Это было всего лишь техническое упражнение, — сказал Клейн. — Я не собираюсь его продавать. Парень нарисовал еще только двенадцать картин. Я ставлю на Пуссена.

— Не стоит. Проиграешь. Не возражаешь, если я еще выпью?

Миляга пошел обратно в гостиную. Клейн последовал за ним, бормоча себе под нос.

— У тебя хороший глаз, Миляга, — сказал он. — Но ты ненадежный человек. Найдешь новую бабу, и поминай как звали.

— На этот раз все будет иначе.

— И насчет спроса я не шутил. Продать подделку стало почти невозможно.

— У тебя когда-нибудь были проблемы хоть с одной из моих работ?

Клейн задумался на некоторое время.

— Нет, — признался он наконец.

— Мой Гоген в Нью-Йорке. А нарисованные мной рисунки Фюзли…

— В Берлине. Да, ты оставил свой скромный след в истории искусства.

— Никто об этом никогда не узнает.

— Узнают. Столетие спустя станет видно, что твоему Фюзли всего только сто лет, а не столько, сколько должно быть на самом деле. Люди начнут исследования, и ты, мой Блудный Сын, будешь разоблачен.

— А ты будешь заклеймен за то, что платил нам деньги и тем самым лишил двадцатый век права на оригинальность.

— Пошла она куда подальше, твоя оригинальность. Ты ведь знаешь, что цена на этот товар резко упала. Можешь стать мистиком и рисовать Мадонн.

— Что же, так я и поступлю. Мадонны в любом стиле. Буду хранить девственность и рисовать Мадонн целыми днями. С Младенцем. Без Младенца. Плачущих. Блаженных. Я буду так работать, Клейни, что сотру себе яйца в порошок. Что будет в принципе не так уж и плохо, так как они мне больше не понадобятся.

— Забудь о Мадоннах. Они вышли из моды.

— О них забыли.

— Лучше всего тебе удается декаданс.

— Что твоей душе угодно. Скажи только слово.

— Но не подведи меня. Если я найду клиента и что-то пообещаю ему, твоя обязанность — выполнить заказ.

— Этой ночью я возвращаюсь в мастерскую. Я начинаю все сначала. Только окажи мне одну услугу.

— Какую?

— Брось Пуссена в печку.

За время связи с Ванессой он иногда заходил в мастерскую и даже пару раз встречался там с Мартиной, когда ее супруг отменял очередную поездку в Люксембург, а она была слишком возбуждена, чтобы потерпеть до следующего раза, но мастерская была скучной и унылой, и он с радостью возвращался в Уимпол-Мьюз. Теперь, однако, ее строгая атмосфера пришлась ему по душе. Он включил электроплиту и приготовил себе чашку фальшивого кофе с фальшивым молоком, что навело его на мысли об обмане.