Страница 5 из 131
— Никто меня не приучал.
— Откуда ты знаешь? — сказал он. — Еще две минуты назад ты утверждала, что не помнишь своего прошлого. Так откуда ты знаешь, какой тебя хотели сделать? Какой тебя сделали? — Он заглянул в колодец. — Память об этом у тебя в голове, дорогуша. Ты просто должна захотеть извлечь ее на свет божий. Если Кезуар искала Богиню, то, может быть, и ты этим занималась, а потом просто забыла? А если это действительно так, то, может быть, ты — нечто большее, чем любимый Персик Джошуа? Может быть, у тебя есть собственная роль в этой пьесе, о которой я просто не знаю?
— Интересно, где бы это я могла повстречаться с Богинями, Дауд? — сказала Юдит в ответ. — Я жила в Пятом Доминионе, в Лондоне, в Ноттинг-Хилл-Гейт. Там нет никаких Богинь.
Произнося эти слова, она подумала о Целестине, похороненной под Башней Общества. Была ли она сестрой тем божествам, которые витали над Изорддеррексом? Сила преображения, заключенная в темницу по воле пола, который молится на стабильность и однозначность? При воспоминании о пленнице голова у Юдит стала совсем легкой, словно она залпом осушила стаканчик виски на голодный желудок. Все-таки один раз к ней прикоснулось чудо. А если так, то почему это не могло происходить много раз? И если это случилось сейчас, то почему это не могло случаться в прошлом?
— Я ничего не могу вспомнить, — сказала она, убеждая в этом не столько Дауда, сколько саму себя.
— Это просто, — ответил он. — Ты только подумай о том, что это значит — родиться.
— Я не помню детства.
— У тебя его и не было, дорогуша. У тебя не было отрочества. Ты родилась точно такой же, как сейчас. Кезуар была первой Юдит, а ты, моя сладкая, только ее копия. Вполне возможно, идеальная, но все-таки копия.
— Я не поверю… не верю тебе.
— Конечно, поначалу с правдой примириться не так-то легко. Это вполне понятно. Но твое тело знает, где ложь, а где правда. Ты вся дрожишь: внутри и снаружи…
— Я устала, — сказала она, прекрасно понимая слабость своего объяснения.
— Это не только усталость, — сказал Дауд.
Его настойчивость напомнила ей результат его последних откровений по поводу ее прошлого — как она упала на кухонный пол, словно невидимые ножи перерезали ей сухожилия. Она испугалась, что этот припадок повторится сейчас, на расстоянии одного фута от колодца, и Дауд понял это.
— Ты должна встретиться со своими воспоминаниями лицом к лицу, — говорил он. — Выплюнь их из себя. Ну, давай. Потом тебе станет лучше, обещаю.
Она чувствовала, как слабость одолевает и ее плоть, и ее решимость, но перспектива встретиться с тем, что пряталось в самом далеком уголке ее памяти — а как ни мало доверяла она Дауду, она ни на секунду не сомневалась, что там действительно скрывается нечто ужасное, — была почти такой же пугающей, как и мысль о падении в колодец. Возможно, лучше уж умереть здесь и сейчас, одновременно со своей сестрой, так и не узнав, было ли правдой то, что утверждал Дауд. Но если предположить, что он лгал ей от начала и до конца — лучший спектакль славного члена актерской братии, — и что она не тень, не копия, не приученная к рабству тварь, а обычный ребенок с обычными родителями, вполне самостоятельное существо, настоящее, полноценное? Тогда она пойдет на смерть из одного лишь страха мнимого разоблачения, и на счету Дауда станет одной смертью больше. Единственный способ победить его — это принять его вызов, поступать так, как он вынуждает ее поступать, и отправиться во мрак своей памяти, подготовившись к любым сюрпризам. Какой бы по счету Юдит она ни была, но в мире живых ей не убежать от самой себя. Так лучше узнать правду раз и навсегда.
Это решение стало искрой, от которой внутри ее черепа вспыхнуло пламя, и первые призраки прошлого появились перед ее мысленным взором.
— О моя Богиня… — пробормотала она, запрокинув голову. — Что это? Что же это такое?
Она увидела себя лежащей на голых досках в пустой комнате. Горевший в камине огонь согревал ее спящее тело, и его отблески делали ее наготу еще прекраснее. Пока она спала, кто-то нарисовал на ее коже знакомый ей узор — тот самый иероглиф, который она впервые увидела, занимаясь любовью с Оскаром, и снова — когда пересекала границу между Доминионами. Спиралевидный знак ее телесной сущности, на этот раз изображенный прямо на теле в полудюжине разных цветов. Она пошевелилась во сне, и следы завитков повисли в воздухе на том месте, где только что было ее тело. Ее движение привело к тому, что круг песка, ограничивающий ее жесткое ложе, поднялся в воздух, словно северное сияние, сверкая теми же красками, что и иероглиф, как будто ее телесная сущность была распылена по всей комнате. Она была потрясена великолепием этого зрелища.
— Что ты видишь? — услышала она вопрос Дауда.
— Себя, — сказала она. — Я лежу на полу… в песчаном круге…
— Ты уверена, что это ты? — спросил он.
Она уже была готова излить весь свой сарказм на подобную нелепость, но тут до нее дошел скрытый смысл вопроса. Возможно, это была не она, а ее сестра.
— А как отличить? — спросила она.
— Скоро увидишь, — ответил он.
Так и произошло. Песчаный занавес стал развеваться еще сильнее, словно внутри круга разгуливал ветер. Песчинки отелялись и улетали в темноту, разгораясь, превращаясь в пылинки чистейшего цвета, которые поднимались, словно новые звезды, а потом, догорая, снова падали к тому месту, где находилась она, свидетельница. Она лежала на полу неподалеку от своей сестры и впитывала в себя цветной дождь, словно благодарная земля, нуждаясь в его поддержке, чтобы вырасти, созреть и стать плодородной.
— Кто я? — сказала она, следя за падением цветного дождя, чтобы в его вспышках разглядеть почву, на которую он изливается.
Она была настолько убаюкана красотой увиденного, что когда взгляд ее упал на собственное недоконченное тело, шок выбил ее из воспоминания, и она вновь оказалась на краю колодца, удерживаемая от падения только рукой Дауда. Холодный пот выступил из ее пор.
— Не отпускай меня, — сказала она.
— Что ты видела? — спросил он у нее.
— Так это и есть рождение? — всхлипнула она. — О Господи, так я и родилась?
— Возвращайся туда, — сказал он. — Ты начала вспоминать, так доведи дело до конца! — Он потряс ее. — Ты слышишь меня? До конца!
Она видела перед собой его искаженное яростью лицо. Она видела алчное отверстие колодца у себя за спиной. А между тем и другим в освещенной огнем комнате своей головы она видела кошмар, еще более ужасный, чем те два, — свой недоделанный остов, лежащий в магическом круге в ожидании того, что истечения тела другой женщины покроют кожей мускулы и сухожилия, окрасят кожу, расцветят радужную оболочку глаз, наведут лоск на губах, подарят такую же грудь, живот и половые органы. Это было не рождением, а удвоением. Она была факсимильной копией, укравшей сходство у искрящегося оригинала.
— Я не могу это вынести, — сказала она.
— А я ведь предупреждал тебя, дорогуша, — ответил Дауд. — Никогда не бывает легко прожить заново первые моменты.
— Ведь я ненастоящая, — сказала она.
— Давай держаться подальше от метафизики, — сказал он в ответ. — Ты есть, кто есть. Рано или поздно тебе надо было об этом узнать.
— Я не могу этого вынести. Не могу.
— Но ведь ты могла до сих пор, — сказал Дауд. — Просто надо продвигаться медленно, шаг за шагом.
— Нет, больше не могу.
— Да, — настаивал он. — Больше, и гораздо больше. Но это была худшая часть. Дальше дело пойдет легче.
Это оказалось ложью. Когда воспоминание вновь охватило ее, на этот раз почти против воли, она поднимала руки у себя над головой, позволяя цветовым пятнам сгуститься вокруг кончиков вытянутых пальцев. Это было довольно красиво, но когда она уронила одну руку вдоль тела, ее только что созданные нервы ощутили рядом чье-то присутствие. Она повернула голову и вскрикнула.
— Что это было? — сказал Дауд. — Появилась Богиня?
Но это была не Богиня. Это было другое недоделанное существо, уставившееся на нее своими глазами без век и высунувшее бесцветный язык, который был еще таким шершавым, что мог бы слизать с нее ее новую кожу. Она отпрянула, и ее страх позабавил его: бледный остов затрясся в беззвучном смехе. Она заметила, что он тоже собирал пылинки ворованного света, но не впитывал их в себя, а копил в руках, откладывая момент окончательного воплощения и наслаждаясь своей освежеванной наготой.