Страница 16 из 47
Внезапно Леня услыхал разноголосые трели полицейских свистков. По улице к воротам фабрики бежали городовые. За ними, у площади, показались казаки на лошадях. Что-то не видно их было, когда Куприян швырнул камень в окно лавки Самуила Шнейдера!
Размахивая нагайками, казаки врезались в толпу рабочих. Ребята кубарем скатились с забора и задворками побежали по домам.
Прошло еще несколько дней. Разное говорили о том, что произошло на фабрике Каратаева. Кто уверял, что нескольких агитаторов-большевиков арестовали, кто, наоборот, убеждал, что рабочие прогнали казаков. Леня не знал, куда девалась девушка в синей шубке. Но однажды вечером у двери раздался стук. Отворив, Леня увидел Аришу, которая морщилась, видно от боли, и тихо стонала. А рядом с ней, поддерживая ее под локоть, стояла та самая девушка, что выступала на митинге. Оказалось, что Ариша, возвращаясь домой от сестры, поскользнулась на улице и упала. Девушка помогла ей добраться до дому. Вместе с Аришей прошла она на кухню, велела Лене принести из аптечки бинты, согрела воду, усадила Аришу на табурет, разула и принялась растирать ей ногу…
Прибежали в кухню отец и мать Лени, захлопотали, засуетились. Но девушка сказала, что теперь Арише надо денек полежать, и она поправится. Вот тогда-то и назвали ее «Маленькой докторшей».
Наступил декабрь. Но тревога не рассеялась. Прошли слухи, что в самом Петербурге и в Москве вспыхнул бунт. Особенно много говорили о московских бунтовщиках. А в одно пасмурное утро Леня, проснувшись, услыхал за окнами странные звуки: будто кто-то хлопал доской по листу фанеры. Вскочив с постели, Леня босиком подбежал к окошку. Улица на перекрестке была загорожена кучей каких-то бочек, ящиков, мешков, сорванных с петель дверей и железных кроватей. Изредка среди этой груды возникало легкое белое облачко, и тогда раздавался звук удара доской. Потом Леня понял, что это винтовочные выстрелы. Вскоре он разглядел и людей, которые прятались за мешками и ящиками. Они стреляли в сторону площади, но в кого они целятся, не было видно. Неожиданно среди этих притаившихся фигур Леня заметил знакомую синюю шубку. Он сразу же узнал Маленькую докторшу. В ее руке был револьвер, из которого она время от времени посылала пули туда же, куда стреляли и остальные.
Слышались выстрелы и со стороны площади. Иной раз от какого-нибудь ящика отлетала в сторону щепка. Леня догадывался, что это в ящик попала пуля. Вдруг один из защитников баррикады как-то странно дернулся, выпрямился во весь рост, выронил винтовку и упал. Тотчас же Маленькая докторша наклонилась над ним, приподняла его голову, и Леня с ужасом увидел, что по лицу этого человека течет кровь. Девушка что-то крикнула обернувшись. Потом схватила винтовку, которую выронил этот, наверное убитый, человек, и стала стрелять, крепко прижимая приклад к плечу и щеке.
Но больше Леня ничего не увидел. В комнату вбежала мать с совершенно белым, словно сильно напудренным лицом, схватила сына за плечи и потащила в столовую, а оттуда, полуодетого, черным ходом вывела во двор…
— Два дня я просидел в подвале флигеля, у соседки — прачки Нюры, старой, очень жалостливой женщины, — рассказывал Леонид Александрович. — Даже там, в подвале, было слышно, как стреляют на улице. Потом стали раздаваться редкие глухие звуки, от которых вздрагивали стены и подпрыгивали в буфете чашки. Нюра говорила, что солдаты, которые усмиряли бунтовщиков, подвезли к городу пушки… — Он помолчал, прикрыв глаза ладонью, и проговорил нараспев, со вздохом: — «В крови родился наш кровавый век…» — словно собрался прочитать какие-то стихи, да вдруг забыл, как дальше.
— А докторша эта? — нетерпеливо, взволнованно спросил Женька.
— Ее я больше не видел, — отвечал Леонид Александрович. — Но, помню, то ли полгода, то ли год спустя отец как-то, вернувшись со службы, за чаем сказал матери: «Знаешь, по делу бунтовщиков будут судить двадцать восемь человек. И среди них, представь себе, наша Маленькая докторша».
— Она! — вырвалось у Женьки. — Ясно, она! А как ее фамилия, не помните?
— Ну, откуда же! — развел руками Леонид Александрович. — Она не представилась мне… Погоди-ка, погоди… — Он чуть наклонил голову, будто прислушиваясь. — Кажется, она назвала свое имя…
— Да имя мы знаем, — разочарованно протянул Женька. — Ольга. Нам бы фамилию узнать.
— Ольга? — переспросил Вольский. — Почему Ольга? Она сказала Людмила.
— Людмила? — вскрикнул пораженный Женька.
— Ну, конечно. Я прекрасно помню. Отец в тот вечер, когда она помогла Арише, пошел проводить ее к двери. Он ее очень благодарил и спросил, как ее зовут. Она засмеялась, сказала, что это неважно. А потом, уже в дверях, ответила: «Людмила». — Вольский опять закрыл глаза и наклонил голову. — Я до сих пор помню ее голос, чистый, звонкий… — Он вздохнул. — Ах, годы, годы, как они пролетели!..
— Не она, — сразу помрачнев, проговорил Женька.
Я кивнул. Перед моими глазами все еще проносились на взмыленных лошадях казаки с нагайками, громоздились ящики, мешки и бочки баррикады, падал сраженный пулей человек, и девушка в синей шубке приподымала его неподвижную голову с закрытыми навсегда глазами, а потом хватала винтовку, чтобы послать еще одну пулю в царских солдат, штурмующих баррикаду…
— Надо было нам на его монеты смотреть! — сердито ворчал Женька, когда мы снова очутились на улице. — Рассказал бы сразу про баррикады, и все тут. Подумаешь, коллекция у него…
— Это ты, Женька, зря говоришь, — возразил я. — Коллекция у него хорошая.
— А я и не говорю, что плохая. Только нам с тобой не сестерции нужны и не драхмы разные.
— Тетрадрахмы, — поправил я.
— Ну, все равно, пускай будут тетрадрахмы. Сдал бы их лучше в музей. Все бы тогда посмотрели. А то сидит, трясется над ними… — Женька с досадой и злостью отшвырнул носком башмака подвернувшуюся ледышку, и она, крутясь, покатилась по мостовой.
— Женька, — спросил я. — А что такое ну-миз-мат?
— Не знаю, — пожал плечами Женька. — Вроде монахи такие были. В средние века. Убивали всех и пытали.
— Какие монахи? Это ты, наверно, перепутал. То иезуиты!
— Верно, иезуиты. Ладно, Серега! — вдруг повеселел Женька. — Дальше искать надо. Не все же тут, в списке, у нас нумизматы. Может, нормальные люди есть. Ну-ка, кто следующий?
Он вытащил из кармана бумажку и развернул ее. Мы оба наклонились, разбирая его каракули. Внезапно чья-то тень упала на наш листок. Я поднял голову и прямо перед собой увидел хмурую физиономию Васьки Русакова. Рядом с ним, посмеиваясь, засунув руки в карманы расстегнутого короткого пальто, стоял Колька Поскакалов. Колючий холодок страха пробежал у меня по спине. Я рванулся было назад, но наткнулся на чьи-то кулаки. Сзади, скаля зубы, стояло еще трое мальчишек из Васькиной компании.
— Ну-ка, давайте, мы тоже почитаем, — подмигнув своим, сказал Колька и вырвал из Женькиных рук листок. — Люблю про шпиенов.
— Это не про шпионов, Коля, — принялся объяснять Женька. — Это список пенсионеров…
— Але? Плохо слышу! — издеваясь, приложил ладонь к уху Поскакалов. — Про пионеров?
— Нам задание дали в кружке… — запинаясь, пояснил я. — Мы одну учительницу ищем…
— Фью! Учительницу! — присвистнул Васька. — А мы, что же, за нее не сойдем разве? Мы тоже поучить можем, верно, Коля́?
— Еще как! Такую пропишем арифметику, что до осени запомнишь без переэкзаменовки.
— И учебное пособие есть! — Васька поднес к моему носу громадный кулак.
— Да будет с ним разговаривать, — нетерпеливо перебил Русакова один из мальчишек, стоявших позади. — Дадим им, чтобы больше по нашей улице не ходили.
— Вы лучше не деритесь! — вдруг, попятившись, закричал Женька. — Вы послушайте лучше!..
Но тут я почувствовал оглушающий удар по затылку. Кто-то подставил мне ножку, кто-то толкнул, и я полетел на мостовую. Рывком за шиворот меня снова поставили на ноги, и я снова упал от крепкого удара в грудь. На Женьку наседало трое — сам Васька, Колька Поскакалов и еще один мальчишка, губастый и вихрастый Петька Чурбаков. Я слышал, как Женька, отбиваясь, отчаянно кричал: