Страница 12 из 47
— О! Мой юный друг!
— Меня Петр Терентьевич прислал, — объяснил я и тут же, в дверях, не входя в комнату, повторил то, что просил передать продавец.
— Что же, отлично, отли-ично! — потирая руки и быстро окидывая взглядом пустой коридор, сказал Никифор Витольдович.
Я нерешительно топтался на месте.
— Ну, я пойду. Можно?
— Конечно, конечно, мой друг. А ты где живешь?
— Тут, недалеко, на Ворошиловской. Дом девятнадцать.
— Великолепно! Ну что ж, Сергей… Тебя, кажется, Сергеем звать? Ну что ж, непременно загляну к тебе в гости. Да! — будто бы внезапно спохватившись, воскликнул он. — Тебе, может быть, деньги нужны?
И этот тоже с деньгами лезет! Сговорились, что ли?!
— Не надо, — краснея, отказался я и, неуклюже попрощавшись, кинулся к лестнице.
По дороге к Овражной я все время думал об этих людях. Казалось странным и удивительным, почему этому Никифору Витольдовичу вздумалось послать в универмаг меня. Мог ведь пойти и сам. А кто такой «племянник тети Вари»? Отчего старичок в магазине так разволновался, узнав, что незнакомец привез ему какое-то письмо? Все это было загадочно и непонятно.
Выйдя из переулка на Овражную, я огляделся. Женьки нигде не было видно. Но я сразу рассудил, что за это время он не успел, пожалуй, обойти больше двух или трех домов, и не спеша двинулся по тротуару к тому домику, где, по словам Никифора Витольдовича, жил старичок продавец.
Ждать мне пришлось недолго. Вскоре из ворот дома напротив вылетел Женька, сердитый и красный.
— В куклы играть! — фыркнул он, увидав меня. — Нашла время!
— Какие куклы?
— Да ну! — Женька с досадой махнул рукой. — Девчонка тут… Одна дома. Мама, говорит, на базар ушла… Ты, говорит, в куклы будешь играть?! Оставляют же детей без присмотра!..
И тут вдруг я окончательно решил сказать Женьке то, что накипело за время наших напрасных поисков.
— Знаешь что, Женька, — объявил я. — Давай лучше пойдем к Ивану Николаевичу и скажем, что не будем больше искать. Сам видишь, в какой дом ни зайдем, никто ничего не знает. Вот и продавец этот тоже про Ольгу в жизни не слыхал…
Кажется, вся Женькина злость тотчас же обрушилась на меня.
— Это кто пойдет? — побледнев, очень тихо спросил он. — Ты пойдешь? Ну и иди. Только знай, больше ты мне после этого не друг. Так и скажи Ивану Николаевичу: Вострецов один ищет, а я не буду. Да и правда, — добавил он, махнув рукой. — Какой от тебя толк? Только все хнычешь. То тебе холодно, то Ваську испугался. Такому не исследователем быть, а на печке сидеть…
Я уже не рад был, что заговорил об этом.
— Ну, говори последний раз: будем искать вместе?
— Будем, — опустив голову, ответил я и покорно поплелся за Женькой.
В дом номер 14, где жил когда-то старый рабочий Виталий Ильич Купрейкин, мы решили не заходить: все равно придется ехать к нему на Калининскую в воскресенье. Дома двенадцатый и тринадцатый, пока я бегал в универмаг и гостиницу, без меня уже обследовал Женька.
— Пошли в пятнадцатый, — сказал мой друг и зашагал к двухэтажному полудеревянному дому, весь низ которого занимала керосиновая лавка. Я двинулся следом.
Вход в дом был со двора. На второй этаж вела узкая крутая лестница. На верхней площадке было две двери: одна направо, другая налево. Женька подергал за проволочную ручку звонка у левой двери. Звякнул колокольчик. Послышались шаркающие шаги, и в дверях показалась высокая прямая старуха со строгим лицом. В руке она держала половник, от которого шел пар.
— Вам кого? — спросила она сурово.
Мне стало неловко от ее колючего взгляда. Я даже попятился.
— Вы извините, — сказал Женька. — Мы только на минуточку.
— А все-таки кого вам надо? — все так же строго настаивала старуха, загораживая дверь и не пуская нас в квартиру.
— Вы не знаете? — заторопился Женька. — Тут у вас, на Овражной, учительница одна жила… Ольга ее зовут… — Он поспешно вытащил из кармана наши бумаги.
— Ольга? Какая такая Ольга? — удивленно произнесла она, и вдруг суровое ее лицо посветлело. — Так вам, наверно, Ольгу Александровну надо, Пономареву! Как же не знать! Ее все знают. Она у нас человек заслуженный. Депутат горсовета…
Мы не верили своим ушам. Неужели нашли?
— Замечательная женщина! — продолжала старуха, энергично взмахивая половником. — Такая чуткая, заботливая…
— А где… где она живет? — запинаясь от волнения, спросил Женька.
— Да в доме двадцать! Наискосок от нас. Ну, как же мне не знать Ольгу Александровну!..
Кубарем скатились мы с лестницы, не дожидаясь, пока хозяйка квартиры кончит расхваливать учительницу из дома двадцать. Перегнав меня во дворе, Женька только крикнул, обернувшись:
— Скорее!
Мы бросились через улицу, чуть не попали под колеса отчаянно загудевшей машины и, провожаемые громкой бранью шофера, помчались по тротуару. Шестнадцатый… Восемнадцатый… Двадцатый!..
— Здесь, Сережка!
Женька остановился и, отдышавшись, оглядел меня придирчиво и деловито.
— Галстук поправь. Ну-ка, дай я сам. И пуговица оторвана. Вот растяпа!
На пальто у меня действительно не хватало пуговицы. Должно быть, потерял в универмаге, когда пробирался в толпе. Я с огорчением покрутил торчавшие в петле ниточки. И вдруг что-то белое промелькнуло в воздухе. От сильного удара по уху у меня перед глазами запрыгали разноцветные шарики, как будто в лицо мне швырнули горсть пороху. В тот же миг у Женьки с головы слетела шапка. Схватившись за ухо, я испуганно оглянулся, и тотчас же крепкий снежок залепил мне правый глаз. Я взвыл от боли. Но другой глаз у меня был все-таки цел, и я увидал над соседним забором двух мальчишек, взобравшихся, должно быть, на высокий сугроб. Это были Васька Русаков и верный его дружок Колька Поскакалов. Перед ними, на доске забора, рядом лежала батарея снежков.
— А ну, Коля́! — завопил Васька. — Давай еще залп!
В нас опять полетели снежки. Один чуть не задел меня по носу, другим попало Женьке по щеке. Я не стал дожидаться нового залпа и, забыв про Женьку, про учительницу Ольгу Александровну, до встречи с которой оставалось каких-нибудь два шага, про наш уговор объяснить Ваське, какое у нас задание, — сорвался с места и пустился наутек.
— Куда, Серега? Стой! — кричал мне вдогонку Женька.
— Стой, Серега, мы тебе еще влепим! — улюлюкая, гоготал Васька.
— Эй, держи его, держи! — визгливо смеялся Колька Поскакалов.
Я мчался не оглядываясь. Еще два снежка просвистели у меня над головой, и я припустил быстрее. Помню, на бегу я несколько раз поскользнулся, упал, вскочил на ноги и побежал дальше.
Опомнился я только у сквера на площади Гоголя и остановился, тяжело дыша. И тут, отдышавшись, вдруг вспомнил: Женька! Что теперь будет? Мне представлялось, как Женька подойдет, как посмотрит презрительно мне в лицо, может быть, с негодованием плюнет на мостовую…
Солнце рассыпало по сугробам радужные искры. В скверике гомонили малыши, суетясь вокруг недолепленной снежной бабы. Прогудел самолет, и по площади скользнула его стремительная тень. И во всем этом — в солнечных искрах, в криках ребятишек, в реве самолета — была какая-то тревога, затаившаяся, неясная, но неизбежная, как эти громадные сугробы, которые не растают до самой весны…
С замирающим сердцем ждал я Женьку.
И вот он показался из-за угла, выбежал, огляделся и, наклонив голову, засунув руки в карманы, двинулся прямо ко мне.
— Струсил, — процедил он сквозь зубы.
— Испугался, — честно признался я.
Горечь, стыд и удар Васькиного снежка жгли мне лицо. Ухо пылало, правый глаз распух. Должно быть, вид у меня был очень жалкий и виноватый, потому что Женька внезапно смягчился и сказал:
— Ладно уж, на первый раз прощается.
— Я, Жень, ни за что бы не убежал, — торопливо, захлебываясь принялся убеждать я своего сурового приятеля. — Мне только показалось, что ты тоже побежал. И еще, что они камнями кидаются. Мне ведь по глазу-то, знаешь, как попало!..