Богиня

Павел Павлович Муратов

Богиня

Е. В. Чаяновой

Одни считали ее обманщицей и комедианткой, тогда как другие называли ее богиней. Я встречал ее в час, когда заходило солнце, на перекрестке двух главных улиц. Дыхание жаркого весеннего дня умерялось прохладным веянием моря. Оживали разноцветные флаги, и вздрагивали вырезанные фестоны на белых навесах кофеен. Толпа теснилась на тротуарах, заполняя часть мостовой. Молодые люди сдвигали на затылок соломенные шляпы, гордясь яркостью своих галстуков, и девушки в черных, как смоль, прическах влачили небрежно край окаймленных длинной бахромой шалей. Экипажи проезжали медленно, один за другим, с трудом избегая задеть колесом резвых мальчишек или неосторожных зевак. Молчаливые кучера держали церемониально длинные бичи перед изнеженно откинувшимися на мягкие подушки парами. Она проезжала одна, в открытой коляске, запряженной вороными с белой звездой на лбу лошадьми. Черный лак экипажа повторял волнующееся море голов и колеблющиеся дома улиц. Ее профиль вычерчивался отчетливо, с бережностью старинного рисунка. Рука сжимала пучок гвоздик, глаза отражали зеленоватый и светлый простор неба. Без всяких надежд быть замеченным, я приподнимал шляпу и удивлялся видеть в ответ движение тонких, ало подчеркнутых губ и едва обозначенный кивок гордо посаженной головы.

Я видел ее в замкнутом кругу, куда был допущен лишь после некоторой с моей стороны настойчивости. Мы собирались за поздним обедом на вилле барона В. Обилие цветов, роскошь посуды удивляли здесь так же, как умеренность яств и напитков. Расставленные на столе низкие лампы с пышными абажурами смешивали на скатерти свой разнообразный свет, оставляя лица погруженными в синеву вечера. Мы вели негромкие разговоры вокруг той, которая была, казалось, погружена в задумчивость. Она едва прикасалась к кушаньям и, взяв бокал прекрасной рукой, чуть-чуть приближала его к губам. Опущенные глаза скрывались в тени ресниц, светился жемчуг на шее, дышало кружево, приколотая к груди слабоокрашенная роза роняла свои лепестки. Внезапно она поднимала голову и обводила стол сосредоточенным взглядом. Умолкали разговоры, утихал звон серебра и стекла. К ней обращались лица, полные чаяний, взоры, исполненные тревог. Хозяин дома почтительно склонял к ней свою седину и кивал радостно, слыша ему одному данный ответ.

Я выходил выкурить после обеда сигару в обществе двух моряков с бросившего якорь в заливе крейсера. Быстрая ночь окутывала сады; Венера, тяжело пламенеющая, опускалась над дымным морским горизонтом. Зоркие глаза моих собеседников различали вдали очерк ожидавшего их корабля. Поворот берега скрывал от нас город. По временам долетал его шум, эхо оркестров, сопровождавших народные удовольствия. Высоко в небо взлетала беззвучная ракета, и мы молча следили за вспыхивавшими и погасавшими ее разноцветными звездочками.

Мы ждали. Тонкий продолжительный звонок извещал нас о начале служений. Мы поспешно бросали сигары и спускались вместе с другими по лестницам. В аллеях, усыпанных гравием, слышался шорох мужских шагов и шелест вечерних платьев. Белели открытые фраком рубахи, и бриллиант на женской руке бросал внезапный голубой луч. Мы различали в скором времени плеск фонтана. Подрезанные кусты буксуса пахнули горько и влажно. Над круглым бассейном возвышался1 мраморный бог. Я видел его мерцающее в свете звезд лицо и бороду, струящуюся почерневшими от времени прядями. Темнели глаза глубокими впадинами, лукавая усмешка кривила рот, мускулистая рука сжимала трезубец. У мшистых ног выпучивший глаза дельфин извергал пастью воду, сгибая свой раздвоенный хвост.

Фантазия иного, более скептического века поставила его здесь для украшения аллей и убранства садов. Кто из нас, однако, теперь смотрел на него без благоговейного ощущения! Были внимательны и серьезны лица моих моряков, и я видел, как вздрагивали плечи стоявшей подле меня дамы. Мы молчали, вслушиваясь в лепет вод и дожидаясь действий той, ради которой собрались сюда. Она тихо склонялась, скрывая лицо в ладонях. Мгновенно она выпрямлялась, ее руки простирались молитвенно к божеству, сладостный голос называл первые слова таинственных литаний. Невидимая флейта сопровождала в унисон напевы древних служений. Она плакала радостными слезами и произносила священный речитатив. Небо и земля переставали быть опустошенными. Одушевленным становилось движение стихий и гнев их и милость, участвующих в судьбе человека. Снималось бремя проклятий, возложенное на старый мир, и его прикрывшая, отмеченная знаком креста плита казалось отброшенной.

Взволнованные, многие из нас падали на колени у влажных камней бассейна. Сжимая в руках свои обшитые галуном фуражки, мои моряки доверчиво вглядывались в отныне благосклонное к ним лицо повелителя их стихии. Я видел вокруг мужчин, погруженных в благоговейное молчание, и женщин, в бессвязных словах выражающих свой экстаз. Флейта и голос сливались, всходя спиралями мелопей к усеянному звездами небу. Внезапно они умолкали на утерявшейся в ночи высокой ноте. На лбу своем я ощущал брызги свежей воды. Я повертывал голову, чтобы увидеть ту, которая была в эту минуту властительницей наших душ. Опустив в бассейн обнаженные руки, она черпала пригоршни сакральной воды и осыпала нас невидимыми в свете звезд каплями.

Я видел собственными глазами другие служения. Жестокая засуха поразила страну, город изнемогал без единой капли дождя, но ничто не могло сравниться с отчаянием окружавших его землевладельцев. В церквах служили молебны, и ладан не переставал куриться в часовнях полей; огни лампад не погасали перед изображениями святых на деревенских улицах, на перекрестках дорог. Крестьяне, искавшие спасения в традиционном своем благочестии, не забывали обращаться, однако, и к таинственным силам природы. Пучки лент находили обвязанными вокруг одиноко стоящих в поле деревьев, и сладкие пироги, горшки молока, медовые соты видели положенными в русла иссохших потоков.

Казалось, одна из таких находок навела на странные мысли барона В., страдавшего вместе со своими соседями по земле от стихийного бедствия. Условленным образом мы все получили от него известный нам знак. В одиночку и группами мы собрались в его владениях. Мы шли в губительный полдень сквозь сожженные солнцем, покинутые трудом, безмолвствующие поля. На первых склонах горы перед нами чернела роща вечнозеленых дубов. Мы подымались с трудом, тяжело дыша, чувствуя сквозь подошвы жар раскаленной, растрескавшейся почвы. Приостанавливаясь, чтобы перевести дух, я видел вокруг сверкание розовеющих скал и бездну небес вверху, грозную в своем огненном дыхании, в своей не нарушаемой ни одним облаком недвижной синеве.

Мы вошли в отрадную тень рощи. Среди искривленных могучих стволов мы все казались друг другу пигмеями. Мы говорили негромко, исполненные странною робостью, пораженные чувством нашей малости, бессилия. Барон В. уже хлопотал вокруг небольшого каменного алтаря, поставленного в середине обнажившей сухую землю поляны. Заметно волнуясь, он обвивал гирляндой маленьких диких роз серый камень. Его руки дрожали, зажигая на алтаре зерна курений. Струйка взошла к темной листве, ровно синея, не колеблемая ни малейшим движением воздуха.

Из-за стволов внезапно выступала та, которую мы все ждали. Закутанная с ног до головы в тонкую белую ткань, не скрывавшую ни одного из ее движений, она подняла руку, вооруженную коротким ножом. Шаги ее обозначили невольный ритм священной пляски. Она склонилась тихо перед каменным алтарем и выпрямилась с нечеловеческой упругостью. Мы слышали хриплый гортанный крик и видели глаза, расширенные ритуальным безумием, рот, блеснувший жестоко рядом зубов. Из небольшой плетеной корзины барон достал трясущимися руками белого голубя. Короткий нож перерезал ему горло, горячая кровь окрасила пальцы той, которая совершила жертву. Она зашаталась в изнеможении. Одни бросились к ней поддержать ее, другие глядели со страхом на алую струю, стекавшую с серого алтаря в жадно впитывающую ее иссохшую землю.