Багрянка

Глава 4

КРУГ СВЯЩЕННОГО МЕДВЕДЯ

Я ухватила одну из своих соплеменниц за руку.

– Погодите высаживаться, – сказала я. – Сперва вы должны его отпустить.

– Но он пытался совершить над тобой насилие!

Локсо поспешила вмешаться.

– Дафна всегда была мягкосердечна. Ей просто жалко этого негодяя, Олимп ведает почему.

Лодка ударилась о песок и трепетала, пока не успокоилась. Подталкиваемый копьем, мирмидонец поднялся на ноги и перебрался через борт. Упал на мелководье и забарахтался, как дельфин, выброшенный на отмель приливом. Локсо удержала меня, помешав броситься ему на помощь. Наконец, он поднялся на ноги и, окруженный амазонками, выбрался на пляж меж рядами сушившихся губок.

Горго приблизилась к нам широкими шагами, сопровождаемыми хрустом ломающихся под ногами сухих веток; песчинки, вертясь, летели из-под ее сандалий. Длинные жилистые конечности казались каменно-твердыми, и все же она была прекрасна, как бывает прекрасен камень, который море отточило до гладкой и твердой сердцевины, или новый редкостный металл – железо, которому кузнецы придают невиданную и звонкую силу. Как и прочие амазонки, исключая Локсо, она решила, что Тихон взял меня против моей воли. Она прижала меня к груди.

– Дафна, сестричка!

Я должна была рассказать ей, что случилось. Она всегда любила меня, может быть, она поймет.

– Горго, – начала я. – Я обязана рассказать тебе…

Она обхватила мою голову ладонями, внезапно сдавив, наполовину в знак любви, наполовину наказывая. – Моя бедная Дафна. Вот видишь, что бывает, если болтать с мужчиной, пусть и с муравьем. Ты назвала ему свое имя, и вот, на другой день, он устроил на тебя засаду.

– Нет, – быстро ответила я. – Мне хотелось с ним уйти. Я пошла, как его друг.

Горго содрогнулась, как если бы я ударила ее мечом плашмя.

– Ты хочешь сказать, что ты распутница?

– Он только поцеловал меня. Его не за что наказывать.

Она хлестнула меня по лицу внезапно и жгуче.

– А как насчет тебя, дешевая шлюшка из города? Ты останешься безнаказанной? Твой отец знал, что делал. Зря я не оставила тебя волкам на растерзание. – Она сорвала с себя кожаный пояс и связала мне руки.

– Ты делаешь ей больно, – произнес Тихон. Несмотря на свои путы, он говорил властно. – Развяжи ее немедленно.

Горго рассмеялась и пихнула меня в сторону леса.

Никто не смог остановить Тихона, когда он на нее бросился. Она согнулась, точно мачта в бурю, и упала наземь близ него. Когда она пыталась встать, он лягнул ее по лодыжкам, и тогда другие его оттащили. Горго, пошатываясь, поднялась на ноги.

– Ты когда-нибудь чувствовал на своей шкуре медвежьи когти? – прошипела она.

– Медведи мои друзья, – ответил мирмидонец. – Они на меня никогда не нападали.

Горго вцепилась ногтями в его щеку.

– Тихон, – сказала я, когда мы двинулись к лесу. – Я причинила тебе большой ущерб.

Я видела, что его руки побелели, словно морская пена. Мне хотелось развязать его путы. И губкой, смоченной в оливковом масле, смыть кровоподтеки с его лица.

Он улыбнулся.

– Камни богов можно обратить в хлеб.

Его звали Орион. Прикованный к камню, он мог описывать круг, но не мог достать амазонок за пределами этого круга. Он был большой и косматый, неровно-бурый, точно корабль, вытащенный на берег. С гноящимися ранками, неизменными среди его шерсти, как рачки на днище корабля. Он ненавидел свою цепь и нас, которые его приковали. Эта ненависть пылала в глазах и поднималась из его груди, будто рой рассерженных пчел. Три амазонки погибли на охоте за ним. Мы никогда не пытались с ним подружиться. Мы считали, что не должно ублажать и задабривать зверя Артемиды, точно какую-нибудь городскую собаку. Мы нашли его как убийцу, и давали ему новые причины убивать.

Не считая дозорной, все наше племя собралось поглядеть на потеху. Они походили на липы, среди которых стояли. Некоторые из деревьев были молоды, но стволы пострадали от дятлов, болезней и бурь. Амазонки тоже гордились шрамами: рубцом, пересекающим плечо или икру, зубчатой звездой, пылающей во лбу, глубокой коралловой отметиной, которую оставила меткая стрела. До сих пор я стыдилась своей нетронутой кожи. Мои раны не оставляли шрамов, которые можно было бы носить, точно перья. Но теперь я впервые захотела сказать подругам: «Вы сделались твердыми, как лес, изборожденными, как деревья, и более жестокими, чем цепной медведь». Я гордилась, что стою связанная в стороне от такого общества. И все же радовалась, что они привели меня с собой. Они хотели видеть, как я буду страдать, когда станет умирать Тихон, но я надеялась, что, возможно, я смогу ему помочь, пусть всего лишь – умереть.

Я следила, как они занимают свои места: девушка, покинувшая жениха, потому что от него разило рыбьим жиром (люби – и он благоухал бы); рядом с ней Геба, тщеславная девушка, которую прельщали золото и каменья. Она остригалась, и как будто забывала свои мечты. Но с такой любовью проводила пальцами по кинжалу, словно то был драгоценный шелк с востока; но кинжал не подходил ей, как и шелк; отрезав волосы, она лишь омрачила свою красоту.

Одна Локсо казалась встревоженной. Мои охранницы бдительно следили, чтобы мы не приближались друг к другу, но она один раз улыбнулась мне из-за деревьев. Она ставила себя под удар, оставаясь моим другом, но я знала, что скоро она присоединится к остальным, призывая к убийству. Даже наша дружба не смогла бы заставить ее сжалиться над мирмидонцем.

Пора было начинать игру. Амазонки беспокоились, волнение нарастало. Геба, чтобы отвлечься, делала зарубки на стволе липы.

– Медведицы Артемиды! – крик Горго завладел вниманием всех. В том числе и вниманием Ориона.

Горго, улыбаясь, стояла на краю круга. Она опустилась на колени и, медленно, словно во сне, двигаясь, положила перед медведем свежеубитого оленя.

Едкий запах крови покалывал мне ноздри. Куда более чувствительному носу Ориона этот запах наверняка казался влекущим и будоражащим. Но медведь соблюдал осторожность. Он не мог верить своему счастью. Нечасто амазонки бывали к нему добры. Наконец, волоча за собой цепь, он приблизился к угощению. Но только приблизился: натянув цепь до предела, он смог лишь коснуться лапой оленьей туши. И все. Он нетерпеливо забил изогнутыми когтями и отодрал от туши несколько жалких клочьев мяса, которые еще больше раздразнили его. Облизывая лапу, медведь с нетерпением оглядывал тушу. Как бы завладеть всем этим мясом, чтобы устроить пир?

Между тем, две амазонки, ведя Тихона, бесшумно вступили в круг и приковали пленника за ногу к тому же камню, к которому был прикован медведь. Развязали мирмидонцу руки и поторопились покинуть круг. Как только они поравнялись с деревьями, Горго всадила в оленью тушу копье и рывком отбросила ее подальше от голодного хищника.

Орион встал на задние лапы, выпрямившись во весь рост, и грозно заревел. Он натянул цепь с такой силой, что она зазвенела, точно сотня готовых к выстрелу луков. Амазонки у него за спиной перешли к действию. Они принялись обстреливать его камушками. Но как только разъяренный зверь развернулся к ним мордой, они прекратили его задирать и скрылись среди деревьев. И вместо амазонок медведь увидел Тихона. Он поглядел на мирмидонца, затем на лес. Он был не тупица. Целый град камней, и всего один враг; нет, где-то там, за деревьями, должны прятаться другие. Глазки медведя метались из стороны в сторону. Он принюхался. И почуял амазонок. Не мало-помалу, а сразу стали ощутимы для него их пот и одержимость, их возбужденное волнение. Он не мог дотянуться до них, стоящих под липами, но от Тихона тоже попахивало ими. И Тихон преграждал дорогу.

– Тихон! – вскричала я. – Этот медведь – убийца!

Амазонки оцепенели в ожидании начала схватки. И стали громко биться об заклад.

– Он пустит в ход цепь, – сказала одна. – Чтобы спутать эти мощные ноги.

– Нет, он ослепит его песком и камнями, – считала другая. Или пустится бежать, опасалась я; уворачиваясь, отчаянно, по кругу, по кругу, из которого не выбраться, пока, измученный, не рухнет. Амазонки хотели увидеть, как медведь раздавит мирмидонца в последних безжалостных объятиях; Тихона, человека-муравья, который жил под землей, как насекомое; Тихона, мужчину, который сделал амазонку готовой утолить его похоть. Я понимала ненависть моих соплеменниц к нему и ко мне, но их развлечения стали мне ненавистны. Я не хотела, чтобы мой друг умер им на потеху. Тихон протянул руку и заговорил. Орион остановился в изумлении. Враги либо бежали от него, либо вызывали на бой. Никто никогда не ждал его, что-то ему говоря. Бурая голова медведя закачалась на горбатых плечах. От него пахло старой кровью и свежей тушей, которую он только что драл когтями. Слова Тихона не были понятны мне, Ориону, похоже, тоже. Но голос мирмидонца звучал выразительно: тихий, твердый, завораживающий. Он просил о дружбе, не унижаясь, на равных. Он с достоинством добивался приязни старого, рассерженного и недоверчивого зверя. Каким маленьким он казался! Медвежонок, который смутил мои мысли, беззащитный, юный, говорящий на древнейшем языке земли о вековых страданиях.