Путь прилива

Чиновник включил прибор.

— Привет, — улыбнулась с экрана молодая, довольно симпатичная особа, выряженная в шитую золотом жилетку; на кончиках ее бесчисленных косиц поблескивали крошечные серебряные колокольчики. — Меня звать Мариво Кине, я — типичная жительница Миранды, какими они были в прошлом Великом году. Я хорошо знакома со всеми существенными фактами нашей истории и подробностями повседневной жизни мирандианцев соответствующего периода. Советы, предсказания и порнографические развлечения находятся вне моей компетенции. Прибор, стоящий сейчас перед вами, опечатан лицензионной службой Комиссии по передаче технологий. Попытка вскрыть прибор или вмешаться в его нормальную работу любым иным способом не только преследуется по закону, но и связана с серьезным физическим риском.

— Да, я знаю.

Если нарушить девственность этой хреновины, произойдет имплозия. Осколки, конечно, не полетят, но все равно хорошего мало. Вряд ли хозяева ресторана потащат такой вот грошовый приборчик в Пидмонт. Бросят, наверное, и будет он валяться среди водорослей, рыбам на радость, пока соленая вода не проест корпус. А тогда — негромкий «чпок!», облако серебристых пузырьков, и поминай как звали.

— Мариво, расскажи мне, пожалуйста, про «Атлантиду».

На юном личике появилось торжественное выражение.

— Это была величайшая трагедия нашей эпохи. Да, мы были слишком самонадеянны. Мы делали ошибки. Именно эта последняя ошибка и привела к вмешательству внепланетных властей, остановила наш прогресс, отбросила нас на добрую сотню лет назад.

Упрощаешь ты все, красавица, ох упрощаешь. И даже малость передергиваешь, Это ясно любому дураку, знакомому хоть с азами истории.

— Другого выхода просто не было. Должны же все-таки быть какие-то рамки.

Мариво яростно рванула себя за косицу. Колокольчик несколько раз звякнул и смолк.

— Мы не были такими, как теперешнее тупое быдло! У нас была гордость! У нас были огромные достижения! У нас были собственные ученые, собственный путь развития. Наш вклад в просперианскую культуру был одним из важнейших. Нас знали по всем Семи Сестрам!

— Да, да, конечно. Расскажи мне о корабле.

— Первоначально «Атлантида»— была лайнером. Ни один наш порт не мог принять судно с такой осадкой, для посадки и высадки пассажиров приходилось использовать паромы. Так ее и переоборудовали — прямо в открытом море. Чудовищно огромный корабль, настоящий плавучий город; сейчас на виду остался только его нос.

На экране появился монтаж старинных изображений. Неизвестные, давно умершие зрители воспринимали корабль по-разному — надстройки меняли конфигурацию, то вздымались, то опадали.

— Ну, возможно, мне это только так казалось, ведь я видела его с очень многих точек зрения, в очень многих — и к тому же туманных — восприятиях. Но не стоит забегать вперед. Первой задачей было создание сети передатчиков, охватывавшей все Приливные Земли. Корпуса передатчиков были способны выдержать натиск прилива, их укрепляли на скальных породах при помощи углеродно-волоконных тросов.

Теперь пошли изображения толстых, приземистых башен, увенчанных сферическими куполами.

— Герметичные, не требующие обслуживания токамаки гарантировали им энергоснабжение на всю Великую зиму. Потребовалось десять малых лет, чтобы…

— Послушай, Мариво, у меня мало времени. Ограничься, пожалуйста, катастрофой.

— В тот день я была дома. — Голос «типичной жительницы» резко изменился, в нем зазвенели трагические ноты. — Мой дом стоял в Пидмонте чуть выше линии водопадов, с таким расчетом, чтобы при полном приливе он оказался на берегу. Я слегка позавтракала — пара тостов с вареньем из апельсинницы, посыпанных петрушкой с собственного огорода, и стакан стаута.

Комната маленького сельского домика. За окном дождь, в камине горят дрова. Мариво торопливо вытирает измазанный вареньем рот.

— А там, в море, погода была ясная и солнечная. Я порхала от человека к человеку, стремительная и счастливая, .как солнечный зайчик.

Смена кадра.

Огромный сачок, на палубу выливается поток зеленовато-желтых тел. Сачок поднимается, уходит из поля зрения. В первое мгновение беспорядочно барахтающиеся существа показались чиновнику совершенно незнакомыми. В зимней своей форме они почти не напоминали людей. Узкие рыбьи хвосты, вместо рук — длинные змеевидные отростки, сглаженные, обтекаемой формы головы, рты, распахнутые в беззвучном, мучительном крике. Существа судорожно извивались, то удлиняя, то укорачивая свои тела, непрерывно меняя форму в отчаянном стремлении адаптироваться к воздушной среде. Весь экран заполнило одно искаженное болью лицо. В широко раскрытых, молящих глазах светился разум.

— Так это же оборотни!

На левой половине экрана появилась Мариво, печальная и торжественная, как Мадонна.

— Да, — кивнула девушка. — Это они, лапочки.

На палубу «Атлантиды» вышла женщина в высоких рыбацких сапогах. Подойдя к оборотню, она выстрелила ему в затылок из большого блестящего пистолета и тут же, не оборачиваясь, направилась к следующей жертве. После каждого выстрела одно из мокрых зеленоватых тел судорожно дергалось.

— Ну вот, с этим покончено. Теперь за борт.

Неожиданно на экране возникла сцена, снятая с точки зрения оборотня, падавшего в океан. Поверхность воды стремительно надвигалась, белый пенный взрыв, и вот уже оборотень мчится прочь от корабля. Слева и справа плыли его соплеменники — прекрасные, обезумевшие от радости, свободные.

На палубе команда копошилась у двух излучателей.

— Сейчас отловим новую порцию. Теперь сети лучше будет…

И снова в кадре комната с так и не убранными со стола остатками завтрака. Стук в дверь.

— Входите!

Через порог шагнула женщина, поразительно похожая на Мариво, только чуть постарше и пожестче.

— Гогетта! Заходи, раздевайся. Почему так рано? Есть будешь или уже позавтракала?

— Я бы выпила фруктового чаю. — Гогетта присела к столу. — Я пришла пораньше, чтобы отметить наступление Прилива в обществе своей младшей сестренки. Это что, запрещается?

— Ну что ты ерунду говоришь, я же всегда тебе рада. Ой, а там Мушкет вышла на палубу.

Широкие плечи, высокая, агрессивно выпяченная грудь, тяжелый, упрямый подбородок — да, странноватое имя вполне соответствовало воинственному виду особы, появившейся в левой части экрана.

— Мушкет… — чуть задумалась Гогетта. — Она что, командир — так, кажется?

— Да, и у нее интрижка со штурманом.

Командиршу на мгновение сменил стройный, изящный мужчина с живыми, насмешливыми глазами.

— Штурман — человек сдержанный, даже чуть-чуть нелюдимый. — Теперь Мариво обращалась к чиновнику. Гогетта, похоже, не замечала, что в ее беседе с сестрой участвует кто-то третий. — А об их романе знают теперь все. Это смущает штурмана, унижает. А Мушкет, наоборот, в полном восторге. Прямо упивается его унижением.

— Извини, пожалуйста, — прервал ее чиновник, — но откуда ты все это знаешь?

— Разве вы не заметили серьги?

Мариво откинула завесу из косичек; с мочки нежного, розового ушка свисал янтарный листик с серебряными прожилками, тонкий и изящный, как стрекозиное крылышко. Изображение листика надвинулось, заполнило весь экран. Теперь чиновник мог различить элементы схемы — телевизионный приемопередатчик, процессор, блок памяти, декодер нервных сигналов. Элегантное, простое в применении устройство, обладательница которого могла, не прибегая ни к какой иной технике, болтать с подружками, принимать любые телевизионные программы, сохранять для нового просмотра любые зрительные впечатления, вроде особо прекрасного заката, а также копировать, собственной своей рукой, рисунки старых мастеров, заниматься исследовательской работой, учиться и преподавать, да все, что угодно — хотя бы даже отсылать свои сны на машинный анализ. Ее мозг становился элементом невидимой интерактивной системы, круга настолько огромного, что центр его находился в каждой точке, а граница нигде.