Однорукий

Старик качает головой, затем кивает с робкой улыбкой, поворачивается и идет в указанном направлении. Он не обращает внимания на желтый свет, который сменяется красным; завывание сирены, визг тормозов, крики людей. Старик на земле, но толпа скрывает несчастный случай.

— Попал под «скорую помощь», о Господи. Она его сбила, она его и заберет. Ну и папаша! Ну и город…

Слезы в потерянных глазах Олли; он резко смахивает их. Мужчина среднего возраста, с вороватым взглядом, останавливается рядом с ним.

— Ужасно, правда?

— Да, все, и вы в том числе…

Ухмыляется и идет к скамейке.

Звучит Голос рассказчика: «Здесь было столько их, увечных, подозрительных, давно уже не молодых, с их одиночеством и криком, застрявшим в глотках, немых, зажатых железной рукой фанатизма и закона. Невозможно воспроизвести все их голоса или разложить все их фото, как цыганскую колоду грязных поношенных карт, предсказывающих одно и то же будущее и им, и нашему молодому герою. Вы видели, как мальчик с неистовой горячностью защищает окруженную, постоянно штурмуемую крепость своей мужественности, своего мужества. Конечно, он должен знать, он должен понимать, испытав Бог знает сколько страха, да, страха, даже ужаса — что игру можно выиграть только тем способом, которым он играет уже столько времени — он должен немного сдаться, а потом немного еще, и еще, и еще, пока, наконец — но об этом он не может даже подумать, не испытав приступа тошноты… Решение? Ну… Конечно, в его жизни должно произойти еще одно крушение, после которого он не только не потеряет руку, но — ВЫИГРАЕТ! Ставка, на которую он играет, не сознавая этого — та, которую его друзья уже сорвали когда-то в туннеле — забвение! И вот сейчас наступило время, когда».—

Палуба экскурсионного парохода, плывущего вокруг Манхэттена. Звучит голос экскурсовода:

— Скоро перед вами откроется великолепный вид на самую знаменитую в мире статую, Статую Свободы, подаренную нашей стране правительством Франции в одна…

Олли и девушка дет под тридцать стоят невдалеке друг от друга у борта парохода. Не поворачивая головы, Олли оценивает девушку: «Не свинья. Определенно не свинья. Надо что-нибудь у нее спросить, например, нравится ли ей поездка». Подвигается поближе к девушке и говорит вслух:

— Вам нравится поездка?

— О да, очень. А вам?

— Да, вы знаете, хоть какой-то отдых от жары.

— Да, да, вы правы. Я в газете прочла сегодня утром, что люди просто падают в обморок на улицах.

— Да, некоторые из них и не выходят из обморока.

— Это называется тепловой удар.

— Ага. Вы, наверное, видели, как пожилые люди высовываются из окон, чтобы не задохнуться в своих квартирах.

— Вы здесь живете, или приезжий?

— Я здесь по делам. А вы здесь живете, или приезжая?

— Я — э — здесь работаю. На фирме «Уорлд Уайд Мовинг». Маленькая работа на большой фирме.

— Вы одна?

— В городе?

— На пароходе.

— Одна… чтобы бежать от жары, вы знаете…

— Могу я предложить вам выпить?

— Немного позже я бы выпила, сейчас нет. Мне хочется дождаться прекрасного вида на Статую Свободы.

— Да вот она, вон там. Она что-то меньше, чем я ожидал, и зеленая, как лягушка, но мне нравится то, что она символизирует. Свободу человека — девушки, конечно, тоже. Но сейчас свобода — это большой, большой секрет.

— Вы бы не могли — снять меня моим «Кодаком», чтобы я могла послать домой фотографию?

— Свобода лучше на открытке.

— Наверное, но -

— Для ваших родителей будет большей радостью видеть вас вместе с -

— Да, я именно это имела в виду. Ой, извините -

— Ничего, немного трудновато держать «Кодак» одной рукой и снимать одновременно, но я справлюсь. Повернитесь немного, ко мне лицом.

Он отходит от борта, пока она поворачивается. У нее трепетная улыбка. Он щелкает затвором.

— Вам удалось поймать и меня, и статую Свободы в -

— Да, в кадре будете и вы, и мисс Свобода, причем вы — не зеленая.

Он возвращается к борту. Она присоединяется к нему, но становится на расстоянии полуметра. Он сокращает это пространство между ними.

— По-моему, нет камеры лучше, чем этот старомодный «Кодак». Или…

— Что?

— Ничего. Проехали. По-моему, я совершал эту экскурсию уже раз пятьдесят.

— Вы в Нью-Йорке все лето?

— Все лето, осень, зиму и весну.

— О! Вы здесь работаете?

— Да. На кладбище.

— Извините, вы думаете, это честно — так прижиматься ко мне?

— Милая, тесные контакты на этом пароходике не могут повредить вам. Вы уже согласны выпить?

— Да, сейчас было бы здорово. Они идут в трюм пароходика…

Спальня девушки в доме рядом с трущобами. Свет — только от шкалы радиоприемника. Мы видим две фигуры на постели, и слышим, как девушка удовлетворенно вздыхает, тяжело дышит. Внезапно двумя этажами ниже слышится звон разбитого окна, свисток полицейского, разъяренные голоса людей. Воет сирена полицейского автомобиля. Голоса становятся дьявольскими.

— Что происходит?

— Буянят. Грабят.

В темной комнате Олли идет к окну.

— Второй раз на этой неделе. НЕ ВЫГЛЯДЫВАЙ! Он выглядывает.

— Я никогда ничего такого не видел.

— Только не высовывайся из окна. Они стреляют по головам.

— Если бы у мира был язык, именно так он бы кричал, да, так бы он орал.

Он высовывается немного из окна. Его лицо озаряется красной вспышкой выстрела из полицейского автомобиля. Вздрогнув, он сбивает с подоконника горшок с цветком.

— Мой цветок!

— Извини. Я куплю тебе завтра другой.

— ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, вернись ко мне. Пуля попала в окно -

Пуля разбивает верхнее стекло окна. Девушка вскрикивает.

— Ладно, детка. Прочитаем об этом завтра, а сейчас давай забудем это.

— Мне кажется, они — они — уезжают!

— Иди ко мне. Дай я обниму тебя — хотя бы одной рукой. Банда уехала. Вдвоем нам нечего бояться. Она всхлипывает.

— Тише, тише. Я спою тебе песенку. Если будешь плакать, не услышишь.

— Спой. Я буду слушать.

— «Fly away. Fly away and stay away, Sweet Kentucky Baby Babe», — Олли поет «Kentucky Babe». — Завтра я пойду в цветочный магазин и куплю тебе новую герань — даже две. Три!

— Цветок, с которым ты сжился, к которому привык, он как будто говорит с тобой, когда входишь в комнату.

— Новый цветок заговорит с тобой очень скоро. Смотри, как стало спокойно. Если не считать твоего плача. Ложись поближе ко мне.

— Мне было так стыдно вести тебя в это гетто, и…

— С тобой я забыл все, чего стыдился, а мне есть чего стыдиться. Пусти мой язык в твой ротик, и ты перестанешь плакать.

Олли выходит из дома с меблированными комнатами. Туманное, призрачное утро, все вокруг напоминает о насилии, разбитые стекла блестят в раннем утреннем свете. Он идет, и стекла хрустят под его ногами.

— Хорошо, что на мне ботинки — какая чудная девушка — в жизни не было более счастливой ночи, — размышляет вслух Олли.

Он выходит на перекресток посредине улицы. Озирается, чтобы сориентироваться, и все вокруг него — все бесчисленные осколки разбитого стекла — отражают солнце в разгорающемся свете утра. Он пожимает плечами и идет в направлении, которое знает не лучше, чем любое другое. Остаются разбитые стекла, разгорающиеся все ярче.