Девушка Бандераса

Я повернулась в противоположную сторону и встретилась глазами с Виолеттой Петровной. Сухонькая старушка безмятежно курила на своей терраске, и я некстати подумала, что вот ведь и эта милая дама тоже была в тот день на участке Володиных… А значит, имела полную возможность хладнокровно всадить шампур в несчастную Людмилу.

Ведь что я знала о ближайшей соседке? Лишь то, что она до последнего времени преподавала филологию в Московском гуманитарном академическом университете, вырастила сына, спровадила на тот свет трех мужей, но теперь оставила матримониальные намерения, тем самым перестав изводить мужское поголовье России. Это были догадки Вадима, которые он то и дело озвучивал мне, возвращаясь с дачи. Реальными же фактами в отношении Виолетты Петровны я не располагала, так что в принципе с соседнего участка можно было ждать чего угодно. Вплоть до шампура в спину…

Я отогнала от себя страшные мысли, поздоровалась со старушкой, перебросилась с ней парой ничего не значащих фраз, решила, что у Виолетты есть не меньше оснований думать то же самое обо мне, и отправилась варить детям кашу.

— Вадь, а где молоко? — прокричала я любимому, который налаживал газонокосилку.

Я уже давно заметила, что Вадька очень любит косить как в прямом, так и в переносном смысле.

— Я с Семеновной из поселка договорился, у нее все молоко берут… Сходи к Иван Аркадьичу, спроси, во сколько она молоко приносит?

Вот в этом весь Вадька. Договорился он! Знает, что дети приезжают, а заранее о молоке не позаботился. Думает, наверное, что достаточно просто договориться. Я выскочила за калитку и побежала к дому меломанствующего эстета пенсионного возраста.

В принципе наша дачная жизнь такова, что, как я уже говорила, друг о друге все знают абсолютно все. Иван Аркадьевич, насколько я помнила из разговоров соседей, много лет назад был виртуозным скрипачом. И однажды с ним приключилась неприятная история, о которой в их семье не любили вспоминать.

Сосед был женат на скрипачке Полине Родзянской. В начале семидесятых Полина родила Ивану Аркадьевичу сына Гришу, но это не помешало супругам, оставив ребенка на попечение бабушек, вместе с Государственным симфоническим оркестром, в котором оба они играли, отправиться на гастроли в Америку.

В самолете, где-то над Нью-Йорком, супруга вдруг призналась Ивану Аркадьевичу, что хочет навсегда остаться в стране победившего капитализма и намерена сразу, как только они прилетят в аэропорт, просить политического убежища. Времени на размышления у скрипача оставалось немного — только до посадки в аэропорту имени президента Кеннеди. И Зипунов принял, как ему казалось, единственно верное для советского гражданина решение — подошел к комитетчику, что был приставлен к их музыкальному коллективу, и сдал любимую женушку вместе со всеми ее планами и намерениями.

Был скандал. Полину тут же вернули в Москву и забрали на Лубянку, и с тех пор о скрипачке Родзянской никто ничего не слышал. Сам Иван Аркадьевич от греха подальше уволился из симфонического оркестра, в одиночку вырастил сына Гришу, но любовь всей жизни не отпускала. Скрипач так и не смог жить без музыки. Чтобы быть поближе к прекрасному, устроился гардеробщиком в филармонию, где не пропускал ни одного концерта, а во время отпуска, не обращая внимания на горячие протесты соседей, наслаждался дивными звуками классических произведений на даче, без устали включая магнитофонные записи то с фугами Баха, то с реквиемами Моцарта.

Вот и сейчас, несмотря на раннее утро, над участком Ивана Аркадьевича разносились меланхоличные звуки реквиема.

Сам хозяин покачивался в кресле-качалке под яблоней и в углу рта лениво мусолил потухшую беломорину.

— Доброе утро, Иван Аркадьевич, — приветливо поздоровалась я. — А вы совсем не изменились… Как поживаете?

— Ты знаешь, несмотря ни на что — прекрасно, — с легкой долей сарказма в голосе ответил сосед.

И сам Иван Аркадьевич остался прежним. Мрачным и нелюдимым. Думаю, в мизантропа он превратился потому, что из года в год пребывает в вечной ссылке на даче и смотрит за внучкой, чего делать ему совершенно не хочется. А хочется ему, напротив, попить с мужиками пива да забить козла во дворе у гаражей. Хотя в случае бывшего скрипача это скорее будет не пиво, а сухое «Арбатское» вино, и не козел, а концерт Рахманинова по каналу «Культура».

— Иван Аркадьевич, а молоко когда принесут?

— Инуля, отлей соседям молока! — прокричал он в направлении дома. И, повернувшись ко мне, ответил: — Завтра после обеда. Тогда и отдашь.

Из старенького деревянного двухэтажного домика, еще при постройке покрашенного облупившейся теперь синей краской, вышла хорошенькая девочка лет десяти и протянула мне литровую банку молока. Я помнила Инульку крохотной глазастой малышкой, которая толстеньким колобком перекатывалась между участками… Теперь же Инна здорово вытянулась, стала очень худенькой, а глаза так и остались большими и выразительными.

— А это кто же у нас такой? — ласково спросила я.

Дед самодовольно усмехнулся и ответил:

— Наша Инночка. Видишь, какая большая выросла…

— Нет, вы только посмотрите на нее! — донеслось из-за соседнего забора. — Приехала и даже не зайдет поздороваться!

Я оглянулась — да так и присела от неожиданности. В первый момент я даже не узнала Галину — так она похудела и похорошела. Когда-то Галка при росте метр шестьдесят весила около центнера и очень страдала из-за своего веса. Она сидела на разных диетах, изводила себя голоданиями, траволечением и грязевыми обертываниями, и все без толку. Теперь же от соседки осталась в лучшем случае лишь треть прежней Галки.

— Что, Галь, — диета? — стараясь не слишком таращить глаза, осторожно спросила я.

— Ха, щаз-з! — молодцевато крикнула соседка. — Заходи, чего покажу… Вон моя диета, смотри!

Я толкнула калитку и остолбенела. Участок Галины казался райским садом. Соседка везде разбила клумбы и цветники, альпийские горки и даже выкопала одно декоративное озерцо. Было даже странно, как на шести сотках можно уместить целый дизайн-проект. Неужели Галка сделала все своими руками?

— Ты же здесь сто лет не была, ничего не знаешь… Помнишь небось, как Динка по Максу сохла? Да, слава тебе, господи, бог отвел, бросил он тогда мою дуреху. Динка поплакала-поплакала да и замуж удачно вышла, муж рукастый попался, Славиком зовут. А Макс, между нами говоря…

Но закончить рассказ про Макса у Галки не получилось — ее прервал пронзительный женский крик из-за соседнего забора:

— Га-а-ал! А Га-а-ал! Выходи-и!

Галка вздрогнула, как будто ее ужалили, беспокойно оглянулась на забор, откуда кричали, потом значительно посмотрела на меня и тихо сказала:

— Ладно, не буду рассказывать, сама увидишь…

— Гала-а, ты гиде, я за тобою соскучила-ась! — доносилось теперь с дороги.

— Иди-иди, посмотри сама. Это Сима, жена Макса, — почему-то шепотом говорила Галка, подталкивая меня к калитке.

Мне стало ужасно любопытно, какую жену отхватил себе наш красавчик Макс. Что правда, то правда — двадцатилетняя Динка действительно была без ума от смазливого соседа-ровесника, а он крутил ее чувствами как хотел. Весь его самодовольный вид словно говорил словами песни Владимира Маркина: «…я себе красившее найду…» И вот представьте себе — выходит, все-таки нашел. Очень интересно, какая она, эта обладательница синеглазого суперприза по имени Максим Иванов?

Я вышла на дорогу и сразу же споткнулась о хозяйку суперприза. Сима сидела на раскладном брезентовом стульчике у забора и, широко расставив монументальные, как дорические колонны, ноги в тренировочных штанах, чистила картошку. Перед ней стояли два больших ведра — одно с водой, второе с еще не чищенной картошкой. Большая, как Кавказский хребет, грудь ее вздымалась под засаленной кофтой без двух верхних пуговиц. Арбузный живот не оставлял никаких сомнений — Сима глубоко и основательно беременна. Помимо солидного бюста и окладистого живота у Симы имелись крупный прямой нос, печальные глаза с трагическими веками актрисы немого кино и шикарная черная шевелюра, забранная в небрежный конский хвост аптекарской резинкой.