Страница 10 из 163
— Расскажите, пожалуйста, — попросил я, несмотря на то, эта сказка была мне известна в мельчайших подробностях.
— Так вот, царь, потерявший в войнах левую руку, левый глаз и левую ногу, вызвал к себе художников и сказал им, чтобы создали они портреты, достойные венценосца. Портреты должны быть правдивыми и понравиться государю. Тот, кто выполнит это условие, тому достанется богатство и почет, прижизненное признание и посмертная слава.
И вот в один прекрасный день живописцы представили царю свои работы. Посмотрел он на первый портрет и сказал: «Здесь изображен старик-калека, что в общем-то, правдиво, но мне полотно не нравится». И художнику отрубили голову. Второй портрет запечатлел царя полным сил, с двумя руками и ногами, однако он не был правдив. И художника постигла участь собрата по искусству. Третий живописец изобразил царя верхом на могучем коне в профиль, с хорошо выписанными правым глазом, правой рукой и правой ногой, левой половины тела видно не было. Царь щедро наградил художника. Вот так возник метод социалистического реализма.
— Но ведь другие художники пошли на смерть, не изменив своим принципам. Если приспособляемость можно считать принципом…
— Однако и их более удачливый собрат своим принципам не изменял. Он видел царя именно таким, каким написал, каждый живописец видит мир по-своему. И больше того, ему достались богатство и почет, прижизненное признание и посмертная слава. А первые два художника канули в безвестность и о них никто не помнит.
— Если применить эту теорию к сегодняшнему дню, то все-таки кое-кто помнит. Их картины находятся в Третьяковке, рядом с работами известного художника. Правда, в запасниках.
— Но ведь знают о них единицы, они не репродуцируются ни в одном из многочисленных изданий, а об умных конъюнктурщиках выходят монументальные исследования. Ты еще молод и не помнишь, как в той же Третьяковке экспонировался ряд картин, которые сегодня еще, наверняка, валяются в тех же запасниках. Например, «Сталин в блиндаже», хотя мне известно, что на фронте он никогда не бывал. Или замечательное полотно «Утро нашей Родины», запечатлевшее гигантского Сталина на фоне поля с кажущимися букашками тракторами. Ну и что? Может быть, эти шедевры даже не хранят, а выбросили, но ведь их авторы нахватали званий, чинов, премий и, кстати, до сих пор они считаются великими как, например, Герасимов или Налбандян. Однако художник, солгавший самому себе, утрачивает право называться таковым. Что касается автора «Белого звука», может, он и ошибался в своих поисках, но себе не изменял! А это главное. Так что, применительно к сегодняшнему дню, не повторяй чужих ошибок.
— Я при всем желании этого сделать не могу.
— Можешь. Ведь каждый человек — художник своей жизни. Так что ты намерен делать дальше?
— Писать свою жизнь без готовых рецептов.
— Тогда зачем морочить девушке голову?
— Если бы человек знал, чего он хочет…
— Тогда он не вправе требовать чего-то от других.
— Я поговорю с Сабиной сегодня же.
— Не нужно. Хватит того, что ты поговорил со мной. Ты ведь человек настроения, а такие дела решаются не в одночасье. Кстати, ты появляешься в ресторанах с некой молодой особой. Это серьезно? Постой, я сам был молодым, но всему есть предел. И хочу дать тебе дельный совет — перестань играть на публику.
— Леонард Павлович, я только в преферанс играю.
— Вот что, мальчик, я прожил долгую жизнь и знаю, что в огне самых разных событий всегда сгорали яркораскрашенные бабочки, скромная окраска, как правило, помогала избежать крупных неприятностей.
— Но мне такие не грозят.
— Еще как грозят. Люди очень неравнодушны к тем, кто живет лучше их. И, как правило, всегда готовы помочь другим чувствовать себя не столь хорошо, как им бы того хотелось. Ты стал привлекать внимание. Бегаешь по кабакам, разъезжаешь на машине, соришь деньгами, не Бог весть какими, но в этом-то и все лихо. Не пора ли остепениться?
— Вы бы хотели, чтобы я вел такой образ жизни…
Вышегородский посмотрел на меня и на какое-то мгновение его выцветшие глаза обрели резкий голубой оттенок, взгляд этот не дал закончить фразу, словно вбил в глотку еще не произнесенные слова, готовившиеся вырваться наружу. Длилось это всего секунду, и снова передо мной сидел уже не человек с повелительным взглядом, а незаметненький старичок в выцветшей от времени рубахе.
С Вышегородским судьба свела меня несколько лет назад. Мы с Вениамином паслись не помню уже в какой квартире, когда вошел в нее этот трухлявенький на вид старичонка, и я сразу подумал, что приволок сюда он какую-то редкую штучку, которую хранил всю жизнь, а теперь с сожалением расстается, однако Горбунов рванулся к нему навстречу, словно это дед его родной в должности фельдмаршала и с почтением пожал небрежно протянутую сухонькую руку. До меня старичок, понятное дело, не снизошел, взял у Веньки перстень с бриллиантом-булыжником, вытащил из пиджака, покрытого сальными пятнами, толстую пачку зеленых купюр. Венька бросился в соседнюю комнату пересчитывать, дедок смотрел на меня как-то сквозь меня, потом, когда Вениамин вернулся и попытался открыть рот, что, дескать, не мешало бы немного доплатить, старик просто посмотрел на него, и Горбунов заткнулся, словно какой-то исполин сидел напротив него, а не потасканный старикашка, из которого я одним щелчком выбил бы все потроха вместе с недостающей суммой.
— Ты про него забудь сразу, — предупредил меня Горбунов на прощание.
— Уже не помню, — ответил я, как подобает человеку в моем положении.
Я действительно забыл о старике, но он, видимо, все-таки вспомнил об этой встрече, и однажды Горбунов погнал меня к нему, проскрипев на прощание, чтобы слушался его, как любящий сын. На этот раз старичок снизошел ко мне с дружеской беседой, а потом направил в столицу, откуда прибыл я через два дня с портфелем, набитым, как оказалось впоследствии, туалетной бумагой. Тогда-то мы и познакомились с Сабиной. Единственная дочь, поздний ребенок, Вышегородский вроде бы нашему роману не противился, хотя, кроме нескольких совместных прогулок, мы ничего не сотворили, а лишь затем понял я, что нужен ему как генетический код, производитель будущих внуков, потому что дочери дело не завещаешь. И еще догадался, почему на свидание с Леонардом Веня отправился со мной: смотрины, конечно, дело нехитрое, но без них не обойтись. Особенно в наших кругах. Сабина, порой забывала о наставлениях папаши, а таковые, несомненно, были, и постепенно я узнал, что представляет из себя Леонард Павлович. Узнал самую малость, но и этого хватило. Сын человека, державшего еще при царе антикварную лавку. Маленькую лавочку, в которой крутились большие дела. Незадолго до того, как нэп ушел в прошлое, от этой лавочки остались одни воспоминания. Однако клан Вышегородских продолжал держаться, потому что совбуры стали совслужащими и честно отрабатывали свои ставки. Ну, а все остальное оставалось в тени: и если уж Горбунов стелется перед Вышегородским мелким бесом, значит, старик обладает самой реальной силой, которой являются деньги, настоящие деньги — золото, драгоценности, причем такие, которые и Вене не снились. Вот и живет тихий, незаметный старичок с которого, вроде бы, кроме анализов, взять нечего, продукт нескольких предыдущих поколений, занимавшихся тем, что сбивали они капитал, не обращая никакого внимания на изменяющиеся обстоятельства жизни общества. Даже любовь и смерть были для них не чем-то из ряда вон выходящим, а обычными явлениями, которые объединяют капиталы, сосредотачивают их в одних руках. Незаметный старичок дергает за невидимые нити, после чего, как по мановению волшебной палочки, перемещаются уникальные произведения искусства или открываются подпольные цеха, изготавливающие джинсы или обувь. Проходит время, и цеха эти, как правило, сгорают, идут в тюрьму пайщики, а тихенький дедушка спокойно подсчитывает давно полученные дивиденды, потому что унаследовал от предыдущих поколений не только деньги, но и мудрость — подставлять других вместо себя, вовремя выходить из дела, не забывать даты рождения хороших людей. Были бы деньги — все остальное приложится. Это сегодня, например, вы большой начальник, а завтра вдруг снимут с работы и куда денется былое величие, привычные связи? А деньги решат все проблемы. Особенно большие деньги. Но кому оставить их? А самое главное, кому оставить дело, ради которого жизнь прожита под чучелом грязного пиджака, уверившего всех, что его обладатель самый обычный человек. Не мне, понятно, хотя волей-неволей я буду способствовать дальнейшему накоплению, а детям и внукам. Но дети для Вышегородского — это только сыновья, продолжатели рода и дела. А с сыновьями вышла осечка. И не от хорошей жизни он толкает меня в объятия Сабины, которая нужна мне в качестве женщины, как зайцу стоп-сигнал, а потому что знает — лучшей кандидатуры для нее уже не найти.