Страница 63 из 99
Жена его только на следующий день узнала об этом, залилась слезами и сказала:
– Я давно уже знала, что сегодняшний день наступит!
И стала с этих пор ежедневно посылать мужу серебро и медные деньги.
Представ пред областным начальником, студент не мог дать ни одного настоящего показания для устранения своей беды, и его с утра до вечера били, колотили палками до того, что слезла кожа с мясом.
Жена пошла сама его проведать и расспросить. При виде ее студенту горе сдавило душу, и он не мог ничего ей сказать. Поняв, что пропасть, в которую его ввергло несчастие, уже очень глубока, она посоветовала ему дать ложное сознание вины и этим путем избежать казни. Студент заплакал и выслушал ее, как приказание.
Пока она ходила туда и обратно, никто ее не замечал, даже на расстоянии полуфута.
Она вернулась домой, стеная и горюя. Сейчас же отправила от себя свою служанку и несколько дней жила одна. Затем с помощью старой свахи она купила девушку из хорошей семьи, которую звали Луэр. Она была уже в возрасте, когда зашпиливают прическу. Лицо у нее блистало самой яркой красотой. Фэн стала с ней вместе есть и с ней вместе спать, лаская, любя ее и обращаясь с ней совершенно иначе, чем со всеми другими слугами. Студент сознался, что нечаянно убил, и был присужден к удавлению. Слуга, получив об этом весть, прибежал домой и, полный горя, передал ее, буквально не владея голосом. Фэн же выслушала с невозмутимым спокойствием, словно это ее мыслей не задевало.
Наконец приближался уже срок осенних приговоров[259], и вот тут она наконец в беспокойстве заторопилась, заволновалась, засуетилась, забегала. Стала уходить утром, чтобы лишь к вечеру вернуться… Туфли ее не знали отдыха. Но каждый раз, как она находилась где-нибудь в безлюдном месте, она принималась горько и жалобно рыдать от неизбывной печали. Дошло до того, что и сон ее и аппетит сильно пострадали.
Однажды после полудня вдруг появилась лиса-служанка. Фэн так и вскочила, бросилась ее уводить и что-то говорить, закрывшись от всех. Когда же вышла, то все лицо ее было полно улыбки, и она стала заниматься хозяйством, как в спокойное время.
На следующий день слуга пришел в тюрьму, где студент передал через него жене, чтобы она пришла еще раз перед вечной разлукой. Слуга исполнил приказание. Жена вяло обещала и вообще не потревожилась и не погоревала, оставив все это без малейшего внимания, как нечто, ее совершенно не касающееся. Домашние стали втихомолку осуждать ее за злое равнодушие.
Вдруг по всем путям закипели слухи о том, что сановник Чу отрешается от должности и что Пиньянскому «наблюдателю и следователю» предписано высочайшим именным указом разобрать и окончить дело студента Фэна. Слуга, услыша это, полный радости побежал сказать своей госпоже. Та тоже выразила радость и сейчас же отправила человека в областное управление за справкой. А студента, оказывается, уже выпустили из тюрьмы. Увидел его слуга – горе и радость обьяли обоих.
Сейчас же был схвачен Чу-сын, который при первом же допросе дал полные показания о деле, после чего студента сразу же отпустили с миром домой. Он пришел, увидел жену в ее комнате – слезы у него так и покатились. Жена тоже, глядя на него, вся приуныла, но потом, забыв горе, они предались радости.
Тем не менее Фэн так и не знал, как это удалось довести дело до сведения государя. Жена засмеялась и указала ему на служанку.
– Вот, – сказала она, – ваш государь, заслуженный министр!
Студент остолбенел… Стал расспрашивать, как это так. Оказалось следующее.
Когда жена отправила служанку, то велела ей ехать в Яньскую столицу[260] с тем, чтобы проникнуть во дворец и изложить несправедливость от имени мужа. Служанка прибыла ко дворцу, но там оказался сторожащий и охраняющий входы[261]. И вот ей пришлось несколько месяцев бродить лишь взад и вперед по Дворцовому каналу[262], попасть же было невозможно. Она уже стала опасаться, как бы не опоздать и не погубить дела. Только что она собралась домой, чтобы поговорить на этот счет, как вдруг раздались вести о том, что Сын Неба[263] готовится осчастливить Датун[264]. Служанка побежала вперед и приняла вид странствующей гетеры. Государь зашел, как говорится, в «кривую загородь»[265], где она удостоилась его самого полного внимания и любовной ласки. При этом государь выразил ей свое сомнение, сказав, что она не похожа на человека из этого самого «праха в ветре»[266]. Тогда она уронила голову и заплакала. Государь спросил, какое у нее горе или обида.
– Я, ваше величество, – отвечала она, – происхожу из Гуанпина; я дочь студента Фэна (такого-то). Мой отец по несправедливости посажен в тюрьму и уже близок к смерти, а меня продали в эту «кривую загородь».
Государь был тронут ее горем, подарил ей сто лян серебра и перед отьездом расспросил ее подробно о деле с начала до конца, причем кистью на бумаге записал имя и фамилию, добавив, что он хочет с ней делить богатство и почет.
– Удалось бы только нам с отцом жить вместе, – сказала она на это, – я не хочу пышности и отборных яств!
Государь кивнул головой в знак одобрения и отбыл.
Служанка теперь обо всем этом докладывала Фэну; тот бросился бить поклоны, а слезы в обоих глазах так и сверкали.
Прожив с ним недолго после этого, жена вдруг сказала ему следующее:
– Не будь, знаешь, это из-за моего чувства к тебе и роковой нашей связи, зачем бы мне обрекать себя на такие надоедливые хлопоты? Когда тебя схватили, я рыскала и носилась по всем твоим родственникам, и ни один, понимаешь ты, из них не дал мне никакого ответа. Как у меня тогда было кисло в душе, уверяю тебя, я не могу и высказать. И вот я теперь, глядя на этот мир праха и пошлой грубости, все более и более тягочусь и мучусь… Для тебя я уже давно воспитала прелестную подругу, так что за всем этим можно будет с тобой проститься.
При этих ее словах студент заплакал, повалился ей в ноги и не поднимался, пока она наконец не осталась. Ночью она послала Луэр услужить ему при почивании, но он решительно воспротивился и не принял. Наутро, взглянув на жену, он увидел, что светлая красота ее лица сразу стала спадать, а через месяц она начала стареть и дряхлеть. Через полгода она уже была темна, черна, словно деревенская старуха.
Студент почитал ее, так и не замещая другой. Вдруг она опять заговорила о расставанье.
– Послушай, ведь у тебя же есть прелестная подруга, – добавила она при этом, – зачем тебе нужен этот Цзюпань[267]?
Студент стал умолять ее и плакать, как и в прошлый раз.
Так прошел еще месяц. Она внезапно захворала, перестала есть и пить и скелет скелетом лежала на своей половине. Студент подавал ей горячую воду и лекарства, служа ей, как отцу с матерью. Ни одно лекарство не помогало, и она отошла.
Студент загрустил и готов был, казалось, умереть. Затем на деньги, пожалованные государем служанке, оп устроил ей похороны и монашеские службы.
Через несколько дней служанка тоже ушла. Тогда он сделал женой Луэр, которая через год принесла ему сына.
Однако год за годом был неурожай, и дом все падал и падал. Муж и жена не знали, что и предпринять. Сидели друг против друга, как тени, предавались печали.
Вдруг он вспомнил про копилку в углу комнаты, куда, как он часто видел, Четырнадцатая бросала деньги.
– Вот не знаю, – прибавил он, – существует она или нет?
Подошел к углу. Он был весь как есть заставлен чашками из-под бобовых консервов, плошками из-под соли и прочими вещами, наполнявшими комнату ряд за рядом. Все это, одну вещь за другой, он сбросил прочь, взял палочки для еды и попробовал шарить в копилке. Оказалось туго до того, что нельзя было проникнуть. Разбил копилку вдребезги. Оттуда волной хлынуло серебро и медь.
259
… срок осенних приговоров. – По древней теории китайских мыслителей, осень – пора умирания, и поэтому к осени приурочивались казни преступников. Это обыкновенно происходило в девятой луне на площадях столицы и, как зрелище, привлекало еще в сравнительно недавнее время целые толпы европейцев.
260
… Яньскую столицу – как в изысканном, литературном языке называется Пекин, местоположение которого приблизительно совпадает с древним княжеством Янь.
261
… сторожащий и охраняющий входы. – С древнейших времен в Китае существует поверье, что нечистая сила старается проникнуть в жилой дом человека через двери. Следовательно, ей всегда нужно противопоставить силу светлую, которая могла бы остановить нежелательное проникновение. Одним из наиболее распространенных способов присвоить своему жилищу светлую силу является изображение на дверях двух воевод грозного вида, закованных в латы и мечущих стрелы в дерзких бесов.
262
… по Дворцовому каналу – то есть по каналу, ведущему из дворца за ворота и стену Пекина.
263
… Сын Неба – то есть император, приносящий жертву небу, как сын отцу.
264
Датун – Датунфу в провинции Шаньси. Невдалеке расположен знаменитый буддийский Утайшаньский монастырь.
265
… зашел… в «кривую загородь». – Так в поэтическом языке именуется веселый дом.
266
… «праха в ветре» – то есть бренного мира, уподобляемого мутному воздуху, в котором кружится пыль, вздымаемая ветром. Выражение это буддийского происхождения, и поэтому содержит в себе смысл «суета сует».
267
Цзюпань. – Страшный, безобразный демон, по буддийским рассказам. Здесь намек на известный анекдот об одном муже, боявшемся жены. Когда над ним смеялись, он излагал следующее. Есть три причины бояться жены. Когда она молода и обаятельна, бойся ее, как живого бодисатву (будущего будду). Когда все перед ней уже полно детьми, бойся, как мать Девяти Чертей. Когда же ей стукнет пятьдесят, а то и шестьдесят, а она все еще пробавляется румянами да белилами, становясь то синей, то черной, бойся ее, как Цзюпаньту (санскрит. Кхумбхандхас). Разве все это не заставляет нас бояться жен?