Листья коки

— У тебя его пока нету. Жди, когда разделят добычу. А там — для короля, для церкви, для благородных идальго…

— Чтоб их чума взяла!

— Не озолотишься тем, что тебе из милости выкинут.

— Да… Так обойдемся и без их милости. Чего нам стоит? Сядем на коней, поедем в ближайший город и возьмем все что захотим. Пусть потом меня Писарро ищет и преследует. Поедешь со мной?

— Конечно… Краснокожие твари напуганы… Но ты про Писарро так не говори. Это тебе не какой-нибудь простак. Говорят… говорят даже, что он колдун. Знаешь, почему он все время велит приводить к себе пленниц, и только девушек? Потому что он пьет их кровь, поэтому он знает, кто о чем говорит в лагере.

Хосе в испуге оглянулся на тамбо. Только через некоторое время он осмелился возразить.

— Э-э, сказки! Патер Вальверде все время с ним. А пленницы живы. Их при нем уже что-то около дюжины. Я сам видел.

— Не знаю. Так люди говорят.

Синчи только вечером смог выбрать момент, когда Тупак-Уальпа находился в своей резиденции, и дал ему отчет о своем путешествии.

Властелин выслушал спокойно, с каменным лицом.

— Только одной деве Солнца удалось бежать?

— И та бросилась со скалы, сын Солнца.

— Ее имя не будет забыто. Я прикажу аравакам воспевать ее вечно. Но другие… Другие должны умереть. Понимаешь? Ты говорил об инке Манко. Это младший брат Уаскара, то есть мой враг. Но с тем, что девы Солнца не могут быть наложницами белых, он тоже согласится. Пойдешь ночью и найдешь его. Пусть нападет на тех белых, что идут из Акоры.

— Сын Солнца, по твоему высочайшему повелению я должен был искать свою девушку, Иллью из Кахатамбо. Потому что я… я…

Тупак-Уальпа жестом остановил его. Говорил мягко, но властно.

— Ты мне передал слова жрицы Кафекилы. Но, видимо, сделал это неосмысленно, как простой часки. Повтори еще раз, что она говорила о белых.

Синчи низко склонил голову и послушно ответил:

— Дева Солнца Кафекила велела повторить эти слова: к чему прикоснутся белые, то осквернено. И еще: белые — это грабеж, насилие и убийство. Белые — это попрание исконных, извечных законов Тауантинсуйю.

— Хватит! — прервал Тупак-Уальпа. — Повторил, теперь думай. К чему прикоснутся белые, то осквернено. К чему все время прикасаются белые?

— Белые? — Синчи испуганно смотрел на властелина. — Белые? Ну, к земле…

— Да, к земле. Они осквернили нашу землю. Попирают наши законы. Ты сам это видел. Грабят даже храмы, срывают золото с самых священных мумий наших предков. Бесчестят женщин и даже девушек, не достигших супружеского возраста. Захватывают стада лам. Убивают только самок. Потому что любят нежное мясо. Какое слово они употребляют чаще всего? Ну, говори, какое?

— Не знаю, сын Солнца. Может… бог?

— Нет! — Тупак-Уальпа засмеялся тихо, но с иронией. — Нет! Они чаще говорят о золоте, чем о боге. Но самое их любимое слово, это «мой». Мой конь, мое золото, мои ламы, мои невольницы. Это их настоящий бог. «Мое»! Понимаешь?

Синчи смотрел на властителя, не произнося ни слова, но по его лицу можно было видеть, что он не понимает.

Повелитель мира начал благосклонно объяснять ему:

— Кем ты был? Ага, часки. То есть ты не добывал руду в шахтах, не пас стада лам, не ткал шерсть. Но у тебя было все, что тебе нужно, ты имел оружие, теплую одежду. Откуда? Потому что ты был частицей Тауантинсуйю. Понимаешь? Тауантинсуйю — это как бы айлью всех айлью. Ты отдавал свой труд как часки, а другие спали ночью спокойно, но кормили тебя. Кто-то производил для тебя шерсть. А кто-то — металл. Все работали сообща и делили все поровну.

— Ты справедливо говоришь, сын Солнца, у меня было все.

— А о земле никто не говорил «моя». И о стадах. Земля и скот принадлежали только Тауантинсуйю. Понимаешь? Это был наш закон. Самый лучший. А эти белые признают только насилие и грабеж. Нам не нужны их законы. И поэтому белые должны погибнуть.

— Белые погибнут, если ты прикажешь, сын Солнца.

— Да. А поэтому ты пойдешь ночью к инке Манко.

— Пойду ночью, сын Солнца. Но инка Манко направился к югу, а белые будут идти от Гуамачуто.

— Эти белые не соединятся с основными силами так быстро, Манко сумеет их настичь до этого… Иди! Свою девушку ты будешь искать потом.

Глава тридцать третья

Писарро торопился и все время погонял носильщиков, тащивших добычу. Ему не терпелось скорее очутиться в сказочном Куско, окончательно завладеть всей страной, успокоить своих людей, почувствовать себя здесь хозяином.

Хотя солдаты и даже наиболее верные приближенные всегда видели Писарро спокойным, хотя он и смеялся над индейцами, по-прежнему отступавшими без сопротивления, но сам от себя не скрывал опасностей и не мог избавиться от страха.

Они шли все вперед — горстка людей; затерянные в огромном краю, отрезанные от моря высочайшими горными массивами, они словно очутились в какой-то заранее подготовленной ловушке. Правда, в его руках — король индейцев, от имени которого он отдает приказы, какие только захочет, но вот уже несколько дней они идут по обезлюдевшим местам, покинутым всеми, встречая на своем пути сожженные склады, и даже колодцы оказываются засыпанными землей. В этой таинственной стране все совершается по приказу свыше, все исходит от какой-то центральной власти.

Значит, кто-то отдал приказ, чтобы население покидало обжитые места и уничтожало все до прихода белых. Кто-то организует сопротивление, возможны неожиданности, кто-то, видимо, не покорился… Фелипилльо, прежде чем отправился с де Сото на Акору, узнал его имя: инка Манко. Проклятый дикарь! Нужно заняться им всерьез.

Писарро созвал на совещание офицеров и идальго. Явился также и де Сото, который прибыл в лагерь почти одновременно с Синчи, вопреки предсказанию Тупака-Уальпы. Наместник был в доспехах, видимо, для того, чтобы подчеркнуть всю серьезность ситуации. Однако совещание он проводил спокойно.

— Сеньоры! Деревушку, которая расположена перед нами в долине, обследовал дон Хуан Рада, и я уверен, что он сделал это серьезно и основательно.

— Разве кто-нибудь сомневался в том, что я добросовестно выполняю свои обязанности, сеньор наместник?

— В данном случае — нет. Итак, деревня пуста. Собаки-язычники бежали, захватив с собой все съестные припасы. Вокруг не видно ни одной ламы. На сколько дней хватит нам того количества скота, которое мы гоним за собой, сеньор Кандиа?

— Самое большее на три-четыре дня, ваше высочество.

— Именно, Поэтому я приказываю: мой брат Эрнандо отправится по долине направо, сеньор Альмагро — налево. С ними — вся конница. Они встретятся у подножия той белой горы, что виднеется на юге. А мы с пехотой и артиллерией выступим сегодня ночью.

С самого начала похода Писарро обычно придерживался одного твердого правила: ночью обоз остается на месте, выставляются удвоенные караулы. Поэтому офицеры переглядывались, не скрывая своего удивления.

— Ночью, ваше высочество? — осмелился спросить Хосе Мариа де Эскобар, влиятельный гранд и поэтому более смелый, чем остальные.

— Да, ночью. Сейчас почти полная луна, поэтому будет хорошо видно. Эти краснокожие дикари, вероятно, уже знают, что белые ночью не воюют. Именно поэтому мы и выступим ночью. Где-то поблизости эта собака, этот ублюдок дьявола Манко. Может, ночью нам удастся схватить его. Конница должна отрезать ему пути отступления и захватить его в плен. Если это не удастся, то мы по крайней мере завладеем стадами лам.

Молчавший до сих пор Диего де Альмагро, второй руководитель экспедиции, до глубины души оскорбленный тем, что Писарро предварительно с ним не посоветовался, сказал с явной иронией:

— А наш обоз? Эта толпа невольников, несущих добычу, и эти… хм, пленницы?

— Они, разумеется, отправятся вместе с нами.

— Хм, могут возникнуть известные трудности. Некоторые женщины очень измучены.

— Какое мне дело? И стоит ли вообще говорить об этом? Такого товара полно в каждом селении. Найдутся и другие. Если какая-либо не может идти, так черт с ней!