Листья коки

Они вытаскивали из толпы пленниц приглянувшихся им девушек, срывали с них одежды, осматривали их и волокли в дом. Быстро, нетерпеливо, в возбуждении.

Диего Наварра, стоявший на страже при пленных носильщиках, не выдержал, обернулся к товарищам и сердито закричал:

— Сеньор де Сото! А я? Черт побери всех дьявольских епископов и святых распутниц! Вы там забавляетесь, а должен тут один стоять на страже?

Ему ответили взрывом смеха.

— Еще немного, Диего, еще немного покарауль. — Де Сото, одной рукой держа за волосы выбранную пленницу, другой весело помахал солдату. — В полночь тебя сменят. А девок для тебя хватит, и этой дьявольской соры тоже. Всего не выпьем. Останется и тебе.

Этого минутного разговора было достаточно, чтобы Синчи расслабил ремень, завязанный на шее и соединяющий его с товарищами по несчастью, и быстрым рывком освободил голову из петли.

Диего, взбешенный тем, что его не допустили к «веселью», видимо, уловил какое-то движение, потому что обернулся и принялся направо и налево награждать пинками лежавших вповалку невольников.

— Тихо, языческие псы! — кричал он в бешенстве. — Тихо, не то я сейчас же отправлю вас всех без разбору в ад!

Фелипилльо, тоже тащивший в дом облюбованную жертву, обернулся и перевел эти слова на язык кечуа.

— Белый господин разгневан. Вы должны лежать не двигаясь, не то он сразу же отправит всех вас в страну белого Супая, а это страшное место!

Он со смехом исчез за занавеской, из-за которой доносились только пьяные возгласы, иногда — звон разбиваемой посуды да временами — отчаянные крики женщин.

Синчи не двигался и терпеливо ждал. Луна поднималась все выше, склоны гор уже вынырнули из мрака, тени укорачивались, становилось все холоднее. Ветра не было, в долине стояла зловещая тишина, даже шум оргии постепенно затих и замер.

«Тихо, — думал Синчи. — Но это не меняет дела, хороший охотник или воин может подкрасться и без шума. А со стены можно ударить копьем. Белый прислушивается только к тому, что делается в доме. И ждет, когда он сам туда пойдет. Попасть ему в шею не трудно. А те, что в доме, — пьяные. Два-три воина с топорами легко бы с ними управились. Это возможно. Жителей тут было много. Они, наверное, не успели далеко уйти. Если бы они вернулись и напали… Нет, не нападут. Боятся. Этих больших лам, этого грома. Если бы они не боялись, белые оказались бы бессильны. Не боялись, если бы знали, что такое белые или получили бы приказ. Если бы сын Солнца разослал кипу, объясняющий, что они не боги, а всего лишь люди, плохие люди, пьяницы. Нужен приказ — уничтожать их везде и повсюду, любыми средствами. Без приказа ничего не получится. А значит, нужно, чтобы сын Солнца разослал такие кипу».

Когда испанец, лениво прогуливающийся вдоль рядов пленных, на минуту отвернулся, Синчи осторожно освободился от пут и посмотрел на стену. В свете луны был отчетливо виден каждый камень, каждая расщелина.

Синчи усмехнулся. Для горца взобраться на такую стену — пустяк. Но для этого нужно время. Немного времени, но все же нужно. А белый услышал бы, прибежал и ударил бы его своим длинным ножом. Может, лучше прыгнуть на него сзади, повалить и задушить? Но это не так просто. Латы закрывают шею… А на голове шлем. Будь у Синчи даже камень, шлем им не разобьешь.

Он еще колебался, когда вдруг занавес на дверях поднялся, блеснул луч желтого света и на двор вышел, вернее, вывалился пьяный испанец. Он тащил за собой почти обнаженную девушку, которая тщетно старалась прикрыться остатками одежды, и направился прямо к часовому.

Испанец толкнул девушку, она свалилась рядом с Синчи, и забормотал, стараясь перебороть икоту:

— Ты, Диего, теперь отправляйся веселиться. Возьми какую-нибудь свежую девку, потому что те… уже… а, святая Мадонна, как голова кружится — потому что те уже ни на что не годятся. Возьми свежую, говорю тебе. И для рыцаря де Сото тоже. Захвати двух. Та, которую я приволок, Это его тварь. Теперь ему нужна новая. Иди, Диего. Я тут… тысяча чертей на проклятую твою душу!.. Я останусь тут, на страже.

Он оперся о длинное индейское копье и, пошатываясь, засмотрелся на луну.

Синчи пошевелился и, убедившись, что новый страж ничего не замечает, медленно, без шума стянул плащ и укрыл им лежащую без движения девушку. Он зашептал, едва шевеля губами:

— Бежим. Этот белый напился соры. Когда он уснет, мы убежим. Я уже освободил шею. Тебя забыли связать. Убежим. Ты сможешь бежать в горы?

Она ответила еле заметным, но выразительным кивком головы.

— Возьми плащ, когда будем уходить. В горах холодно.

Она снова кивнула головой, не произнеся ни слова.

Им не пришлось долго ждать. Испанец зевал все чаще, качался все сильнее, пока наконец тяжело не сполз на Землю. Еще минуту он, сидя, боролся со сном, потом легко, почти с удовольствием повернулся на бок и тут же захрапел.

Синчи подтолкнул девушку, вытянул руки и ноги, чтобы проверить, повинуются ли они ему, после чего бесшумно поднялся вместе со своей спутницей. Они быстро достигли стены; Синчи помог ей вскарабкаться, сам легко взобрался наверх. Они спрыгнули в густой мрак, простиравшийся за стеной, и бегом, не теряя времени, устремились в сторону гор.

Глава тридцать вторая

Рассвет застал беглецов высоко в горах, среди скал и редкого кустарника. Девушка остановилась.

— Отдохнем. Я, я уже не могу…

Синчи при первых проблесках рассвета прежде всего посмотрел назад. Деревни не было видно, не видно было ни возделанных полей, ни дороги, ни малейшего следа человека. Горы, разорванные ущельями, грозные своими бездонными пропастями, тесно обступали их со всех сторон, и даже он, горец, не мог разобраться в этом каменном хаосе и понять, где находится главная долина,

Он спросил девушку:

— Ты из этой деревни? Покажи мне кратчайшую дорогу в Гуамачуто.

Но, обернувшись к ней, тут же умолк. Она опустилась на колени, повернувшись лицом к востоку — в это время над перевалом показалось солнце, — и что-то шептала, склонясь к земле.

Синчи удивился. Такую набожность он видел впервые. Наверное, эта девушка хочет отблагодарить бога Инти за свое спасение.

Он внимательно пригляделся к своей спутнице. На ней была обыкновенная серая одежда крестьянки без всяких украшений, настолько изодранная, что, даже сгибаясь в молитвенных поклонах, она вынуждена была придерживать ее на груди. Волосы, спутанные и скрученные в небрежный узел, закрывали уши. Но волосы были длинные, что редко встречалось в деревнях.

— Откуда ты? — снова повторил он свой вопрос очень неуверенно. — Из той деревни, на которую напали белые?

Девушка ответила не сразу, бросив долгий испытующий взгляд на своего спутника.

— Нет. Я… я из Акоры. А вернее, из Туписо, что в долине Уальяго.

— Из Акоры? Из числа тех пленниц, которых они гнали весь день?

— Да. Я… — она минуту колебалась, — я из храма дев Солнца.

— Ты! — Синчи был поражен. — В такой одежде? И без всяких украшений, без серег?

Девушка молча пожала плечами.

— Эту одежду я нашла на полу, взяла первую попавшуюся. Лишь бы прикрыть наготу… Ночи холодные. А украшения… Смотри!

Она приподняла волосы, обнажив растянутое серьгами УХО, теперь разорванное и покрытое запекшейся кровью.

— У меня было ожерелье, браслеты, серьги… они сорвали все, серьги вырвали вместе с мясом. Он меня даже бил, тот белый, наверно, ему показалось, что все это не такое уж ценнее.

— Ты жрица? — неуверенно спросил Синчи.

— Я дева Солнца из Акоры. Меня зовут Кафекила.

Синчи низко склонил голову.

— Прости меня, чистая. Я не звал…

— Не издевайся надо мной! — резко и гневно оборвала его девушка. В ее голосе звучало отчаяние. — Ведь ты был в той деревне и все видел…

— Я был и в Акоре. Теперь я узнал тебя, благородная. Это я принес весть о том, что идут белые. Но было уже слишком поздно.

— Ты? Ах да, я узнаю тебя. У тебя был знак, золотой знак… Кто ты такой?