Страница 6 из 11
– Я так и думал, что раньше ты не видел ничего подобного, – шепнул он мне.
– Что это было? Что? Какое-то колдовство, да? Где тебя научили колдовать?
– Ну что ты, какое колдовство… Мы называем это – зеркало. Обычное зеркало. Его делают в Венеции, чтобы каждый, кто захочет, мог в нем видеть самого себя. А французский король пожелал иметь такую мастерскую в Париже. Он и пригласил итальянских мастеров.
– Так вы из Италии?
– Я же говорил: мы выехали из Венеции. Но вообще-то об этом никто не должен знать, пока мы не доберемся до Парижа.
– Почему это тайна?
Ансельми пристально смотрел на меня.
– Я сам удивляюсь, что не боюсь говорить с тобой… Но я спокоен: тебе некому рассказать, а если и скажешь, кто тебе поверит.
Слова его – чистая правда: вряд ли когда-нибудь решился заговорить об этом с папашей Арно.
– Ты хочешь сказать, что я видел там себя? То есть это были мои глаза?
– Ну, конечно, а ты их не узнал? Хотя, что тут удивительного – ты так испугался. Но это было твое лицо, уж поверь мне.
Раскрыв ладонь, он посмотрел теперь на оправу, сперва задумчиво, но взгляд его постепенно менялся, а глаза смотрели так внимательно, словно видели что-то особенное, недоступное другим.
Страх и любопытство попеременно терзали меня, что говорить, старость мудра и предусмотрительна, а в юности любопытство всегда берет над нами верх – я оказался не исключением. Но что тут может быть опасного, если Ансельми так спокоен, и тишина по-прежнему окружает нас? И если сам французский король желает иметь сей предмет, что тогда может быть предосудительного?
– Можешь показать ещё раз, Ансельми?
С недоверием я опять смотрел. Как в такой крошечной оправе может поместиться моё лицо? Я видел в ней то маленькое, чуть оттопыренное ухо и светлые волосы, торчащие над ним, то сжатые губы. Я приоткрыл рот, и губы в оправе слегка раздвинулись! И впрямь колдовство, как такое может быть… Пробовал улыбнуться – и в ответ получил такую же неуверенную улыбку. Нахмурил лоб – и на лбу в оправе проявились черточки. Под ними двигались глаза – как бы я ни поворачивал оправу, они неотрывно смотрели на меня.
Ансельми молча наблюдал за моими гримасами. Потом поднялся.
– Ладно, уже совсем поздно, а утром рано вставать…
Неохотно я протянул ему оправу, и снова почувствовал тепло руки Ансельми, когда его пальцы слегка задели мои. Хотелось попросить его не уходить, но я лишь спросил напоследок:
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать скоро.
И, помедлив, добавил:
– А ты наблюдательный, Корнелиус.
Удивительно, но в ту ночь я заснул сразу после его ухода. И странные сны явились ко мне: лежа на жестком полу, я грезил, как вокруг распускается сад, и цветы в нем на невиданно длинных стеблях то высились каждый на своем месте, то начинали кружиться, раскачиваясь и выгибаясь, их лепестки вихрем летели над моей головой. Цветы умели разговаривать, склоняясь, шептались между собой, но я ничего не разобрал, кроме своего имени.
Потом увидел двух девушек, похожие, словно сестры, совсем крохотные, они носились наперегонки друг за другом, и голоса их перекликались, только что совсем близко и вскоре едва слышно, где-то вдали. Во сне мне показалось, что это племянницы хозяина, я окликнул их, но когда они подбежали, понял свою ошибку: их лица оказались совсем незнакомы. Тонкие невесомые фигурки почти растворялись в воздухе, а глаза ласково и безмятежно смотрели на меня. Застенчиво я стоял с ними – ранее такие создания никогда мне не являлись.
Одна из девушек протянула руки, словно приглашая в свою забавную игру, и вдруг её глаза стали расти, меняться, пока не превратились в глаза Ансельми, такие же огромные, черные, со множеством отраженных огней, пляшущих в каком-то безудержном веселье. Девушка грубо схватила меня за плечи и принялась что было сил трясти…
– Оставь, оставь, я не сделал ничего дурного, – вскричал я и… проснулся.
За плечи, стараясь разбудить, держала мамаша Арно.
– Ну же, Корнелиус, ты совсем разоспался… Вставай скорее, господа хотят ехать, надо посмотреть, что там с лошадьми.
Не вполне проснувшись, я поднялся с пола. Перед глазами пробегали обрывки сна, но я не мог разобрать, что только снилось мне, а что действительно случилось прошлой ночью. Многое из того, что наполнило мою память за последний день, не соответствовало жизни, которую я привык вести, а потому казалось невозможным.
Проходя через таверну, я поискал глазами мальчика, но не нашел: то ли он вышел, то ли ещё спал. А может, он мне привиделся? За столом сидели двое пожилых мужчин – один из которых успел набросить плащ – и такие же заспанные, как я, королевские гвардейцы. Если всё остальное – сон, тогда действительно со мной происходит что-то неладное. Мне стало не по себе.
На дворе было морозно и темно, солнце ещё дремало на самом краю неба. Что-то зашуршало под ногами, приглядевшись, я рассмотрел остатки соломы, сначала не догадался, как она могла попасть на двор ночью, а потом вспомнил: мы ведь переносили тюфяки. Надо же, я и не заметил, как из них сыпалась солома, будет теперь папаше Арно чем занять меня утром пораньше.
Я прошел к лошадям, когда же взялся за ручку, чтобы открыть дверь в стойло, на мое плечо опустилась чья-то рука. От неожиданности я сильно вздрогнул, оглянувшись, увидел Ансельми.
– Видел, как ты вышел и решил пойти за тобой.
Я же не нашел ничего лучше, чем сказать:
– Почему ты так решил?
Ансельми усмехнулся.
– Не думаю, что иначе нам удалось бы с тобой попрощаться, уж больно хозяин твой суров. А знаешь, я решил, что оставлю его тебе.
И в руку мою легла знакомая оправа. Значит, это был не сон – я почувствовал на душе облегчение.
– Только спрячь хорошенько и никому не показывай. А то отберут да тебя же поколотят. Я и сам раньше никому не говорил, что оно у меня есть. Просто вчера хотел рассказать, что мы будем делать в Париже, но без него ты бы не понял.
– А как же ты сам? – только и смог я спросить.
– Ну, я же буду работать в мастерской, наверняка мне что-нибудь перепадет.
Всё-таки я в нерешительности держал оправу в руке. Очевидно, превратно поняв мои сомнения, Ансельми поспешил объяснить:
– Ты не думай ничего плохого, мне его подарил один из мастеров, с которым довелось работать. На самом деле, на нем трещинки и для продажи всё равно не годилось, вот я и выпросил у мастера. Только осторожно обращайся: оно хрупкое, легко повредить. Слава Богу, вчера удалось поймать, когда ты выпустил его из рук, а то наверняка бы разбилось.
Я осторожно сжал ладонь.
– Из чего же оно сделано, если так легко разбить?
– Это долго объяснять, милый. Могу только сказать: как ни старались придать ему большую твердость, оно пожелало остаться таким, как ты его видишь, и мы бессильны против этого. Но многие, среди них – ваш король, готовы заплатить за него большие деньги, так что береги получше.
Я переводил взгляд с зеркала на Ансельми.
– Почему ты хочешь оставить его мне?
Его рука снова коснулась моего плеча.
– На счастье, как у нас говорят, просто на счастье. Пусть оно принесет тебе много счастья, Корнелиус.
И, повернувшись, он быстро зашагал к таверне. Я едва успел спросить:
– Скажи ещё раз, как ты его называешь?
– Зеркало, – не останавливаясь, ответил он мне.
После завтрака гости, расплатившись, отправились в свой путь. Я стоял возле двери таверны и видел, как последний всадник выехал за ворота. Не могу сказать, что мне стало грустно, нет, скорее, я был задумчив. За один день со мной приключилось столько, сколько не случалось за все годы жизни, но волнение не просто улеглось, а уступило место размышлению.
Когда совсем рассвело, я принялся собирать солому со двора, и у меня появилась возможность подумать о произошедшем. То, что Ансельми назвал зеркалом, я завернул в тряпицу и держал за пазухой, стараясь придумать, где его можно лучше спрятать подальше от чужих глаз. Двигаться приходилось осторожно, да ещё надо было придерживать зеркало рукой, чтобы не выскочило наружу. И каждый раз, когда я дотрагивался до него, в моих ушах звучал голос: Пусть оно принесет тебе много счастья, Корнелиус…