Призрачные поезда

– Ты знаешь легенду о призрачном поезде? – прокричал я, перекрывая удары кувалд о рельсы, в ухо Хадижат.

– Нет, – довольно равнодушно ответила она.

Я принялся пересказывать, как однажды, 15-го мая 1935 года, от станции «Площадь Дзержинского» отошёл состав, пассажирами которого были учёные, деятели искусства, молодые командиры Красной Армии, ударники труда, политработники новейших призывов, – люди кристально честные, желавшие счастья Родине, – люди, которым надлежало восстановить Российскую Империю в прежнем державном блеске; среди них были и дореволюционные специалисты, питомцы классической гимназии, создававшие одушевлённую связь поколений; но на следующую станцию, на станцию «Кировская», литерный состав так и не прибыл. Чем ближе приближался он к Чистым Прудам, тем медленнее для него текло время, – так вверх подброшенный мяч замедляет и замедляет скорость, пока наконец, в один краткий и бесконечно протяжённый миг, не застынет неподвижно перед возвратным падением, – а пассажиры ничего не чувствовали, только, может быть, шумело в ушах да смутные картины былей и небылей, воспоминания о будущем, тревожили мысли, как отголосок забытых снов. И на том самом месте, где стоишь сейчас ты, сквозь твой призрачный поезд ежесекундно проносятся тысячи людей, странствующих в обычном времени по призрачному метро, и они оставляют какой-то след в твоей душе – человеческий ветер. И настанет день, когда состав придёт к станции назначения, а для его пассажиров пройдёт не более двух минут; эти посланцы советского прошлого, гениальные учёные, трудолюбивые инженеры, изощрённые контрразведчики займут ключевые посты в науке, экономике, армии – и в кратчайшие сроки водворят основы государственного порядка, установят диктатуру законности. Но они явятся только тогда, когда каждый из нас осознает заблуждения минувших поколений и искупит грехи их, а искупление должно свершиться через страдания.

Не знаю, услышала ли она что-нибудь в подземельном грохоте.

Хадижат расстегнула жёлтую сумочку, выудила записную книжку. Обычно сведения забивают прямо в коммуникатор, хорошая бумага уже несколько лет на вес золота, – но у Хадижат всё-таки имелася дорогой молескин в футлярчике.

– Слушай, Тро, ты в фейсбуке есть?

– Лучше телефон.

– Диктуй.

Я отобрал у неё блокнот с подвешенным на цепочке гибким красным карандашом:

– Сам. – И, почти не глядя в листок, нацарапал первый же набор цифр, какой пришёл на ум.

Она старше меня на три года (и самое меньше, если на три), и уже зарабатывает; пожалуй, ведь, им и запрещено сходиться с чужаками, с иноверцами, с русскими, – хотя даже нелепо думать об этом: вот как ты сразу губу раскатил! – смешно, глупо. Ты и сам-то нерусский.

Лампочки подмигнули. Состав остановился на станции «Площадь революции».

– Мне до следующей. – Хадижат к выходу пододвинулась. – До «Покровки».

Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Покровские Ворота».

Сейчас или никогда. Я наигранно спохватился: «О, пока, выходить надо!» – и выпрыгнул из вагона за мгновение до того, как двери сошлись.

Я погладил бронзовую морду собаки-пограничника, злобно радуясь: как ловко сумел отбояриться, и с фальшивым телефонным номером отлично обдул!

А может, Фимочка, ты боялся, что она тебе не позвонила бы?

Выбрался на поверхность – наконец-то небо, а не сырой бетон в коростах мозаики и старого наливного кафеля. Теперь даже и духота не казалась невыносимой. До большого дома, где меня ожидали, разумнее было бы доехать подземкой (всего один перегон), однако – тогда пришлось бы стоять с Хадижат на эскалаторе и неловко прощаться. Да, Фимочка, ты сбежал.

Как всегда, после метро побаливала голова. Я боялся, что, погружаясь туда каждодневно, в конце концов потеряю слух, и по нескольку раз во время поездки, собрав пальцы в щепотку, тёр подушечками, щёлкал ногтями рядом с ушной раковиной: ещё не оглох; ещё слышу? У машинистов метропоездов левое ухо постепенно глохнет – от чугунного грохота в открытом боковом окне. Машинист призрачного поезда ведет состав в полной тишине.

На часах 11¼ дня. Хозяева скоро обедать будут.

Заскочил в трамвай. Занял сиденье у дверей.

Грузные шаги. Чёрно-жёлтая униформа женщины-контролёра. Я достал Бесконечный Билет – пластиковый прямоугольник цвета белого золота с оттиском рейхскомиссариата транспортных сообщений: орёл, сжимающий в когтях земной шар. Чёрная оплётка меридианов и параллелей на светлом фоне делает планету похожей на перекати-поле.

Контролёрша вгляделась. Владельцев Бесконечного Билета полагается обслуживать вежливо и приветливо. Контролёрша налила землистое лицо нездоровым румянцем:

– Приятного путешествия, молодой человек.

Меня передёрнуло. Она, должно быть, подумала, будто я как-то связан с миротворческим контингентом, и я уже собрался объяснить ей, хотя и не знал хорошенько, с какими словами обратится и что именно лепетать. Но чёрно-жёлтый жилет уже поплыл дальше, механически требуя:

– Что у вас? Талоны, удостоверения, электронные, проездные показываем!

Я обернулся. Позади, несколькими рядами дальше, сидел крепко сложенный парень в белой трикотажной рубашке с расстёгнутой верхней пуговицей:

– Проездной, – обронил весомо.

Он чем-то привлёк меня. Прозрачного кармашка для штрих-кода нет на рубашке. Самый смелый, да? А смысл? Три проверки, и штрих-код нанесут лазером на запястье руки. Я повернул голову настолько резко, что почувствовал боль. Наши глаза повстречались. На его лице проявился отпечаток благожелательства и странного внимания, словно ему тоже показалось, что мы свои. Казалось, мы сталкивались до того много раз, но когда-то давно, в прошлой жизни. Может быть, до войны.

– Молодой человек! – забрюзжал черно-жёлтый жилет. – Вы проезд оплатили?!

Мне стало страшно – в голосе контролёрши неожиданно проступили человеческие интонации: хамоватая усталость, грубость, недовольство, Да, это была обыкновенная женщина предпенсионных шестидесяти лет, с крашеными волосами, сохранившая остатки прежней ухватистости, и она не собиралась «культурно обслуживать» обладателя социального талона.

Тот, в белой рубашке, не ответил ещё ничего, но физически чувствовалось, как от него катятся волны холодной ненависти.

– Я говорил уже вам: проездной, – отбил небрежно, неспешно, как будто совсем и не угрожая.

Необъяснимая злая сила заключалась в его словах; очень хорошо помню ощущение жути, которое охватило меня тогда. И контролёрша сникла, пугающе одряхлела, ушла, пришамкивая:

– Ну, радуйся, радуйся! Заборол старуху? А берегись, как бы кто другой на пути не попался. И худо придётся тогда тебе!

Волны страха стихли. Я откинулся на спинку сиденья. Трамвай, прогремев по домотканой Маросейке, неожиданно очутился на улице Богдана Хмельницкого. Монументальное здание треста «Дирижабльстрой» промелькнуло за тёмно-жёлтым окном. Мрамор цокольного этажа приобрёл свинцовый оттенок из-за тонировки на стёклах вагона. Скоро должна была показаться высотка Телекоммуникационного холдинга. До большого дома, где я должен был жить, осталось недалеко.

Но что-то тревожило, что-то не давало позабыть Хадижат. Ладно, она хоть не называла меня «Фима», не перевариваю уменьшительного имени; хорошо хоть, не Фимочка. Вспоминал снова и снова её красивое контральто: «Тро… Тро…»

Ходи же, Хадижат. Беспокойство, как несимметрично стёртая колесная пара, давило один висок. Вот что! Я не мог сказать в точности, представился ей или нет, и мгновение, когда она назвала себя, помнил довольно смутно.

Я вдруг уверился с полной определённостью, что вовсе не говорил ей своего имени – Трофим. Откуда тогда Хадижат могла его знать?

II

КОНТРОЛЁРША выкрикнула остановку «Покровские ворота». На переднюю площадку взошли трое миротворцев. В народе их называли фашистами и оккупантами, в Телекоммуникационном холдинге – защитниками европейских ценностей и демократии.