Страница 21 из 95
Позже, во время тренировочных заездов в его памяти всплыло то утро, когда они проснулись в комнате сельской харчевни. Прямо перед их раскрытым окном круто вверх уходил зеленый склон, на котором в завитках света сверкала роса. Соскочив босиком на пол, она исполнила балетное па, которое заканчивалось трогательным порывистым движением. Вот так она стала для него успокаивающим и одновременно вдохновляющим божеством.
В Париже приготовления к балету не предвещали ничего хорошего. Декорации стояли криво, оркестр играл не в такт, а главное — наша балерина из Буржа пристойно выполняла свою работу, которая, однако, не вписывалась в идею постановщика. Удрученная упреками, недомолвками, она временами думала о Южном Кресте, находя в этом утешение. В один из вечеров, после очередного замечания, она вскипела, крикнула, что сыта всем этим по горло, что отказывается танцевать, что вообще танцевать больше не будет, что плевать ей на всех с высокой колокольни. Стоя спиной к оркестру, она разразилась рыданиями, и тут-то в кулисах ей явился силуэт гонщика, в вытянутой руке он держал сверкающий Южный Крест. На самом деле — я потом это узнал — она увидела сквозь пелену слез электрика, регулировавшего освещение задника. Однако после этого явления она вновь обрела вдохновение, или энтузиазм, или как там это называется, что привело ее к успеху. Видите теперь, как зауряднейшая постельная интрижка, возникшая случайно, от скуки, достигла в конце концов высот духа. Видите, при каких обстоятельствах простое искажение религиозных чувств, перенесенных на человеческое существо, породило большую любовь.
— Смотри-ка! — удивилась Валерия. — Ты признаешь религиозные чувства?
— Да, точно так же, как и искаженные. Я одинаково восхищаюсь талантом кухарки и талантом большого писателя. Но если это музыкант или поэт, я освобождаюсь от самого себя, я лечу над самим собой очень высоко и теряю себя из виду, падая в пропасть обожания.
В голосе Мишеля звучали искренние ноты, в его взгляде вдруг зажглись искры чувства. То, что он обычно говорил в моем присутствии, ни капли не было похоже на нынешнее излияние. Я подумал, что, возможно, слишком долго заблуждался на его счет, что его всегда сухие и точные слова скрывали за собой нечто большее, чем безразличие.
— Я купила кусочек сыра. Он мне показался неплохим.
В этот самый момент в дверях столовой появились Татьяна и Кристина де Резе. На Татьяне было манто из голубой норки, которое она одолжила на этот случай у Кристины, и выглядела она потрясающе элегантно. Мне было ясно, что каков бы ни был повод ее визита, пришла она, чтобы уничтожить Валерию и насладиться своей победой. Кристина была одета проще: в костюме и ондатровой шубке. Мы все трое встали, но на лице Валерии уже проявилась враждебность. Сам я находился не в лучшем расположении духа. Мишель пошел к двери навстречу гостьям, Татьяна начала извиняться.
— Я звонила, но никто не выходил, и я решила войти, тем более, что дверь была не заперта.
— Правильно сделала, — сказал Мишель. — Звонок не работает. Входите.
После взаимных представлений и комплиментов наши гостьи стали настойчиво уговаривать нас продолжать ужин. Валерия отрезала себе сыру, презрительно-оценивающе посмотрела на манто Татьяны и сказала ей со смешком:
— Вы красиво одеваетесь (тут раздался ее смешок). Не знала, что манекенщицам так хорошо платят.
— Нет, нам хорошо не платят. Однако в своей работе нам приходится сталкиваться со многими богатыми мужчинами, и у нас бывает возможность продаваться за приличную цену. Глядя на меня, этого не скажешь, но мне удалось уже переспать с иранским шахом, с Али-Ханом, с полковником Насером. Знаете, это очень забавно.
Кристина улыбнулась, Мишель расхохотался, и я сам невольно засмеялся. Татьяна же с приятной улыбкой добавила:
— Я не видела вас с тех пор, когда вы были невестой Мартена. Уже, наверное, года два. Вы все такая же очаровательная.
— Не думаю, что вы пришли сюда повидаться со мной.
— И тем не менее мне приятно вас видеть, и графиня, урожденная Ростопчина, также рада познакомиться с вами.
Татьяна распахнула и откинула назад свое норковое манто, выставив напоказ белое шелковое платье с глубоким вырезом на груди и обнаженные плечи. Как бы я ни сердился на нее за это появление, направленное против Валерии, блеск ее красоты вывел меня из равновесия, настроив на томный лад. Татьяна повернулась ко мне, повела глазами от левого плеча к правому, как бы приглашая меня полюбоваться ее бюстом, и продолжила с такими нежными нотками в голосе, что я окончательно почувствовал себя покоренным, по крайней мере, на данный момент.
— Милый, я хотела сразу же рассказать тебе о том, что удалось выяснить графу де Резе. Именно по этой причине мы так внезапно ворвались к вам. Рассказывай, Кристина.
— Все очень просто. В городе всего два высокопоставленных чиновника, у которых есть «бьюик» или хотя бы была такая машина за последние три года. Один из них — государственный советник, вдовец, бездетный. Второй — работник МИДа, живет на улице Вано, он, собственно, коллега моего мужа. Друзья прозвали его «Колечком», а настоящее его имя Альфред де Бирюль де Каржу. Его жена — очень набожная, очень светская женщина, немножко не в себе, родила ему двух сыновей — одному восемнадцать, другому чуть меньше. У него есть замок, но не в Бургундии, а в Перигоре. Вот все, что пока удалось узнать.
— Приходи к нам завтра вечером. Поговорим об этом. Придешь?
Татьяна и Кристина встали и быстро распрощались с нами. Я проводил их до лестничной площадки, где Татьяна еще раз ослепила меня своим взглядом. Когда я вернулся в столовую, Мишель выбирался из-за стола, очевидно, перед этим лестно отозвавшись о внешности Татьяны, ибо Валерия с кислой миной выговаривала ему:
— Не знаю, что ты нашел в этой Татьяне. Здоровая кобылица типа шлюх с площади Мадлены. Впрочем, все вы одинаковы. Вы всегда слюни пускаете при виде жидовочек, а если они еще норку на зад напялят, то вам конец.
— Что ты плетешь? Татьяна не еврейка.
— Я знаю, что говорю. Это все стервы, приехавшие невесть откуда отбирать хлеб у французов. По мне, так их всех надо вышвырнуть на улицу.
Мишель ушел, пожав на прощанье плечами. Я объяснил Валерии, хотя она и сама это знала, что Татьяна родилась в этом доме и ее приход сюда вполне естествен. Она решила не отвечать и не смотреть на меня. Когда она удалилась мыть посуду, я задумался о той ситуации, которую создала Татьяна. Тут на глаза мне попалась синяя тетрадь на столе, и я принялся читать вторую главу.
X
Синяя тетрадь
Мы видели, что социальный инстинкт у женщины достаточно силен, чтобы придать нужное направление инстинкту размножения, имея в виду при этом, что инстинкты — это нечто условное, если мы не хотим вдаваться в точное определение. И все же, когда мы говорим о социальном инстинкте, мы вовсе не собираемся злословить о женщинах либо утверждать, что в вопросах любви и брака они следуют чисто практическим и эгоистическим соображениям. Напротив, я склонен полагать, что женщины, сами не сознавая того, подчиняются в своей любовной жизни, по крайней мере, в самом ее начале (говорю «в начале» потому, что, как мне кажется, те разочарования, те открытия или познания, которые придут впоследствии, нарушают их природное призвание), возвышенному чувству требований жизни в обществе. У мужчин же, наоборот, чувство социальной потребности не проявляется совсем. Меня зовут Альфред Ламбюлан, мне восемнадцать лет. Папаша мой — крупный экспортер часов и сковородок. Можно предположить, что он зарабатывает много денег, так как он все время жалуется, что платит слишком большие налоги. Мы живем в Пасси, в одном доме с графиней де Вильмез, которая терпеть не может мою мать. В начале октября, т. е. полгода тому назад, у графини служила в боннах девушка по имени Жанетта. Мы встретились с ней в табачной лавке, возле игрового автомата, издающего немалый грохот, с массой зажигающихся лампочек и огромных чисел. Эта брюнеточка из Финистера мне очень понравилась. Сам я тоже недурен собой. В один из вечеров я оказался в ее спальне, а назавтра я чувствовал себя настолько восторженно, что помчался на Елисейские поля в контору, где папаша занимался экспортом своих часов и сковородок. Когда я ему сказал, что хочу жениться, он не очень обрадовался. Сначала он закончил телефонный разговор, положил трубку и тогда уже спросил, на ком. Узнав, кто она, он указал мне на дверь красноречивым движением ботинка, добавив, что у него нет времени на пустяки. Дома, за обедом, оба мои родителя принялись обрабатывать меня с видимым желанием довести до агонии. Особенно разгневалась мамочка, потому что когда она позвонила графине де Вильмез и потребовала уволить эту бонну, то в ответ ей было сказано, что она — графиня — не позволила бы себе совать нос в любовные дела своей прислуги и что, вообще-то, союз Жанетты и юного Ламбюлана кажется ей вполне подходящим. Мои добрые предки называли меня ослом, олухом царя небесного, придурком, недотепой и сопляком, который ничего не соображает и не имеет ни капли гордости, втолковывая мне, что мальчик из хорошей семьи не только не может жениться на бонне, но и не должен спать с ней. Несмотря на всю свою решимость, я вынужден был умолкнуть, ибо был несовершеннолетний. После обеда я пошел на кладбище поразмышлять в одиночестве и, прохаживаясь среди могил, я представил себе, что наша семья превратилась в нищих бродяг, а Жанетта стала хозяйкой мясной лавки. Я вообразил себе, как она бросает моим родителям свиную кость, а потом увидела меня и улыбнулась, и папаша мне говорит: «Альфред, хватай удачу за хвост», а я ему в ответ: «Ты что, это же бывшая служанка, ты в своем уме?» Лучше умереть с голоду, но ради спасения семьи я все-таки переезжаю в мясную лавку.