Необычайная коллекция

— Просыпайтесь. Уже полдень.

Жена хозяина тихонько трясла меня за плечо. Я сел в постели: полдень?

— Но...

— Полдень, — повторила она. — Суббота, полдень.

— Вы хотите сказать, пятница.

— Нет, суббота. В пятницу вы спали. Мы все спали.

— Что, простите?

— Пора вставать. Если вы снова заснете, Бог знает, когда проснетесь.

Хозяйка раздвинула занавески; солнечный свет залил комнату. Она присела на край кровати.

— Сейчас я вам все объясню. — Помедлив, она вздохнула. — В Сент-Эрмье, — начала она, — мы живем через день; каждый второй день уходит в ночь, и мы спим. Мы все спим очень много. Мы просто обожаем спать.

— Но, значит, вчера...

— Позавчера, — поправила она.

— Да, позавчера: я встал, и...

— Вот это очень странно, — перебила она меня. — Обычно это передается и приезжим, они спят столько же, сколько и мы. — Она взглянула в окно. — Иной раз мне думается, не портим ли мы нашу жизнь? Вы все живете вдвое больше нас. А иногда, наоборот, я говорю себе, что нам повезло, ведь мы избавлены от половины жизни. Может быть, еще лучше было бы жить через два дня на третий, а то и вовсе раз в неделю? — Она поднялась, отряхнула юбку. — Теперь вставайте. Берегитесь снотворного действия этого города. Если вы сейчас заснете, мне вас не добудиться.

И она тихонько затворила за собой дверь.

Я покинул Сент-Эрмье в тот же день, ужаснувшись при одной мысли, что могу снова уснуть. Увидев, как я спускаюсь с чемоданом, хозяин хотел было приготовить мне завтрак. Я отказался и попросил счет. Две строчки в нем были вычеркнуты. “Две ночи бесплатно, подарок от заведения”, — объяснил он. Я без лишних слов расплатился».

Друг Гулда несколько мгновений помолчал, задумчиво глядя на свой коньяк.

«Вот такая история. Я уехал из Сент-Эрмье в субботу восемнадцатого мая. Шел дождь. Я включил радио. Поверите ли? Я вновь услышал ту же самую передачу от тринадцатого мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Ничего не понимая, посмотрел на часы: календарь показывал тринадцатое мая! Я провел в этом городе два дня, превратившиеся затем в пять, и вернулся к отправной точке. Не схожу ли я с ума? Но самое невероятное — на моих часах, прекрасных золотых часах, оказалось сорок восемь делений вместо двенадцати! И, как я заметил в дальнейшем, по ночам они отстают».

И он показал нам на своем запястье эту диковинку, на которой из-за позднего часа секундная стрелка и вправду ползла до странного медленно, отчего вдруг возникало ощущение вечности и очень хотелось спать.

НЕОБЫЧАЙНАЯ КОЛЛЕКЦИЯ (КОНЕЦ)

Батареи, могилы, силены 

I. Батареи

— Чтобы понять эти книги — я называю их «батареями», — я предлагаю провести короткий опыт, который прольет свет. Прольет свет — это верно сказано! — так говорил Гулд о полке, на которой я не нашел ничего особенного, разве что, приблизившись к ней, ощутил, как слегка повеяло теплом.

Неспешными, чуть наигранными движениями (он всегда так ведет себя, когда говорит о своих коллекциях) Гулд достал маленькую лампочку, из тех, что ввинчивают в карманные фонарики. Улыбаясь, словно фокусник, готовящийся вытащить из шляпы кролика или извлечь невредимую женщину из ящика, ощетинившегося кинжалами, он провел ею над расставленными на полке книгами.

— Смотрите.

И тут, к моему изумлению, волосок покраснел, а когда Гулд приставил цоколь лампочки вплотную к корешку одной из книг, загорелся.

— Что за чудеса? — спросил я, ища глазами спрятанный источник тока.

— Поразительно, правда? — отозвался Гулд, водя лампочкой перед книгами, — свет то тускнел, то становился ярче. — Вот они — «книги-батареи».

Я попросил его рассказать о них побольше; сияя от восторга, он объяснил все.

— «Книги-батареи» — потому что они содержат в себе энергию. С точки зрения физики, согласен, это звучит неправдоподобно; и тем не менее это правда. Объяснение, на мой взгляд, следующее: их авторы вложили в них столько сердечного жара, они с такой энергией отдавались своему творчеству, что их книги ею заряжены. Теперь они возвращают ее, причем по-разному: эти вот — электрические, но у меня есть еще и магнитные, и теплотворные. Некоторые даже фосфоресцируют, но этот зрелищный феномен не возникает по заказу. Я имел бы большой успех у магов-иллюзионистов, если бы мог добиваться его по своему желанию.

Гулд поиграл лампочкой, приставляя ее то к одной, то к другой книге. («День, ночь, день, ночь», — приговаривал он, улыбаясь.)

— Разумеется, энергии моя коллекция производит не так уж много, — продолжал он, — и вряд ли она осветит в обозримом будущем Париж. Но все же я еще надеюсь пополнить ее новыми, более мощными книгами. Нет ничего невозможного: если я нашел книги, от которых загорается лампочка в две десятых ампера, почему бы не найти и другие, способные зажечь новогоднюю гирлянду или фару велосипеда? Я мечтаю со временем сделать мое жилище автономным, и чтобы когда-нибудь, благодаря моему гению и поэтической мощи великих писателей, каждый дом мог бы освещаться и обогреваться от библиотеки с подбором авторов по моему списку. — Гулд задумчиво помолчал. — Как знать? Может быть, есть где-то на свете взрывоопасный роман, заряженный энергией, как атомная бомба? Народы еще будут спорить за самых термоядерных писателей, как когда-то за ученых, и заставят их писать бомбы, которыми вооружат свои войска.

Гулд разглагольствовал еще долго, все больше удаляясь от реальности («бесплатное электричество от литературы»; «программа “нефть против литературы”»; «в четвертом тысячелетии гении будут поставлять топливо для ракет, на которых человечество доберется до Марса и Плутона»; «книга — наше черное золото» и так далее) и размахивая руками в каком-то одержимом упоении. Потом он взял меня за рукав и увел от книг-батарей, сказав, что слишком долго находиться подле них утомительно.

— Они излучают энергию, — добавил он с подозрением, — но порой мне думается, не высасывают ли они ее из читателей.

Когда я вернулся домой, неудержимое научное любопытство повлекло меня в мой рабочий кабинет; там я вывинтил лампочку из настольной лампы и приложил ее к роману, над которым корплю уже много недель. Увы, ничего не произошло, и я едва удержался, чтобы не выбросить рукопись в корзину.

II. Могилы

На этой полочке — всего три книги: «Единственная любовь» итальянца Романо Марчи, опубликованная в 1923 году; «Ирис», сборник стихов швейцарца Альбера Леру, вышедший в 1950-м; и дневник Ипполита Баронье, журналиста XIX века прошлого тысячелетия.

— Со всеми тремя одна и та же история, — начал Гулд. — Все они запирались в комнате, чтобы писать, — Марчи в гостиничном номере, Леру и Баронье в своих кабинетах. Они оттуда так и не вышли. Фьють! Испарились. Никто их больше не видел. Нашли только еще не высохшие чернила на рассыпанных листках. — Гулд высморкался и, воодушевившись, продолжил: — Самое невероятное, видите ли, то, что все три книги — роман, стихи и дневник — продолжали писаться после исчезновения авторов. День за днем к рукописям добавлялись новые страницы. Это продолжалось неделю в случае с «Единственной любовью», которая была почти закончена, когда исчез Марчи; а вот с Баронье еще интереснее: он умер пятнадцатого августа тысяча девятьсот двенадцатого года, а его дневник писался сам до восьмого декабря!

Недоумевая, я спросил Гулда, что он думает об этой тайне.

— Полиция считает, что это мошенничество. Дела были закрыты за недоказанностью. Но я думаю (и многие разумные люди разделяют мое мнение), что Марчи, Леру и Баронье не исчезли — по крайней мере, в общепринятом смысле этого слова. Они ушли в свои книги. Это единственное объяснение. Они продолжали писать свои книги изнутри, если угодно. Как пластические акробаты в цирке, которые складываются вчетверо в деревянных ящичках.