Страница 2 из 4
Далее возражают против евангельского учения в том отношении, что оно принуждает верить в такие вещи, в которые свободомыслящим людям поверить трудно, а также тем, кто отбросил прочь предрассудки, обычно связанные с ограниченным образованием. На это я отвечу. что следует быть осторожным в возражениях, которые бросают неблагоприятный свет на разум всей нации в целом. Разве любой человек не волен свободно верить в то, что ему нравится, и обнародовать свои взгляды тогда, когда он найдет это нужным, особенно если это служит делу поддержки той партии, на чьей стороне правда? Неужели любой беспристрастный иностранец, который прочтет всю чепуху, написанную недавно Эсгилом, Тиндалем, Толандом и Кауэрдом и еще сорока различными авторами, вообразит, что Евангелие — основа нашей веры, да еще утвержденная парламентом? Разве кто-нибудь верит или говорит, что он верит, или хочет, чтобы все думали, что он говорит, что верит хотя бы одному евангельскому слову? И разве на кого-нибудь начинают из-за этого косо посматривать или разве ему приходится убеждаться в том, что отсутствие у него номинальной веры ставит его в невыгодное положение в любой гражданской или военной деятельности? А что, если нашлись бы даже один-два старых, ныне дремлющих закона, направленных против него? Разве они теперь не устарели до такой степени, что даже сами Эмпсон и Дадлей, будь они сейчас живы, не смогли бы привести их в действие?
Равным образом утверждают, что по произведенным подсчетам в нашем королевстве имеется свыше десяти тысяч священников, чьи доходы, вместе с доходами милордов епископов, были бы достаточными по крайней мере для двухсот умных, приятных и свободомыслящих молодых джентльменов, врагов духовенства, узких принципов, педантизма и предрассудков, джентльменов, которые могли бы быть украшением двора и города. Помимо этого, такое большое число здоровых (телом) духовных лиц могло бы дать пополнение нашему флоту и армии. Это действительно соображение, имеющее некоторый вес, но все же заслуживает рассмотрения и кое-что другое. Во-первых, не следует ли считать необходимым, чтобы в некоторых участках страны, каковые мы называем приходами, был бы по крайней мере один человек, способный читать и писать? Затем мне представляется неверным вычисление, согласно которому доходы церкви на нашем острове являются достаточными, чтобы обеспечить существование двухсот молодых джентльменов или даже половины этого числа, учитывая нынешний утонченный образ жизни, то есть предоставить каждому из них такую ренту, которая выражаясь современным языком даст ему возможность жить припеваючи. Но, кроме того, в этом проекте скрывается еще и более важный недостаток, и мы должны остерегаться безрассудства той женщины, которая убила курицу, приносившую ей каждое утро золотое яйцо. Действительно, что сталось бы с родом людским в следующем поколении, если бы у нас не было никого, кому мы могли бы доверять, и если бы нам не на что было положиться, кроме золотушных, чахоточных произведений наших умников и прожигателей жизни, созданных тогда, когда, растратив всю свою силу и здоровье и промотав свои имения, они вынуждены вступить в брак вопреки своим склонностям, чтобы с грехом пополам восстановить свое расстроенное состояние и по наследству передать своему потомству гниль да благовоспитанность. А вот десять тысяч людей, которые, благодаря мудрым указам Генриха Восьмого, были вынуждены плохо питаться и скромно трудиться, — они-то как раз и являются великими оздоровителями нашей породы. Без них вся наша страна через одно или два поколения превратилась бы в сплошную больницу.
Другое ожидаемое преимущество, к которому привело бы уничтожение христианства, заключается в том, что мы выгадываем лишний день в неделю, тогда как сейчас этот день пропадает совершенно бесплодно, и в результате наше королевство теряет одну седьмую своей торговли, своих дел и развлечений; не говоря уже о том, что общество лишается множества величественных зданий, которые ныне находятся в распоряжении духовенства, а могли бы быть превращены в театры, биржи, рынки, ночлежные дома и другие общественные здания.
Я надеюсь, что меня простят за резкость, если я назову это чистой казуистикой. Я охотно признаю, что с незапамятных времен у людей существует обычай каждое воскресенье собираться в церкви и что лавки в этот день ло сих пор часто бывают закрыты, — как полагают, для того чтобы сохранить память об этом старинном обычае, но трудно представить себе, как это может служить препятствием для дела или для развлечений. Что из того, если бездельники будут вынуждены раз в неделю играть в карты дома, а не в кондитерской? А разве таверны и кофейни не открыты в воскресенье? Да и можно ли найти более удобное время для того, чтобы принять необходимую дозу лекарства? Разве по воскресеньям меньше, чем в другие дни, заболевают гонореей? Разве это не самый подходящий день для торговцев, чтобы подсчитать свои доходы за неделю, и для адвокатов — чтобы подготовить свои выступления? Я хотел бы знать, как можно говорить о том, что церкви используются не по назначению? А где же назначается больше всего встреч и любовных свиданий? Где удобнее всего появиться на передней скамье и щегольнуть своими нарядами? Где происходит больше деловых встреч? Где заключается самое большое количество разнообразных торговых сделок? И где, наконец, так много удобных и уютных уголков для того, чтобы спокойно поспать?
Ожидается еще одна выгода, более серьезная, чем все предыдущие. Она заключается в том, что с уничтожением христианства у нас совершенно исчезнут различные партии, ибо отпадут все раздоры и противоречия между высокой и низкой церковью, между вигами и тори, между пресвитерианской и англиканской церковью — противоречия, которые являются сейчас такими страшными тормозами для всех наших текущих общественных дел и заставляют людей ублажать самих себя или угнетать своих противников, пренебрегая главнейшими интересами государства.
Признаюсь, если бы я был уверен, что нация действительно получит эту огромную выгоду, то я бы смирился и замолчал; но неужели кто-нибудь согласится, что если слова «разврат», «пьянство», «мошенничество», «ложь», «воровство» были бы изъяты из английского языка и английских словарей парламентским актом, то мы на следующее утро проснулись бы целомудренными, трезвенниками, честными и справедливыми и, вдобавок ко всему, поборниками истины? Разве это справедливое заключение? Или если бы врачи запретили нам произносить слова «сифилис», «подагра», «ревматизм» и «печеночные камни», разве это средство могло бы послужить талисманом и уничтожить все эти болезни? Разве идеи партий и сущность партийных споров не коренятся в людских сердцах глубже, чем заимствованные из религии фразы? Разве они не основаны на более твердых принципах? И разве наш язык так беден, что мы не можем найти других слов, чтобы выразить эти понятия? Разве «зависть», «гордость», «скупость» и «тщеславие» такие уж плохие обозначения, что они не могут пригодиться в качестве наименований для понятий, к которым они относятся? Разве «гайдуки» и «мамелюки», «мандарины» и «паши» или другие слова, образованные произвольно, не могут служить для того, чтобы отличить тех, кто заседает в министерстве, от прочих, которые заседали бы там, если бы только могли? Что может быть легче, например, чем изменить какое-нибудь выражение и вместо слова «церковь» поставить в политических дебатах вопрос: не подвергается ли опасности Монумент? Конечно, религия всегда была под рукой, и из нее легче всего было заимствовать подходящие выражения, но разве наша изобретательность столь бедна, что мы не можем найти другие удобные слова? Ради доказательства предположим, что у тори пользовалась успехом Маргарита, у вигов — миссис Тофтс, а у промежуточной партии — Валентини; так неужели же слова «маргаритинцы», «тофтианцы» и «валентинианцы» не были бы подходящими словами для различения их между собой? Насколько я помню, Празини и Венети, самые неистовые партии в Италии, начали с того, что стали различать друг друга по цвету своих лент. Мы тоже могли бы спорить с неменьшим изяществом о достоинствах синего и зеленого цвета; эти цвета могли бы с успехом применяться для того, чтобы отличать друг от друга двор, парламент и королевство совершенно так же, как любой специальный термин, заимствованный из области религии. Поэтому я считаю это возражение против христианства малоубедительным и перспективу больших выгод, которые ожидаются от его уничтожения, — маловероятной.